Я стану Алиеной - Наталья Резанова

Ах, как это худо — пятый день не умываться. Не думаю, что и в обычных тюрьмах заключенным ведрами таскают воду, но узилище Святого Трибунала водой ограничивают из тонких соображений. Чтобы колдун или ведьма не использовали воду для чародейных целей. А то нырнут, бывало, в ковшик с водой — и только их и видели. Здорово, правда? Жаль только, что я не ведьма.

Нас с Найтли разлучили не сразу. Сначала нас сунули в общую камеру, и он успел дать мне кое-какие наставления:

— Если тебя будут спрашивать, моя ли ты дочь, отвечай утвердительно. По возможности скрывай свою образованность и говори как подобает простолюдинке. Лучше всего, Алиена, вообще бы выдать тебя за слабоумную. Но ведь тот, кто донес на нас, наверняка сообщит, что ты не такова.

— Ты думаешь, это поможет?

— Это нужно, чтобы протянуть время. Постарайся сохранять самообладание. Опасность, конечно, велика, но я попытаюсь выручить нас обоих. Я тебя не оставлю. Ведь я дал тебе душу…

Все вышесказанное было настолько несвойственно Найтли, что я совершенно растерялась и не нашла ничего лучшего, как пробормотать:

— Душу дает Бог.

— Только не в твоем случае.

В этот момент нас и разогнали по разным камерам, и больше Найтли я не видела. Сказать, что я была озадачена, слишком слабо, не считая уже того, что любой человек, будь он даже храбр как тигр или туп как бревно, в тюрьме Святого Трибунала поневоле вострепещет. Значит, я ошибалась в Найтли и старик все же по-своему любит меня? Ведь только так можно было трактовать его слова. Но чего стоит в подобном случае все мое знание людей? И я не успела спросить, что значит его «Алиена». То есть я, конечно, знала, что значит это слово, но с чего он вдруг начал применять его ко мне?

Только размышления на эту тему помогали мне отвлечься от собственного страха. Потому что боялась я ужасно. Даже если Найтли и попытается вытащить меня отсюда, это еще не значит, что попытка удастся. Разумеется, он был прав — лучше всего, если бы меня сочли слабоумной. Я знала случаи, когда арестованных Святым Трибуналом и определенных как «слабоумные» не казнили. Иногда их даже не пытали. Они отделывались поркой и ссылкой. Но опять же Найтли был прав — скорее всего, найдутся доброжелатели, которые подтвердят, что я в своем уме… И пытки мне тоже, скорее всего, не миновать. Это и доводило меня до тоски, до тошноты — ожидание пытки. Я слышала, что, как ни странно, люди слабые и болезненные выдерживают пытки лучше, а я как на грех сильная и здоровая. Что, если я сломаюсь и наговорю на себя такого, что прямым путем приведет меня на костер? Предположим, били меня в жизни, и довольно сильно, но это было, во-первых, давно, а во-вторых, я тогда могла не только получать удары, но и наносить их. И вообще, как можно сравнивать пытки с тычками по шее в Приморском переулке?

Но тянулись дни, на допрос меня не вызывали, и меня начинали мучить страхи иного рода. Что, если обо мне просто забудут и оставят в этой камере до конца дней? Тут уж и палачу обрадуешься как родному…

Возможно, эти дни ожидания входили в процедуру и должны были довести узника до должной кондиции. А может, чуждые подобному коварству судьи просто были заняты. Но, в общем, когда меня поволокли на допрос, — со связанными руками, толкая спиной вперед, чтобы я не могла первой посмотреть на судей и заколдовать их, — если бы я могла! — они добились своего. Мне не нужно было притворяться тупой. Я просто отупела.

Но они допрашивали меня без особого напора.

— Начнем с самого простого. Имя матери?

— Армгарда.

— Кто такая?

— Служанка в «Морском чуде». Она уже умерла.

— Отец?

— Не знаю. Говорят, что Найтли, алхимик… — Ну, не повернулся у меня язык назвать Найтли отцом, хотя последний сам дал на это санкцию.

— Так отец он тебе или не отец?

— Не знаю, наверное, отец, почему бы не отец…

— Обучал ли Найтли тебя своему ремеслу?

— Нет, господа хорошие, ничему такому он меня не обучал.

— Так что ж ты делала у Найтли?

— Посуду мыла, пол мыла, одежду штопала…

— А Найтли что в это время делал?

— А книжки читал, толстые такие…

— Составлял ли он при тебе снадобья, найденные в его доме?

— Не знаю, я не смотрела.

— Что тебе известно о свойствах трав, цветов, корней?

— Ничего (правда), цветы-травки — это дело деревенское, а я же, господа хорошие, в жизни за городскую черту не выходила (неправда).

— Учил ли он тебя делать женщин бесплодными, убивать младенцев в материнском чреве, лишать мужчин их силы, предсказывать будущее по пламени свечи, составлять гороскопы?

— Нет. Нет. Нет. Нет.

И так далее. Причем мне даже не пришлось особенно врать. Найтли всему этому меня действительно не учил. О том же, чему он меня учил, меня не спрашивали. Я их не интересовала. Вот в чем дело. И наконец, самый главный — для меня, не для них — вопрос секретаря:

— Прикажете пытать?

— Нет, отчего же. Успеется. Проводите в камеру.

Этот, с позволения сказать, допрос, всколыхнул во мне надежду. Может быть, меня все же отпустят? Я им не нужна, им нужен Найтли… И тут же я запретила себе надеяться на это. Найтли, значит, сожгут, а меня отпустят — как можно так думать? Найтли, он беспокоился обо мне, когда нас арестовали, советовал, как себя вести, чтобы защититься… хотя для него отчасти это была самозащита. Но даже не в этом было главное. Нет, они меня не отпустят. Найтли виноват в том, что он алхимик, а я — в том, что родилась женщиной. На сотню осужденных колдуний приходится едва ли один колдун. Дай этим сволочам волю — они всех женщин изведут. Всех. А если попалась молодая, как я, — это для них сущий праздник. Они отомстят мне за собственные артрит и подагру, за трясущиеся жиры, за морщины, за скрюченные спины… Будь они все прокляты! Нет, я не должна надеяться… И будь что будет.

И я оказалась права — о, как рада была бы я оказаться неправой! Два дня меня не водили на допрос. Должно быть, проверяли показания свидетелей. Кто были эти свидетели — пекарь, зеленщик, мясник, хозяйка дома, где я жила, пономарь из церкви Святого Креста, — какая сейчас разница? Главное в том, что и тема, и тон следующего допроса сильно изменились. Спрашивали о шабашах и о моем в них участии. Когда происходили нечестивые сборища — по средам, пятницам, в страстную неделю, в ночь середины лета или зимнего солнцестояния? Где они происходили — в заброшенных церквях, на пустырях, в конюшнях или лесах? Добиралась ли я туда по воздуху, натершись колдовской мазью, или использовала какие-то орудия? И какие я при этом произносила заклинания? «Отвечай, ведьма, иначе… Подойдите поближе, господин палач, пусть она вас видит! А если это покажется недостаточным, вы препроводите ее в подвал, покажете ей орудия вашего искусства и объясните, как ими пользоваться».