Стеклянная любовь. Книга 2 - Алексей Резник

Эхо крика Славы Богатурова вызвало во всем Ярусе долго не утихавший, мелодичный перезвон – от самых серых картонных низов до ослепительно сияющей осколками окаменевшей радуги верхушки.

Трое рабочих, добывавших густую прозрачную смолу из глубокого смоляного колодца при помощи нехитрого приспособления, немедленно бросили тяжелое и нудное занятие и, неподвижно замерев, принялись прислушиваться к доносившемуся сразу со всех сторон звону. Прикрепленный за ними колодец располагался на крохотной полянке, окруженной почти непроходимыми хвойными зарослями, образующими непроницаемый полог над полянкой и колодцем. Неподалеку от полянки соединенный с нею потайной тропой на массивных сваях возвышался огромный бревенчатый барак под двускатной крышей, где ночевали две сотни рабочих, и куда всем им необходимо было возвращаться за полчаса до отбоя на обязательную перекличку. В случае опоздания к её началу следовало только одно наказание – расстрел металлическими шариками из рогаток, с последующим сбросом получавшихся обломков вниз – на Истинное кладбище к страшно злым и всегда голодным сторожевым оранжевым медведям.

– Звенит не в ухе? – нарочито индифферентно спросил бригадир тройки, наклонив голову к правому плечу.

– Нет, Ян! – твердо не согласился с бригадиром один из рабочих. – Это звенит в лесу – начинается Праздник. Точно. Скоро нужно будет ждать новичков!

– Ведьма в хрустальной карете по дороге из лунного света снова отправится на охоту за дураками! – мрачно процедил сквозь зубы второй рабочий.

– Вроде нас с вами! – усмехнулся человек, некогда бывший директором фабрики ёлочных игрушек Яном Шустеровичем Вальбергом, клоня большую лысоватую голову еще ниже к правому плечу.

Рабочие промолчали, так как бригадиру им ответить совершенно было нечего – в свое время они оказались именно такими похотливыми дураками, и который уже год продолжали расплачиваться за свои дурость и похоть. Причем нравственные муки, как обычно случается в подобных ситуациях, не шли ни в какое сравнение с физическими страданиями, сопряженными с нечеловеческими условиями труда на овощных плантациях и в смоляных рудниках. И особенно тяжело на душе у пленников Страны Окаменевшей Мерзости (таковым было одно из ее многочисленных, популярных среди пленников, названий) становилось в канун Новогодней ночи – в очередную годовщину их появления здесь. Но ничьи душевные страдания, одолевающие узников этого ужасного плена, не шли ни в какое сравнение с тем, что творилось в душе Яна Шустеровича Вальберга – истинного виновника того, что все его настоящие товарищи по несчастью делят с ним несчастье исключительно по его вине.

Глава 3

Декан философского факультета доктор философских наук, профессор Гуйманн Павел Назарович с дико озадаченным выражением на хитроумном лице отложил в сторону длинную докладную записку старосты выпускного курса о регулярных фактах законспирированного распития жигулевского пива студентами-пятикурсниками во время чтения лекций ведущими преподавателями факультета. Гуйманна столь сильно озадачило, разумеется, не содержание фискальной докладной – одного из ведущих философов города крайне напугал и заинтриговал недавно раздавшийся за стенами деканата вопль, различными вариациями продолжавший свое хиреющее существование уже в течение пяти минут и никак не утихавший вопреки всем законам акустической физики. Так и не дождавшись, когда же он, наконец, окончательно утихнет, декан расслабленно откинулся на спинку рабочего кресла и нажал кнопку вызова на аппарате селекторной связи. В кабинет моментально влетела неказистая, хотя и молоденькая, секретарша:

– Звали, Павел Назарович? – задала она глупейший из наиболее возможно глупых в данной ситуации вопрос.

Павел Назарович посмотрел на секретаршу с выражением, вполне соответствующим заданному ею вопросу. Характерным движением поправив дужку очков на переносице, он строго спросил:

– Вы слышали, Зоя?!

– Что, Павел Назарович?!

– Кто-то сейчас кричал в коридоре – какой-нибудь опившийся пива пятикурсник?!

– Да, Павел Назарович – слышала! Очень хорошо слышала – я еще так напугалась! Наверное, действительно, это какой-то пьяный пятикурсник! Многие из них в последнее время совсем обнаглели, совсем распоясались!..

– Сейчас, я Вас спрашиваю, кто продолжает кричать?! Вы слышите, Зоя?!

– Мне кажется, Павел Назарович, – робко пролепетала секретарша, – это – эхо…

Гуйманн молчал примерно с полминуты, внимательно разглядывал маленькую глупую секретаршу и спросил по истечении молчаливой паузы:

– Вы издеваетесь надо мной, Зоя?!

– Нет, я – совершенно серьезно, Павел Назарович! – в голосе Зои прозвучали чуть-чуть обиженные нотки. – Это случается уже третий раз только за последние две недели! Официально – третий раз, но были еще сигналы и кроме этих случаев!

– Потрудитесь выражаться яснее! Какой третий раз, и – какие сигналы?

– Третий раз за две недели в коридорах нашего факультета застревает эхо! – терпеливо объяснила Зоя. – Я полагала почему-то, что Вас должны были об этом известить в первую очередь. Все об этом давно уже знают – заведующий «Кафедрой неординарной философии» Владимир Николаевич Бобров, кажется, даже решил начать писать монографию на эту тему и, по слухам, что-то уже успел написать.

Гуйманн нахмурил лоб, якобы, что-то припоминая, и будто бы довольно быстро припомнил:

– Бобров, он же, правда, э-э-э… начал осуществлять шесть месяцев назад какой-то совместный проект совместно с этим, с пропавшим сумасшедшим… с Морозовым… с филологом. Не помню названия проекта дословно…

– «Разум без границ»! – с готовностью подсказала секретарша.

– Вот-вот! – с горькой иронией проговорил декан философского факультета. – Разве может быть разум без границ? Может, точнее нужно было назвать этот проект как-то по-другому, например – «Сумасшествие в квадрате», а? Как вы считаете, Зоя?

Зоя пожала плечами и смущенно улыбнулась.

– Собственно, спасибо, Зоя – Вы мне не нужны больше! – сказал Павел Назарович и, взявшись двумя пальцами за края фигурной пепельницы из цветного чешского стекла, нервно крутнул ее вокруг оси по поверхности полированного стола.

Зоя неслышно исчезла, а тяжелая пепельница из чешского стекла не хуже настоящей юлы, с грохотом продолжала крутиться по полированному дереву, приковывая к себе взгляд декана, чьи мысли сейчас, однако, целиком были посвящены тем загадочным исследованиям, на которые в последние месяцы был брошен весь научно-творческий потенциал «Кафедры неординарной философии». Возможно, что первое практическое следствие этих откровенно сумасшедших, по глубокому убеждению Гуйманна, исследований, только что растаяло в воздухе факультетских коридоров. Эхо всегда должно звучать нормально, как ему положено по законам физики, а не так, как это почему-то стало происходить внутри помещения вверенного ему факультета.

Ученый Совет университета, по мнению Гуйманна, принял достаточно легкомысленное решение, утвердив проект «Разум без границ» в качестве официальной превалирующей научно-исследовательской темы «Кафедры неординарной философии». Единственным членом Ученого Совета университета, проголосовавшим против данного проекта, оказался он, доктор философских наук Павел Назарович Гуйманн, декан философского факультета. Но ему не вняли, и после долгих колебаний, примерно месяц назад, он написал подробное «личное мнение» в горотдел ФСБ, откуда до сих пор не получил ответа.

Самое плохое заключалось в том, что опасными идеями Боброва-Морозова поголовно увлеклись лучшие студенты факультета, откровенно отодвинувшие в сторону общепризнанные научные постулаты. Основным смысловым стержнем «Разума без границ» являлось утверждение аксиоматичного характера, однажды приснившееся Боброву, а может подсказанное ему Морозовым, буквально звучавшее следующим образом: «Не имеет права существовать ни секунды философская школа, чьи принципы, выраженные хотя бы в озвученных словесных формулировках, немедленно не воспроизводили бы в окружающем место их рождения пространстве, своих материальных отражений». Гуйманн, когда впервые услышал это, лишь беспомощно развел руками и покачал головой, качал, правда, довольно долго, сам того не сознавая, отдавая, таким образом, определенную степень уважения свежеродившемуся философскому принципу «доморощенного гения» Боброва.

Произошло достопамятное заседание Ученого Совета два месяца назад и в течение почти всего этого срока, кроме нескольких первых дней, у Гуйманна постоянно росли и накапливались в темных загашниках души резко отрицательные эмоции. Он не мог в них разобраться, как ни пытался. Беседы с Бобровым и регулярные посещения возглавляемой им кафедры не помогали восстановлению прежнего душевного спокойствия Павла Назаровича. Особенно этому не способствовали посещения «Кафедры неординарной философии», где на стенах чуть ли не каждый день появлялись все новые и новые пугающие необычностью форм и расцветок диаграммы и таблицы, а на лабораторных столах и в прозрачной толще дорогих импортных стеллажей одна за другой возникали объемные геометрические фигуры самых причудливых очертаний, изготовленные из одинаковых блестящих шариков, винтиков и крохотных пластмассовых треугольничков. Причем эти фигуры имели неоновую подсветку изнутри и иногда изучались сотрудниками кафедры даже по ночам (по ночам полнолуния), что особенно не нравилось Гуйманну.