Музыка жизни - Татьяна Гордиенко

Почти творения Сислея,

полёт мазков Фантен-Латур.

Картин природных галерея —

явленья красок и фигур.

И, может, не осмыслить сразу,

что в нашей жизни на весах

большая радужная ваза

у человечества в руках.

«С разбегу – в зиму, в мокрые снега…»

С разбегу – в зиму, в мокрые снега.

В остатки листьев, дремлющих на ветках.

Вновь у дорог раскисли берега,

а солнца луч проглядывает редко.

Вновь в эру курток, шапок и шарфов,

в смешенье дня и сумерек кромешных,

в смятенье песен, в оторопь стихов

и уязвимость выводов поспешных.

Я со стекла испарину сотру.

Теплу, увы, уже не задержаться.

И снова лист трепещет на ветру

и каждый раз рискует оторваться.

Наступление зимы

У зимы свои законы,

свой особенный кадастр.

Отгорели быстро клёны

на глазах увядших астр.

Эльфы листьев откружили,

день скатился на минор,

травы головы сложили,

и умолк пернатый хор.

Заготовлены поленья.

Веет стужей над рекой.

Осень сгорбленной дуэньей

вновь уходит на покой.

Всё расписано гризайлью —

и дороги, и душа.

И метель в своих дерзаньях

бесконечно хороша.

«Знаю, зима…»

Знаю, зима,

и не вскрикнет горластый петух,

солнце не выкатит

спелую дыню рассвета.

Серого утра

потёртый овчинный кожух.

Сонный трамвай —

как осколок цветастого лета.

«Зима явилась на пороге…»

Зима явилась на пороге:

снегами подпоясан стан.

И взгляд её – холодный, строгий

блестит, как острый ятаган.

Желание жить

Холодно. Снег. Непроглядная стынь.

А на изогнутой мёрзнущей ветке —

сливы, как яркие платья кокетки,

лета прошедшего спелая синь.

Жертва, безумие или же рок?

Логика меркнет, тускнеет витийство.

Выцвели, вызрели вроде бы в срок

и – откровенное самоубийство?

Или желание редкое жить,

даже замёрзнув на сгорбленном древе?

Только бы вместе с листвою не сгнить

и не исчезнуть в прожорливом чреве!

В этом – стремление их естества.

Что им суровость снегов оголтелых!

Это не фарс и не суть озорства,

а безрассудная праведность смелых.

«Утро дарит пушистым снегом…»

Утро дарит пушистым снегом —

снова сыплет январь благодать.

А до рощи безлисто-пегой

по тропинке рукой подать.

Снегирей и синиц обитель

поменяет теперь наряд:

ей к лицу белоснежный китель

и рябин краснощёких ряд.

Продиктован природе свыше

этот яркий изящный стиль.

Вновь танцует метель по крыше

свою пламенную кадриль.

Построждественский снегопад

Ночью опять ворожил берендей,

снега насыпал на землю, на ветки.

Стройные ели – лесные кокетки —

в белых салопах до самых бровей.

Светлая сказка. Весь мир – тишина.

Крыши домов, словно в сахарной пудре.

Лопнула в небе метели струна —

посеребрила кустарника кудри.

Пышных мехов полотно раскроит

тропок протоптанных первосвященство.

Время, снимай скороходы свои,

вместе давай окунёмся в блаженство.

Весна не торопится

Ночью -2-4, днём 0 °C, ветер, облачно, временами снег, местами метель.

Весна не торопится, радость пригрелась в сугробах,

а счастье оглохло навечно от стыни небесной,

деревья чернеют в истёртых поношенных робах

на самом краю необузданной грусти воскресной.

Вновь лес ощетинился иглами дремлющих сосен,

проталины съежились, кутаясь в снежную вату.

Весь этот раздрай невозможен и просто несносен —

за лето и солнце безумно безмерная плата.

Всё мимо и мимо тепло и весенняя благость,

всё время снега – с головой замело, завалило,

и бодрости в людях всего-то лишь самая малость.

Ну где она, эта весенняя вечная сила?!

Что так возрождает из самых глубоких депрессий,

что дарит нам крылья, восторг и любовь, и отвагу?

Но март обессилел от ярых зимы мракобесий,

и время поёт заунывную снежную сагу.

В той саге печаль и душевные горькие муки.

Она усыпляет и кутает нас в одеяла.

Нас вновь поглощают размеренно-мягкие звуки.

Мы снова в плену у небесно-святого вокала.

За окном

Проталины весенние порой

вгрызаются в снега беспрекословно,

уверенно, размашисто, неровно.

И души под продрогшею корой

открыты снова мартовским интригам.

Их зимним поизношенным веригам

уже выходит посезонный срок,

рождая половодье новых строк.

Меняются фасоны и размер,

течения и формы гибкой моды.

Начнётся скоро кастинг у природы.

И это не единственный пример

соревнованья каждой новой фазы.

Манишки дней, часов минувших стразы

поблёскивают в перечне времён,

которых ход пока не изменён.

«Я пыталась вновь рисовать весну…»

Я пыталась вновь рисовать весну

и раскрасить мысли в зелёный цвет.

Но вложила в жизни своей казну

на спектакль любимый один билет.

Я сыграть решила весенний блюз

и взяла аккорд ля бемоль мажор.

Я купила платье и пару блуз

и весь день твердила какой-то вздор.

Я весну манила в души капкан,

умоляла солнце светить и греть,

обещала лесу дождей канкан

и раскатов грома взрывную медь.

Только всё случилось, как ведал Хед[1]:

возвратились вновь облаков стада,

и замедлил март свой обычный ход,

и посыпал снег, и зажглась звезда.

«Ещё весна, но день безумно жаркий…»

Ещё весна, но день безумно жаркий.

Душа несокрушённая парит.

И май зелёный празднично и ярко

горстями одуванчиков горит.

«Заговорили небеса…»

Заговорили небеса,

согрели тёплыми лучами,

и зимней неги полоса

была расстреляна громами.

Земля открыла нам сама

умытые дождями дали,

и хочется сойти с ума

от первых листьев пасторали.

«Господи, как же они похожи…»

Господи, как же они похожи —

зимы и вёсны наперебой.

Трудно бывает их подытожить

или отметить одной строкой.

Я не могу их, как рукопись, вычитать

или легко, как птиц, отпустить.

Я не могу их приходы вычислить,

только могу безгранично любить.

Зимние клавиши, струны весенние.

Хрупкая разница, смытая грань.

Я проповедую, как исцеление:

сне́ги, фиалки, морозы, герань.

Всё – как единственно-сладкое целое:

переплетение снега и луж,

сине-зелёное, ласково-белое —

для искупленья неправедных душ.

Весеннее кимоно

Подарю самой себе кимоно

и порадуюсь сиянью весны.

Цветом сакуры цветёт полотно,

вкусом вишни мои мысли пьяны.

И хотя ещё балу́ют снега,

но цветы уже свежи и чисты.

Синий ирис засиял – как серьга,

и левкоя зеленеют листы.

Беззащитна, словно сердце в груди,

ипомея на холодном ветру.

Если ринутся на землю дожди,

обогрею, как родную сестру.

Амариллису без солнца темно,

и камелия всё ждёт новизны…

Ах, цветастое моё кимоно —

яркий вестник долгожданной весны!

Стихов ультрамарин

Сиянье дней раскляксила весна.

Мне не хватает слов для их огранки.

Я заключу, наверное, их в рамки,

чтобы отдельно: счастье – и вина.

Листы дорог листает солнца свет.

Навзрыд – ручьи: ведь скоро станет сухо.

И я шепчу им ласково на ухо,

что постоянства в этом мире нет.

Смахну с небес стихов ультрамарин,

и буду ждать батистовое лето,

и наложу своею властью veto

на долго не кончающийся spleen.

Пастелевый апрель

Пастелью нарисованный апрель —

сухим мелком по серому асфальту,

по мыслей вулканических базальту —

весенняя цветная карусель.

Басманная болтает о былом,

Садовая опять хранит молчанье.

Фиалками – зонты, и каждый дом

боится потерять очарованье.

Трамваев звон и окрики машин,

свидетели отчаянных желаний,

признаний и ненужных расставаний,

как вечной непокорности вершин.

Сегодня снова яркий свет манил,

но выберу, наверно, путь окольный:

я не хочу, чтоб сердцу было больно,

и не хочу, чтоб ты меня винил.

Mon cher

Mon cher, какая радость, посмотри:

ужели зацветают барбарисы?

Совсем весна и, что ни говори,

душе приятны солнца бенефисы.

O, mon ami, какой вокруг кураж,

какой расклад на праздники и будни.

Шумит прибой и паруса на судне.

Ну что зима? Она уже мираж.

O, mon amour, забудь печаль и боль,

открой глаза на глубину момента.

Оставим суету и сантименты

и на шкале любви отметим ноль.

Начнём с нуля. Откроем Montrachet[2].

O, mon ami, ведь капля камень точит.

Смотри: журавль – весенний атташе —