Катюша - Воронина Марина

А посмотреть здесь было на что. Квартирка была из тех, какие нормальному, среднестатистическому человеку показывают разве что по телевизору, да и то не часто — надо думать, во избежание массовых депрессий и иных психических расстройств. Селиванов осмотрелся, ни на секунду не забывая о том, что ступает по сверкающему, идеально натертому паркету — он очень боялся поскользнуться и шлепнуться задом на это блистающее великолепие к вящему удовольствию всех присутствующих. Кроме того, он боялся затоптать улики.

Особого беспорядка в квартире не наблюдалось. Здесь было до черта дорогой японской аппаратуры, по большей части скромно замаскированной — вероятно, для того, чтобы не нарушать целостности экспозиции. Квартира и впрямь напоминала музей: стены были увешаны картинами, а все горизонтальные плоскости разве что не прогибались под тяжким грузом фарфора, мрамора и бронзы. Тренированным глазом сыщика Селиванов отметил кое-где на стенах пробелы, еще совсем недавно, несомненно, прикрытые картинами, несколько опрокинутых и одну разбитую статуэтку на старинном резном бюро и, конечно же, распахнутую настежь тяжелую квадратную дверцу потайного сейфа, хитроумно вмонтированного в перегородку. Он заглянул в сейф и увидел там именно то, что ожидал увидеть: четыре голых стальных плоскости, не менее голую заднюю стенку и небольшую полочку, на которой не было даже пыли. Сам сейф, похоже, тоже был старинный, с украшенной медными завитушками массивной дверцей и системой запоров, приведшей кое-что понимавшего в замках майора в немой восторг.

— Ну и ну, — сказал он. — Богатая квартирка.

— Странно как-то, — сказал один из его ребят, — даже аппаратуру не взяли.

— Ничего странного, — отозвался бородатый эксперт Сева Гусев, поднимая голову от хрустального стакана, над которым он колдовал, снимая отпечатки пальцев. — Зачем возиться с этим хламом? Того, что отсюда унесли, нормальному человеку хватит на всю жизнь.

— А что унесли? — оживился Селиванов.

— Пикассо. Коро. Левитан. Даже, кажется, Челлини, — откликнулся молчавший до сих пор следователь прокуратуры и заозирался в поисках пепельницы. Пепельница стояла на красивом инкрустированном столике, была полна окурков и находилась в распоряжении экспертов, поэтому он воровато вдавил бычок в цветочный горшок и отряхнул ладони. — Золото, — продолжал он, — камешки, валюта... Список уже составлен, можете полюбопытствовать.

Он кивнул в сторону лежавшего на письменном столе листа бумаги. Селиванов взял список и стал изучать его, озабоченно вертя головой.

Милицию вызвал Арон Исакович Кляйнман, искусствовед на пенсии и страстный коллекционер живописи. По словам этого почтенного старца, он уже месяц вел с проживавшим в этой квартире Юрием Прудниковым, тоже коллекционером и большим знатоком живописи и антиквариата, переговоры о покупке одного из ранних этюдов Левитана, без которого Арон Исакович не мыслил своего дальнейшего существования. Прудников, который, несмотря на свою молодость, ухитрился собрать богатейшую коллекцию, равных которой среди частных собраний на территории бывшего Союза было мало, к немалому огорчению Арона Исаковича оказался на поверку коллекционером новой формации, то есть дельцом жестким, деловитым и неуступчивым. Отчаявшись взять эту твердыню штурмом, Кляйнман перешел к планомерной осаде. На сегодняшнее утро у них как раз была назначена очередная встреча. По словам старого коллекционера, Прудников отличался завидной пунктуальностью, поэтому, трижды позвонив в дверь и не дождавшись ответа, Арон Исакович не на шутку встревожился. И вот тут-то, стоя перед железной дверью и беспомощно озираясь, старик заметил, что нечаянно наступил на пятно уже успевшей свернуться крови, темневшее на мраморном полу лестничной площадки...

Трупа в квартире не было. Коллекционер Юрий Прудников исчез в неизвестном направлении. Вместе с ним исчезли несколько наиболее ценных предметов из его коллекции, содержимое его стенного сейфа и его автомобиль. На полу квартиры и лестничной клетки остались пятна крови, на инкрустированном столике стояла пепельница с окурками, початая бутылка коньяка и два стакана. Стаканы рядом с дорогим коньяком даже для не отягощенного светским воспитанием оперуполномоченного Колокольчикова выглядели странновато, но Кляйнман, который, оказывается, все еще был здесь, пояснил, обильно потея и рефлекторно вздрагивая, что Прудников, оказывается, водил знакомства не только с искусствоведами в отставке, но, похоже, и с практикующими домушниками. Старик, несмотря на высшее художественное образование, был далеко не глуп и умел замечать больше, чем ему показывали. Он заявил, что неоднократно предупреждал Прудникова о вреде, который наносят репутации подобные знакомства, но тот лишь смеялся в ответ и, махнув рукой, говорил, что все это зола. Вот и досмеялся...

Селиванов отпустил старика и, раздав поручения своим людям, отправился в управление. Глядя в забрызганное окошко служебной машины на сплошной поток транспорта, вяло текущий по серому мокрому проспекту от одного светофора до другого между грязно-желтыми стенами сталинских строений, он раз за разом прокручивал в мозгу версии того, что произошло на квартире коллекционера Прудникова нынешней ночью.

Версий у него было три. Во-первых, Прудникова могли попросту убить с целью ограбления. Тем более, что знакомства у него, со слов Кляйнмана, были еще те. Однако, в таком случае из квартиры вывезли бы все до последнего гвоздя. Кто-то взял только то, что считал наиболее ценным, в том числе и тот самый этюд Левитана, за которым охотился Арон Исакович Кляйнман? Что-то непохоже... И потом, за каким дьяволом ему понадобилось увозить труп? Взял бы уж, в самом деле, телевизор — и проку больше, и полегче все-таки. И какая ему польза от полученной таким способом картины? Никому ее не покажешь, никому не продашь. Где, скажут, ты ее взял? То-то. Конечно, коллекционеры — народ чокнутый, для них главное, чтобы картина была при нем, а будет про это кто-нибудь знать или не будет — дело десятое. Поставит где-нибудь в чулане и будет раз в неделю вытирать с нее пыль и любоваться. Но не может же он не понимать, что его из-за этого этюда начнут трясти в первую очередь? И зачем ему все-таки понадобилось увозить из квартиры труп?

Во-вторых, Прудникова могли похитить. С целью получения выкупа или с какой-нибудь еще целью. Выкуп, конечно, ерунда — родных у Прудникова нет, так что выкупать его некому. Долги? Какая-нибудь информация? Все, конечно, может быть, но как-то все это неубедительно, зыбко как-то.

И, наконец, гражданин Прудников мог замочить кого-нибудь сам и податься в бега. В этом предположении майору чудилась хоть какая-то логика: оно объясняло и кровь на полу, и исчезновение хозяина квартиры, и то, что из коллекции взяли только самое ценное. Конечно, Прудникову в таком случае было вовсе не обязательно скрываться, да и пол в собственной квартире можно было подтереть, и стаканы помыть — ведь было же у него, наверное, время. А если не было? Что, если за первым визитером должны были последовать другие? Тогда, конечно, понятно, отчего и почему он побежал. Но тогда, опять-таки, непонятно, зачем он увез тело. Или тело увез не он, а именно эти самые другие?

Ну и каша, подумал майор Селиванов. Сплошная ерунда, умственная мастурбация. Всерьез думать обо всем этом можно только после того, как будет готово заключение экспертизы: чья кровь на полу, чьи пальцы на стаканах и на дверце сейфа...

Он временно махнул рукой на Прудникова с его странными знакомыми и роскошной квартирой и, чтобы переключиться, стал вспоминать о том, как хорошо было минувшим летом в деревне у тещи. С тещи его мысли плавно переключились на дражайшую половину, бесценную Алевтину Даниловну, а с нее вполне естественно и не менее плавно — на набирающий обороты ремонт. Майор снова ощутил подступающее раздражение, а тут еще шофер Григорий включил магнитофон, который немедленно задушевным голосом принялся объяснять какой-то крошке, как он по ней скучает.

— И как тебе не тошно от этой лабуды? — спросил Селиванов у шофера.