Жизнь наоборот - Алла Зуева

По всем правилам я должен был сразу после отчисления из военного училища пересесть с парты, где набираются знаний, на верхнюю полку пассажирского поезда и вместе с сопровождающим прапорщиком добраться до очень отдаленной воинской части и дослужить родине не менее двух лет. Но случилось незапланированное чудо, которое, конечно, некоторым образом управлялось моей авантюристической натурой и хорошими отношениями с делопроизводителем строевой части и любвеобильным прапорщиком Галочкой. Пропуская ночные способы получения личного дела на руки, я в поисках применения своих сил и знаний наткнулся на институт иностранных языков.

– В языках сила! – обрадовался я собственному открытию и оккупировал, тогда я думал основательно, факультет западноевропейских языков.

За два года обгрызания гранита наук я инициативно воткнул себе в голову хороший английский и удовлетворительный немецкий. Вообще-то, система высшего образования в этом институте меня немного смущала, так как я искренно полагал, что большую часть предметов можно безболезненно выбросить из расписания. Но со мной категорически не соглашались чиновники от образования и преподаватели института, поэтому, помимо двух иностранных языков, я как будущий переводчик изучал основы марксистко-ленинского учения, политическую экономию капитализма и социализма и прочий бред.

Суммарно, по количеству часов ленинизма и марксизма, я должен был бы иметь высшее образование уже через два года учебы в данном институте. Но не поимел его, так как эту науку я в голову не брал, кроме политической экономии загнивающего капитализма в части: деньги – товар – деньги или, наоборот, товар – деньги – деньги и еще раз деньги.

Чтобы хоть как-то разбавить студенческую жизнь и наполнить ее существенным смыслом в виде дополнительного денежного содержания, я решил экономическую формулу основоположника катаклизма на всем европейском пространстве применить на практике. С другом Николаем, или просто Палычем, вместо того чтобы под бренчание гитар, урчание пустых желудков и сомнительного секса с местными жительницами, или – со своими же однокурсницами, помогать в стройотрядах социализму развиваться, мы автостопом добирались до края Белоруссии и при содействии моего друга по суворовскому училищу Яна Вильчковского – поляка по национальности, имеющего льготный проход к родственникам, вместе с ним, пробирались в соседнюю польскую деревню. Немного поясню этот, как кажется с первого взгляда, бред. В то время перейти границу было невозможно, но родственники в приграничной полосе общались между собой достаточно просто. Поэтому, умело минуя, как истинные шпионы, все пограничные посты, мы затаривались поддельными джинсами, везли их домой и продавали как истинные «levis» и «wrangler». Подпольный наш бизнес шел неплохо, но в конце третьего курса над нами нависли черные тучи в лице вездесущего КГБ, поэтому мы быстро стали белыми и пушистыми. И после сессии, которую сдал с боем, под недружелюбные взгляды обитателей деканата я написал заявление на отчисление по семейным обстоятельствам. А мой друг просто перевелся в другой ВУЗ, от греха подальше.

Итак, передо мною опять открылся простор для применения моих способностей. И я, вместо того чтобы заняться чем-либо конкретным, решил вновь попробовать себя в качестве студента института советской торговли, куда я вполз, слегка подправив свои не совсем хорошие характеристики. Авантюрист все-таки.

Для тех, кто не очень представляет основы существования советского строя, я поясню. Все стороны нашей тогдашней жизни контролировались комитетом госбезопасности. Не так, как в сталинско-бериевские времена, когда второй следил за первым, а третий – за вторым, но контролировались.

Не успел я как следует изучить основы бухучета, вступление в социалистическое ценообразование и в принципы движения товаров, как начальник кадров (читай особист) вычислил мое темное прошлое и поделился этой информацией с комитетами, в том числе и комсомола. Принципиальные товарищи думали недолго и, ничтоже сумняшеся, выдали вердикт, что таким не место во всех рядах. Кроме того, эти ребята злобно и единогласно решили, что я еще не все долги отдал родине, и заинтересовали этим обстоятельством военкомат, который тут же определил меня служить. Отыскали же именно тот приказ Министра обороны, по которому я как плохой в прошлом курсант не дослужил срочную службу до полного исправления. Теперь я должен был отдать свой патриотический долг родине, но по сроку не больше чем положено по закону. В армии – два года, а на флоте – три. У них был выбор сделать мне хуже ровно на один год, и они со свойственным им садизмом это сделали: я оказался на флоте. Там на мои приключенческие склонности обратили внимание, поэтому все три года я усиленно изучал необходимые для морского волка дисциплины. Немного штурманское и яхтенное дело – за это спасибо моему командиру, капитан-лейтенанту Сосно Эдварду, списанному с подводных лодок за иностранное, то есть польское происхождение и наличие родственников в стане вероятного противника. Любил я легководолазную подготовку не только потому, что давали дополнительный паек, а просто любил. Это отношение к водолазному делу было замечено начальством и с подачи Сосно меня определили в группу, которая погружалась на очень большие глубины. И, конечно, с пользой для родины.

Между Камчаткой и Владивостоком в те времена был проложен подводный кабель, по которому наши флотоводцы общались между собой. На двух концах этой нитки связи стояли такие специальные устройства, которые превращали обычную речь в набор бессвязных звуков. Предположим, какой-нибудь адмирал сказал в телефон «… твою мать», или – подводная лодка выходит в море в 00 часов 00 минут и на другом конце слышат то же самое. Но по дороге внутри кабеля идет какая-то белиберда, не доступная для понимания англоговорящего вероятного противника. Так считали все наши начальники, пока разведка флота не обратила внимания на повышенную активность американцев точно в те моменты, когда корабли «скрытно» выходили в море.

Акванавтов еще не было, но мы – водолазы-глубоководники были. Нам и поставили задачу: обследовать кабель на всем его протяжении.

Не буду хвастать, но именно я первым обнаружил американскую «электронную присоску», которая успешно снимала информацию, записывала ее на свой магнитофон, а дальше эту «присоску» меняли на другую, а умные и вражеские шифровальщики докладывали своему руководству полное содержание переговоров. Трудновато, правда, им было переводить, поскольку в содержательной части было процентов так 50 нашего отборного морского матерка. Но потом, говорят, приспособились и даже стали его употреблять без перевода. Представляю себе, как какой-нибудь штабной лейтенант морских сил штатов докладывал своему начальнику:

– Сэр, … twoy mat… – и дальше поставлю многоточие или много раз пи-пи-пи, потому как неудобно такое писать и, конечно же, читать. Да и редактор не пропустит.

За этот «подвиг», как у нас было принято, ордена получили штабные и политрабочие, а я был удостоен устной благодарности, увешан тремя лычками на погонах и награжден обещанием бессрочного отпуска на гражданку ровно через три года.

Мне уже было двадцать шесть лет, когда Родина решила, что я отдал ей свой долг сполна, и отправила меня в свободное плавание, добавив в мою копилку профессий (лингвиста, летчика, парашютиста, начинающего политэконома) профессию водолаза и командира маломерных судов, иначе, катеров и яхт.

А в 1987 году, когда мне исполнилось двадцать семь лет, я уже считал себя серьезным авантюристом, которому по плечу все трудности, встречаемые на жизненном пути. Но так как мой авантюрный склад ума требовал пищи, то я стал искать работу, свойственную моему неуемному характеру. И я ее нашел.

На Дальнем Востоке я устроился в ЭПРОН, то есть в Экспедицию Подводных Работ Особого Назначения. Так называлась эта организация раньше, а в то время – просто водолазная служба вспомогательного флота. Иногда я отлучался в местный аэроклуб, чтобы попрыгать и полетать. Поддерживал таким образом свои авантюристические наклонности в нужной форме, на всякий случай, или просто потому, что нравилось.

Ровно четыре года я ходил по дну на больших глубинах, летал и спускался на землю с парашютом. А внутри сидел червячок сомнений: правильно ли я живу? И в конце 1991 года этот негодяй червяк доточил меня до мысли: а не стать ли мне капиталистом?

И я поехал…

Путь мой лег, если посмотреть на карту, через необъятную родину с востока на северо-запад, в Ленинград. Для тех, кто не помнит, так раньше назывался город Санкт-Петербург. Это был не случайный, а совершенно осознанный выбор: здесь я родился и здесь жила моя мама.

Долго отдыхать на маминых разносолах я не собирался, поэтому сразу же стал изучать основы внешней и экономической деятельности в ее довольно заковыристой части: чего не хватает отчизне и чего привезти ей оттуда? Завел хорошие знакомства в таможне и, в итоге своих изысканий, переехал в Голландию, где хорошо взбивали масло, выращивали сыры и выгоняли спирт. Этих продуктов, справедливо рассудил я, очень не хватало на всей территории нашей великой и полуголодной страны.