Светка - Илья Войтовецкий

Песок уже нагрелся; он обжигал босые ступни. Солнечные лучи стекали по спине.

Светка, не замедляя шага, подошла к речке, шумно разбежалась и поплыла. Руки её не подымали брызг, волосы намокли и тянулись за похожей на поплавок головкой, быстро удалявшейся от меня.

- Плыви сюда! - позвала Светка с другой стороны.

Она стояла, вылепленная из солнца. Мне видны были огненные капли на её руке и бедре, расплавленная струйка стекала по обращённой ко мне левой груди. Светка отжала платье, шагнула к кустам, расправила и набросила его на ветки, прогнувшиеся под тяжестью влажной ткани.

- Плыви сюда! - опять позвала Светка и повернулась ко мне. Под её животом вспыхнул рой маленьких солнц.

...Как много я уже знал - в мои одиннадцать с половиной лет! В годы войны, которые отец провёл на фронте, мама всегда брала меня с собой в баню. В моей памяти запечатлелись мокрые, покрытые мыльной пеной, блестевшие в свете тусклых электрических лампочек, окутанные клубами пара бесстыдно распахнутые моему любопытному взору женские тела. Открывая для себя загадочную привлекательность противоположного пола, я в то же время познавал собственную суть, обнаруживал неведомый, волновавший меня - вполне мужской отклик на увиденное. Непонятно чего стесняясь, догадываясь о преступности мною творимого, я украдкой, будто нечаянно, дотрагивался до чужих женщин.

Гулко гудело пространство, из шаек выплескивалась вода, в воздух летели брызги, на мокрых скамейках сидели старухи и девочки, пожилые и молодые женщины, к большинству из них годами не прикасались мужчины; тут же у их ног вертелся маленький тощий мальчик с крикливо задранной писькой, а они горько смотрели на этот ранний требовательный зов мужской плоти и безнадежно, тоскливо шутили.

Война закончилась, вернулся с фронта отец; вскоре мы поселились в нашем четырёхметровом семейном склепе. На ночь громоздили на тумбочку табуретки и скамеечку, раскладывали на полу набитые соломой матрацы, готовили общую постель.

Моим родителям исполнилось по сорок лет. Какой прекрасный любвеобильный возраст!

Прости, отец, прости меня, мама. Как я, малец, мешал вам обнимать, ласкать, любить друг друга! Сколько мучительных часов вы провели в тёмной тишине, томительно выжидая, пока я засну. Со временем я тоже научился, притаившись, ждать, когда вы решите, что я сплю, и, волнуясь и притворяясь, подслушивал, подсматривал за вами...

- Плыви сюда! - в третий раз позвала Светка.

Шаг вперёд, ещё шаг и ещё... вода щёкотно подступила к зябко втянувшимся яичкам... я присел, окунулся, поднялся, сделал ещё один шаг и, как мне показалось, поплыл...

Помню: вода. Везде - слева, справа, вверху, внизу. Она вливалась в рот, в нос, в глаза, в уши; я ничего не видел и не слышал, не мог дышать, пытался поднять голову, но вода вновь накрывала меня. Я сражался со стихией; подробностей этого противоборства не помню, но, как оказалось, я вышел победителем: доплыл до желанного берега.

Вернее сказать, доплыл не до берега, а уткнулся руками и животом в дно, отфыркался, проморгался и сделал безуспешную попытку подняться на дрожащих ногах. Это удалось с третьего или четвёртого раза. Перед слезящимися глазами качалась речка, плыл берег с кустами, падало небо, кружились облака. Сквозь водяные пробки в ушах до меня донёсся Светкин голос, слов я не разобрал, повернул голову в сторону, с которой шёл звук.

- Ты здорово подгребаешь по-собачьи, - серьёзно сказала Светка. Скидавай трусы, я отожму.

Она подошла к воде, протянула мне руку, и я, шатаясь, ступил на прибрежную гальку. Не было сил сопротивляться её проворным пальцам, которые стянули всё немногое, что на мне было ("подними эту ногу, теперь эту, вот так, умница"). Новоиспечённый покоритель водных просторов, я стоял перед девушкой моей мечты в чём мать родила; только почти полная невменяемость позволила мне выжить, не умереть на месте от позора: открывшееся её взгляду нечто не имело шансов стать предметом моей мужской гордости.

Меня бил озноб, тошнило. Светка села рядом и прижалась ко мне обсохшим горячим боком, обхватила мои дрожащие плечи, и я почувствовал приступ благодарности и нежности к ней, такой заботливой и красивой.

Солнце уже поднялось и припекало почти по-летнему. Я согрелся, дрожь прошла, Светкина близость окончательно привела меня в чувство. Мне захотелось как-нибудь выразить ей признательность, и я сделал это по собственному разумению: стал читать стихи.

Какие это были стихи! В нашем ремесленном училище, в красном уголке, помполит раскладывал популярные в те годы брошюры библиотечки "Крокодил"; в них публиковались карикатуры Кукрыниксов и Бориса Ефимова с рифмованными подписями С.Я.Маршака. Я зачитывался ими. Потрясённый тем, что вот так складно можно рассказать о каждом событии, о любом жизненном факте, я запоминал злободневные вирши на тему недавней войны и победы, Нюрнбергского процесса и начавшегося противостояния с Западом, и вот теперь спешил поделиться со Светкой, с несравненной красавицей Светкой, с самой замечательной на всём белом свете девчонкой захотелось мне поделиться прелестью чарующих строк С.Я.Маршака. На берегу речки, которая только что чуть не поглотила меня, я декламировал:

"Кургузая злая гиена,

Акула и волк-живодёр

Тайком заключили военно

Торгово-морской договор.

И значилось в том договоре..." Следовало перечисление пунктов подлого пакта между участниками оси Токио-Рим-Берлин. Светка встала, шагнула к воде, наклонилась, взяла плоский камушек и, размахнувшись, метнула его вдаль. Галька пролетела за середину речки, коснулась поверхности воды, взмыла в воздух и запрыгала, запрыгала, зачастила, дугой ушла в сторону и плюхнулась на мокрый песок противоположного берега. Светка свистнула, потянулась и застыла с закинутыми за голову руками.

- Светка! - сказал я, - Светка!..

Она обернулась на зов. Я, бесштанный, оказался рядом с ней, маленький, ниже её на целую голову, с тоненькими ручками и узкой детской грудкой, но, несмотря на это, с вызывающе заявившим о себе мужским достоинством. Светка рассмеялась, небольно щёлкнула, наклонилась и чмокнула меня в губы.

- Погодь. - Она сдёрнула с веток платье, расстелила его на траве. Опустилась, тряхнула головой, русые её волосы разметались по лицу и по плечам. - Чего заробел! Подь сюда. Ну же...

Возвращались мы в сумерках. Переплывать речку не пришлось.

- Не трусь, - сказала Светка. - Здесь в самом глыбком месте воробью по яйцы. Давай руку, шагай.

Мы шли по песчаному дну. Вода, тёплая и ласковая, иногда доходила мне до подбородка, и тогда я приподымался на цыпочки, а Светка обхватывала мою шею и смеялась.

Одежду мы натянули на себя, когда вышли на берег.

- А у меня нынче день рождения, - сказала Светка и потрепала меня по голове.

Показались дома, и сразу запахло сиренью.

Луна на небе была полная, большая.

Когда мы подходили к Светкиному дому, из их калитки вышел мужчина, пересёк улицу и вошёл во двор ремесленного училища.

- Твой папка, - сказала Светка. - Вот и породнились, теперича мы с тобой вроде как кумовья.

- Ага, - согласился я. После всего, что произошло, я и вправду чувствовал в ней родного человека. Самого родного. Хотелось прижаться головой к её груди, утопить лицо в волосах и надолго замереть...

- Иди спать. Сомлел совсем.

Калитка за Светкой затворилась, звякнула тяжёлая щеколда. А я всё стоял и стоял... а потом понял, что и вправду - нужно идти.

По тёмному коридору я дошёл до двери, остановился, прислушался. Отец с матерью разговаривали на повышенных тонах. Я даже различил, что говорят они по-еврейски, это угадывалось по интонациям; слова звучали неразборчиво.

Вдруг представилось: войду и изображу, что ничего не произошло, обыденно отвечу на вопросы, и мне поверят, и меня покормят, хотя есть не хочется; родители разложат матрацы и погасят свет, и мы уляжемся. С одного края мама, с другого - я, отец между нами. И наступит тревожное безмолвие, которое будет нарушаться оглушительным стуком моего сердца, и я не перестану удивляться, как это родители не слышат его или только притворяются, что не слышат.

Тишина будет тянуться долго-долго; потом отец прошевелит губами маме на ухо: "Эр шлуфт шойн", - а она, не поворачиваясь, ответит - тоже одними губами - в стену: "Варт абисл."1 И они замрут и подождут ещё, и потом опять - вопросом: "Эр шлуфт шойн?" - "Их вейс нит. Варт нох абисл."2 Так несколько раз, пока...

Нет, нет, только не сегодня! Не это! Ни-за-что!..

1 "Эр шлуфт шойн." (идиш) "Он уже спит." "Варт абисл." "Подожди немножко." 2 "Эр шлуфт шойн?" (идиш) "Он спит уже?" "Их вейс нит. Варт нох абисл." "Я не знаю. Подожди ещё немножко."

Как я отошёл от двери? Не помню...

Помню задний двор. Пахнет конской мочой и потом. С тех пор запах конюшни связан в моей памяти с лунной летней ночью, высоким звёздным небом и моими слезами - впервые не от боли, не от обиды - может быть, просто оттого, что живу на земле.