Идиоты, атлеты, Космический Прыгун и Баба Сингх - Владимир Рекшан

ГРУСТНОЕ ИНФОРМАЦИОННОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Это теперь ясно, а летом девяностого года я бродил по Будапешту и считал, придя к выводу, что выгоднее всего привозить сюда сигареты. Венгерские самые дешевые — 23 форинта. Болгарские “Ту”, популярные в России, ветераны на рынке отдавали за двадцать, и венгры брали. Элементарные расчеты давали такую арифметику: “Ту” — 50 копеек (тогда так стоили на родине) — 20 форинтов — 5 жвачек — 5 рублей (тогда их так продавали в наших ларьках) — 1000 % прибыли! Теперь эти цифры ничего не говорят — все изменилось. Нет “Ту”, копейки ничего не стоят. Названные цифры теперь имеют отношение не к экономике, а к истории…

Погрузившись в стихию рыночных отношений, я отдал в местную скупку два альбома на немецком языке, что взял с собой для представительства. Новые впечатления и жара, многокилометровые прогулки и торговые сделки — к моменту своего выхода в прыжковый сектор я уже не помню толком, в какую сторону бежать и какой ногой отталкиваться. Зато я видел в секторе Валерия Брумеля. Он не преодолел начальной высоты — 160 см, — но ему рукоплескали и зрители, и соперники, просили позволения сфотографироваться вместе на память. Я видел известного в прошлом венгра Иштвана Майора, победившего с фантастическим для сорокалетних достижением — 2 метра 07 сантиметров! Так у меня уже не получится никогда…

Космический Прыгун Брумель был кумиром миллионов и моим, естественно, в отрочестве, а теперь я представлен ему, прошу об аудиенции. Он же, нагоняя важность, подумав, соглашается:

— Но не сейчас. Когда у меня окажется свободное время.

Его я встречаю по нескольку раз на дню, но не подхожу, стесняюсь.

После “Непшстадиона”, опустошенный недавней схваткой и жарой, возвращаясь в спецприемник школы, вижу фанерную стрелку на стене. Переводчик Вольский обучил в Питере двум словам — “шер” и “бор”. На стрелке начертано “бор”, то есть вино. С трепетом человека, униженного первым подзаконным актом горбачевского плюрализма и изъявшего алкоголь из доступного обращения, дохожу до подвала “Бор” и в прохладной тишине с помощью скучающего продавца прямо из бочки набираю в полиэтиленовый баллон 1,5 литра мускателя за семьдесят форинтов. 1,5 литра для меня многовато, но сказалось вдруг дефицитное самосознание.

Возле школы на парапете газона сидит и скучает Космический Прыгун.

— Добрый день, — говорю я.

— А это у тебя что? — отвечает Космический Прыгун.

— А это у меня сухой венгерский “бор” — мускатель. Венгерские же “боры” по праву считаются одними из лучших в Европе.

— Что ж, я готов дать тебе интервью. Ты же просил!

— Конечно! — восклицаю я и начинаю брать интервью, в течение которого мы, пользуясь своим местонахождением, несколько раз совершаем антигорбачевские демарши в сторону “Бора”.

Из общежития, где у Космического Прыгуна койко-место, виден стадион микрорайона, где тоже состязаются ветераны.

— Зачем вы не стали смотреть чемпионат? Ушли сегодня на самом интересном!

— Для меня это цирк. Шапито! Клоунада какая-то. Идиотизм! Я же профессионал. Атлет! Космический прыгун! Видишь часы?

Вспоминаю, что если любителей в античной Греции называли идиотами, то профессионалов, участвовавших в олимпиадах, атлетами.

Тем временем Космический Прыгун снимает часы. На оборотной стороне дарственная надпись по-английски.

— Может, мне этими часами торговать? Или авторучкой?

И авторучка именная, с золотым пером.

— Я — poor man. Нищий! Меня сюда зачем взяли — почетным гостем. А форинтов не дали. Вчера из шведской газеты подходит: можно интервью? Интервью мое двести долларов стоит. Не успел еще в банке поменять.

Мне становится неловко за отсутствие долларов, и мы еще раз идем в сторону “Бора”, а Космический Прыгун говорит, говорит просто так, ему, я вижу, скучно со мной, но одному, похоже, еще скучней.

— Тут один деятель пива, три “спаттена” взял, а потом мне: “Кто ты такой?” Он кооператор, он двадцать тыщ в месяц клепает, а я пенсию от государства — сто двадцать рублей. Но я-то Космический Прыгун, а он в финал на Токийской олимпиаде не попал. “Ты мне за пиво отдать можешь? Сейчас!” — это мне говорит. Я его в Москве залью, чем попросит. А здесь я ему говорю просто: “Тебя на кол посадят, бензином обольют и подожгут рэкетиры. А меня в Америку зовут лекции читать. Лекция — пять тыщ долларов”.

— Какой гад! — кричу я и плачу. — Как он смел так Космическому Прыгуну!

— А они мне все завидовали. Всегда. Даже Тер. Тер-Ованесян. Всегда хотели, чтоб плохо. Кому они нужны? Мне на приеме вчера: “Вы и в Финляндии будете почетным гостем”. И футболки дали. Три штуки.

Мы опять в общаге, и Космический Прыгун достает из сумки пакеты.

— Я их в договорной магазин сдам по сто рублей и месяц проживу как король.

— Какие гады! — У меня сердце обливается кровью. — Как они смеют!

— А ты пиши все. Я ничего не скрываю.

Сон мой крепок и обилен. В полдень я выхожу из школы. Возле нее на парапете газона сидит Космический Прыгун и приветливо улыбается.

— Привет, — говорит. — Ты же вчера хотел интервью взять.

— Да-да, — соглашаюсь без восклицаний. — Конечно.

— Надо было вчера со шведа двести долларов взять, да не взял.

— Я понимаю, но…

— Ладно тебе, брось! Ты же не швед. Тут один дед просится поговорить. Ему капиталисты форинтов надавали на память. Все должно быть честно, вчера — ты, сегодня — я.

Дед оказался фантастическим: шестидесятилетний Николай, демократ и радикал из Костромы. Он взял два “серебра”, промолотив 100 и 200 метров соответственно за 13,2 и 27,6 секунды! Не всякий двадцатилетний так способен…

В “Боре” нас встречали как постоянных клиентов. После второго захода я стал беспокоиться за демократа и радикала Николая. Он кричал на весь этаж общежития, размахивая стаканом:

— Мы говорим “нет” консерваторам! Мы говорим “да” рынку и частной собственности! Мы говорим “нет” административно-командной системе! В горкоме мне говорят: “Тебя, Коля, пора в сумасшедший дом”. Но мы говорим: “Нет, этот номер не пройдет!” И тогда я возглавил митинг и призывал по радио!

К Космическому Прыгуну заглянул Эгидус, симпатичный журналист из Литвы.

— Мы говорим “да” свободной Литве! Мы говорим: “Нет, они не пройдут!” — орал дедушка и сжимал кулак возле уха, как Бертольд Брехт.

На следующее утро я выбрался из школы черным ходом и кое-как, тенечком, добрел до стадиона. Старички и старушки все бегали и все прыгали. Бодрый их вид бередил совесть, одновременно странным образом восстанавливая душевное равновесие. Среди спортсменов-“идиотов” и наш Степан Андронов, бывший кузнец, а ныне банщик из Питера. Он выходит на старт полуторакилометровой дистанции. Еще в забеге тех, кому стукнуло семьдесят пять, участвуют старички скандинавы и, естественно, гордые сыновья туманного Альбиона. Одна миля в Англии считается дистанцией лордов, и всякий раз трибуны замирают, когда собираются дать старт на милю… Вчера наш Степан боролся со сверстниками в толкании ядра и уступил немцам и финнам. Эх, бывшему кузнецу еще б и техники! Его конкуренты, особенно немец с кайзеровскими усами, демонстрировали прекрасный стиль начала столетия — и победили… Степану, в общем, не светило бежать милю, ведь за каждый вид предполагался паевый взнос в тысячу форинтов. Но совгражданам в качестве исключения позволили посоревноваться бесплатно, и вот Степан на старте замер в наклоне. Выстрел! Публика всколыхнулась. Кузнец-банщик уходит вперед, и с каждым шагом его отрыв все больше! В конце круга Степан впереди почти на сто метров! Трибуны волнуются: что это за таинственный русский? “Идиоты” глядят на секундомеры и не верят своим глазам. Но и в беге нужны техника и расчет. Постепенно Степана догоняют, он еле переставляет ноги, но переставляет! Упорствует, не сходит с дистанции, хотя и видно, как прадедушке тяжело.

Последний вечер в школе, последний — в Будапеште. Где-то на банкете богатые ветераны произносят трогательные речи. Мы же по-бедняцки расположились в обжитом как попало классе, тоже подводим заграничные итоги.

— Спонсоров нужно искать, мужики, — напирает Энергичный Работяга. — Чтоб по сорок заявочных долларов выложить в Турку. Надо же пробиваться на чемпионат мира!

— Там, коллеги, нас с рублями не примут даже в качестве исключения, — последнее слово Бывшего Директора.

Под окнами “идиоты” опять наяривали на гармошке и веселились.

Утром начался исход на родину. До границы ехали недолго, но муторно — в переполненном сидячем вагоне. Приметы нового времени проступили, когда в поток спекулянтов, совершающих челночные рейсы, влились семьи наших военнослужащих.

День постепенно накалялся. За окнами колыхались злаки. Перед границей — огромное поле, забитое машинами и восточноевропейскими контрабандистами. Говорят, самая большая толкучка в мире. За ней опять поля и злаки, много каких-то злаков весело колосится до самой границы. На границе — колючая проволока, а за проволокой — советская пока еще земля колосится теми же злаками. И вот что интересно: почва по обе стороны границы одинаковая, солнце светит одинаково, венгры живут по обеим сторонам колючей проволоки. Я слабо разбираюсь в злаках и не скажу точно название, но заявлю определенно: наши злаки отчего-то были раза в два-три ниже…