Порочное полнолуние (СИ) - Рууд Рин

На остановке в тени под козырьком ожидают автобуса уставшая семья из молодой пары и двух загорелых девочек в ярких полосатых купальниках и резиновых сланцах. Чуть поодаль скидываю с плеч громоздкий рюкзак и разминаюсь. Из пролеска по другую сторону трассы выходят двое молодых мужчин. Один — светловолосый с аккуратно подбритыми висками, второй — бородатый с небрежным темным пучком на макушке.

Переходят дорогу и встают в паре метрах от меня, заинтересованно оглядывая с головы до ног. Мне неловко, пусть незнакомцы хороши собой. Блондин из тех мужчин, которых можно назвать арийских кровей. Стройный, как танцор, с благородными чертами лица — прямой нос, высокие скулы и тонкие четко-очерченные губы.

Его друг — из другой категории. Крепкий, широкоплечий красавец. Киношники с удовольствием взяли бы его на роль сурового варвара. Борода и выбившиеся локоны из его пучка и черные брови с высоким изгибом придают ему дикости.

В общем, мужское внимание и их ухмылки меня нервируют, и я отворачиваюсь. Конечно, мне любопытно, что эти ребята забыли в лесу. На отдыхающих или туристов они не похожи. Ни походных сумок в руках, ни рюкзаков за спинами.

Мужчины о чем-то тихо переговариваются и посмеиваются. Ежусь, ведь на мгновение их голоса кажутся знакомыми. Оглядываюсь, и они прищуриваются и скалятся в улыбке.

— Не тяжело? — спрашивает чернобровый бородач и кивает на рюкзак.

— Тяжело, — честно отвечаю я и добавляю, — но терпимо.

— Хорошо отдохнула? Выспалась? — интересуется и почесывает густую поросль на щеках.

Чувствую на лице и шее фантомную щекотку от его бороды и волос, что сейчас собраны в рыхлую дульку на макушке. Перевожу взгляд на молчаливого блондина и хмурюсь. Мне не нравится его изучающий взор.

— Похоже, — обращается к другу, — она не выспалась, Чад.

— Мы знакомы? — с испугом уточняю я.

Пристально глядят на меня и не моргают. Глаза холодные и равнодушные, как у хищников.

— Согласись, Крис, — бородач усмехается, — обидно. Так верещала, а теперь: а мы знакомы? Да, Полли, мы знакомы. И очень близко.

Отступаю. В голове всплывают блеклые видения, как Чад наматывает на кулак мои волосы и с рыком вжимается в ягодицы. Что за гнусные и несвоевременные фантазии, от которых трясутся коленки.

К остановке с громким сигналом подъезжает автобус, и передергиваю плечами. Так, о чем я беседовала с новыми знакомыми? Рассеянность и потеря концентрации на секунду меня пугает, и я беспомощно хлопаю ресницами. Голову, наверное напекло под солнцем.

Чад уверенно шагает к рюкзаку, подхватывает его и тащит к автобусу.

— Я сама! — опомнившись, в гневе семеню за наглецом.

— Молчать, молекула, — смеется мужчина, втаскивая рюкзак в полупустой салон автобуса.

Торопливо сую в руки толстого водителя мятые мелкие купюры, встревоженно наблюдая за Чадом, который запихивает ногой рюкзак под сидение в конце салона. Да кто он такой? И что о себе возомнил?

— Не стоило, — шагаю к нему и зло опускаюсь на потертое сиденье.

— До встречи, куколка, — насмешливо подмигивает, щиплет за щеку и торопливо покидает автобус.

Смотрю в мутное и пыльное окно. Мужчины стоят плечом к плечу и не отрывают от моего лица взгляда. Какие странные: на маньяков похожи. Красивых маньяков, чьи руки сначала меня раздели, а затем заботливо одели и уложили в спальный мешок.

— Замерзнет. Люди слабые и боятся холодных ночей.

— Чего мы с ней возимся? Закинули на плечо и ушли, — теплая рука скользит по моей груди и пальцы стискивают на сосок. — Она и не против, да, куколка? Пойдешь с нами?

— Пойду…

Горячий и влажный рот накрывает мои губы, и тихо постанываю в темноте, утопая в жаркой неге.

— Она должна сама прийти, Чад. Добровольно.

— Придешь? — строго спрашивает голос во мраке.

— Приду, но куда?

Громкий и веселый смех девочек в полосатых купальниках вырывает меня из дремоты. Промакиваю вспотевший лоб платком. Нескоро я решусь выйти в новый поход. Я знатно утомилась. Буду неделю восстанавливаться.

— Явишься, Полли, — голос Криса оплетает липкой паутиной, — не отпустим. Мать Луна — свидетельница. И смертные сучки у нас в полном подчинении. Безымянные рабыни для утех.

Тьма вибрирует воем, а мои ладони погружены в теплую и густую шерсть. Звери возжелали меня, сонную и слабую, и я рада им подчиниться. Они ведь такие сильные, дикие и жестокие.

— Не балуйтесь! — вскрикивает женский голос. — Прекратите немедленно!

Открываю глаза и судорожно выдыхаю. Девочки в полосатых купальниках возятся на проходе в сердитой драке и с визгами дергают друг друга за волосы. Одна и сестер бьет другую ладошкой по лицу, и автобус полнится громкими и обиженными рыданиями.

Глава 3. Кошмары

Меня из ночи в ночь терзают кошмары с волчьим воем. Каждый раз просыпаюсь в холодном поту и долгие минуты в предрассветной серости смотрю на люстру с плафонами в форме лилий. Я тону в скуке: я должна быть где-то в ином месте, а не в комнате на втором этаже родительского дома, за которым я присматриваю.

Папа и мама укатили в отпуск. После моего возвращения из похода попросили присмотреть за домом. Вдруг трубы прорвет, или воришка прокрадется? Да и цветы некому полить. А раз я работаю на удаленке, то и нечего перечить родителям.

И ко всему прочему я еще одинокая, и в городе никто меня не ждет. Так что, доча, поливай петунии и герань и отыгрывай роль охранного пса, ведь тебе нет необходимости возвращаться под крылышко к мужу. Какой муж? Мне двадцать пять, а меня уже внесли в список старых дев.

Перед тем как запихать чемоданы в багажник, мне прочитали лекцию, что лучше бы я не в походы бегала, а задумалась о свиданиях с мужчинами. Будь я не уставшей и не вымотанной, я бы обязательно психанула и поругалась с мамой. Со свиданок с незнакомцами она скатилась в заговорщический шепот: к соседям приехал погостить сын. Молодой, одинокий и очень симпатичный.

Молодым, одиноким и симпатичным сыном оказался тощий и высокий очкарик с глубокими залысинами. Я сидела на крыльце и с наушниками в ушах, а он в трусах вышел из дома и, зевая во весь рот, прошлепал босыми ногами к калитке за утренней газетой. Я почему-то ужаснулась его острым лопаткам и огромной родинке на пояснице. Какого же мама обо мне невысокого мнения, раз записала эту тщедушную каланчу в потенциального зятя.

Боб, так зовут соседа-богомола, попытался завести со мной знакомство, но я не проявила рвения и отделалась натянутыми и вежливыми улыбками. На предложение сходить в бар я дала четкий отказ и торопливо скрылась в доме. Наверное, я его жутко обидела, но лакать пиво с мужчиной, чья кривая улыбка вызвала во мне стойкое отвращение, я не стану. В Бобе сквозило что-то липкое и неприятное.

Вот лежу в темноте и морщу нос, вспомнив растянутые трусы соседа. Насколько он уверен в себе, что осмелился пригласить меня на свидание в таком виде? Это оскорбительно. Мог бы хотя бы штаны натянуть. И тут все мужчины такие. Ленивые, вялые и преисполнены неоправданного самомнения.

Покидаю мятую постель и подхожу к окну. Не хватало мне еще бессонницы к кошмарам. Смотрю на полную белую луну и кутаюсь в одеяло, что пахнет лавандовым кондиционером. Ветер свистит на крыше, о чем-то неразборчиво нашептывая.

Мне одиноко и муторно, и в этом скользком и липком состоянии я пребываю уже несколько дней, словно я нахожусь не в отчем доме, а в тюрьме, из которой я должна сбежать. Жду не дождусь, когда вернуться родители, чтобы покинуть стены, которые давят и вгоняют в тоску.

— Придешь? — шепчут шорохи в углах комнаты.

Куда я должна прийти? О каком обещании шелестят кусты? Вздрагиваю от заунывного воя, который заливает комнату густой и черной смолой. Я захлебываюсь в ней, беспомощно барахтаюсь и кричу. Горькая жижа затекает в рот, уши и нос, и обжигает внутренности кипящим медом возбуждения.

Страх обращается в звериную похоть, которая крутит мышцы и чрево горячими щипцами и связывает в пульсирующий узел. Стоны отдаются болезненными судорогами в теле, что растекается во тьме черными пятнами гулких всхлипов и стенаний.