Я не собирался убивать - Джон Кризи

Я, конечно, дал ей все необходимые сведения, даже назвал тип сейфа, который, как я предполагал, она купит, хотя люди редко идут на достаточные траты на сейфы и замки, чтобы надежно защититься от краж. Обычно они перекладывают всю ответственность на страховые компании, не понимая, что предметы, имеющие ценность из-за связанных с ними воспоминаний, незаменимы, а стоимость ювелирных изделий скорее возрастает, чем понижается.

Итак, миссис Эндерсон приобрела сейф «Секьюрити три», рекомендованный ей мною, но купила его на лондонской выставке компании и через много месяцев после подписания страхового полиса. Кстати, я был убежден, что она не сделает этого сразу. Я знаю модель «Секьюрити три» так же хорошо, как механик фирмы-изготовителя, потому что всегда был силен в механике. В дождливые воскресные дни, например, я обычно запираюсь в гараже и разбираю мотор моего «ягуара». Десять месяцев я только наблюдал за миссис Эндерсон. Вдовство и деньги вскружили ей голову. Она жила в Челси, в прекрасной квартире с окнами на Темзу, и зачастую возвращалась поздно в обществе друга, остававшегося на ночь. Я не защитник морали, но мне все-таки было жалко, что она ступила на такой опасный путь: мужчины начинали понимать, что она доступна со многих точек зрения. Я знал, что она часто бывает в подпитии, если не откровенно пьяной, когда возвращается не одна, и вообще пьет слишком часто. Я совершенно ничего не знал о том, что ее заставляет так себя вести, потому что меня интересовали не мотивы, а ее поведение и привычки. Она все больше и больше становилась идеальной жертвой, и я понял, что настал момент действовать, когда от нее ушла служанка — кажется, вышла замуж. Короче, миссис Эндерсон несколько недель обходилась без служанки, потому что в доме была служба, занимавшаяся домашней работой у жильцов.

Я следил за квартирой три вечера. Каждый раз это был понедельник. Я сидел в моей машине, стоявшей недалеко от дома. В третий понедельник миссис Эндерсон привез на «МГ» довольно молодой мужчина. Я вылез из своей машины и медленно прошел мимо них. Молодой человек не вошел в дом. Мне было достаточно услышать, как моя будущая жертва сказала своему спутнику «до свидания», чтобы понять по ее голосу, что она выпила лишнего.

Когда я приходил к ней за четыре месяца до того, я сумел снять слепок с замка дома и знал, что дверь квартиры открою без всякого труда. Я отправился в одно кафе в Вест-Энде, остававшееся открытым всю ночь, вернулся на такси, высадившем меня на некотором расстоянии от дома, где жила миссис Эндерсон, и остаток пути проделал пешком. Я вошел в парадную дверь, поскольку знал, что по ночам консьержа никогда не бывает. Подойдя к двери квартиры, я сразу заметил, что она закрыта на задвижку. К счастью, задвижка была почти на уровне замка, и с хорошими инструментами открыть ее было легко. Я проник в квартиру, осмотрел ее, чтобы убедиться, что в ней не скрывается никакой опасности, и вошел в спальню, где в шкафу был спрятан сейф: миссис Эндерсон говорила мне, что, когда купит его, поставит именно там.

Я до сих пор вижу ее лежащей на спине, руки поверх одеяла, на волосах сетка. Помню, что, когда я при свете уличного фонаря всмотрелся в ее лицо, меня поразило что-то необычное. Я только позднее понял, что именно. Она дышала с некоторым трудом, немного задыхаясь, что часто бывало у Лилиан после того, как она выпьет один-два стакана. Я не опасался всерьез, что миссис Эндерсон проснется, но все-таки надел на лицо маску. Это была простая маска для костюмированного бала, занимавшая в кармане очень мало места; ее легко надевать, и она не затрудняет дыхание, как платок или шарф, закрывающий нос и рот. На мне, как обычно, были полотняная кепка, надвинутая на глаза, и шарф вокруг шеи.

Сейф был открыт в пять минут. Я взял драгоценности и положил их между двумя слоями ваты, чтобы избежать трения камня о камень: в конце концов, ничто не режет алмаз лучше, чем другой алмаз. Затем я закатал каждое украшение в сверток и уложил в полиэтиленовый пакет, чтобы кусочки ваты не остались на моей одежде. После этого я взял деньги — около сотни фунтов, — лежавшие в обычной металлической коробке. Я положил их в задний карман брюк, закрыл дверцу сейфа, обернулся… и увидел смотревшую на меня миссис Эндерсон. Ее правая рука была протянута к телефону, стоявшему на ночном столике.

Это было первое страшное потрясение, испытанное мной в жизни.

Ситуация была очень затруднительной, к тому же я сидел на корточках в неустойчивом равновесии. Миссис Эндерсон открыла рот, и я понял, что сейчас она закричит. Я бросился вперед. Моя нога зацепилась за край густого ковра, и, споткнувшись, я буквально взлетел на кровать. Женщина была слишком напугана, чтобы закричать. Падая на кровать и на нее, я чувствовал ее свистящее дыхание. В падении я ударился правой рукой о край кровати, да так сильно, что даже вскрикнул от боли и несколько мгновений ничего не мог сделать. Я услышал, как миссис Эндерсон глубоко вздохнула, как бы осознав, что ей предоставлена передышка. Я был уверен, что она закричит. Если бы она это сделала, ей могли прийти на помощь соседи или прохожие с улицы.

Правой рукой я пользоваться не мог, левая оказалась зажатой между ее телом и моим, а сделать что-то нужно было немедленно, иначе… И я поцеловал ее так, как никогда не целовал женщину ни до того, ни после. Я слышал затрудненное дыхание миссис Эндерсон и, когда прошел первый шок, почувствовал, как ее грудь сильно вздымается и опускается. Она была худой, — и мне казалось, что ее тело должно быть костлявым, поэтому я удивился, увидев, какое оно нежное и привлекательное. Она, разумеется, решила, что я ее изнасилую, и стала бить меня по голове. Но у меня было странное ощущение, что бить она могла бы и сильнее.

Я хотел только одного: уйти, предварительно удостоверившись, что она не сможет поднять тревогу. Боль в правой руке уменьшалась. Я сумел медленно освободить левую. Мои губы прижимались к ее, и я чувствовал ее зубы своими, я даже слышал их скрежет. Потом она обмякла, все ее мышцы расслабились. Это произошло мгновенно. Моей первой реакцией было огромное облегчение, но я тут же насторожился. Я боялся, что она притворяется. Я немного отодвинулся, но она не пошевелилась, даже не пыталась закричать. Она была в обмороке. Я отодвинулся чуть дальше. Она могла только делать вид, что лежит без сознания. Я должен был проверить, прежде чем уйти. Секунду я неподвижно смотрел на нее, и вдруг мне стало страшно. Казалось, она не дышит. Я почувствовал, что парализован и холодею от ужаса. Через несколько секунд я приблизился к ней и взял за руку.

Пульс бился.

Я не решался заткнуть ее рот кляпом из боязни, что она очнется, если я буду тормошить ее; кроме того, она могла задохнуться. В тот момент, как и четыре года спустя, мысль об убийстве была последней, которая могла прийти мне в голову. Мои инструменты были в полотняном мешке, на руках оставались хлопчатобумажные перчатки, которые я всегда надевал для этих операций. Миссис Эндерсон лежала на спине, и я мог различать слабое движение ее груди. Жестом, спокойным, как у врача, я убедился, что сердце бьется нормально, затем закрыл окно, подошел к двери, вытащил из замка ключ и, выйдя, запер дверь на двойной оборот. Я ушел из квартиры незамеченным, не услышав ни малейшего шума. Драгоценности лежали во внутреннем кармане моего пиджака, деньги — в заднем кармане брюк, но я был не очень доволен собой. Я впервые едва не попался. Я не только был счастлив выбраться на улицу, но и пребывал в жутком страхе. В другом конце улицы шли двое мужчин, и я подумал, что это детективы в штатском, но они не обратили на меня никакого внимания. Свой «ягуар» я поставил на стоянке, где не обязательно было оставлять позиционные огни включенными. Я сел за руль и уехал как можно скорее. Я и сегодня помню, как дрожали мои руки и губы и как щекотало от страха в желудке. Я уехал от набережных, в первый раз пересек Темзу по Баттерси-бридж, во второй — по Ламбет, чтобы проехать на север Лондона. Я намеревался отправиться в Сент-Олбенс, где зарезервировал номер в гостинице, но был вынужден остановиться на обочине дороги и закурить сигарету. Только тогда я понял, почему миссис Эндерсон показалась мне странной, когда я посмотрел на нее в первый раз: она легла спать, не сняв с губ помаду, и теперь мой рот был измазан ею. Я мысленно ругнулся из-за того, что вел себя так неосторожно, вытер рот платком и сунул его в карман пиджака. Я энергично запихивал его… и думал, что он слишком испачкан и Лилиан не должна его увидеть. На нем не было ни моих инициалов, ни номера прачечной, потому что у нас есть прислуга, стирающая в доме. Я просто выбросил платок из окна машины и снова тронулся в путь в гораздо лучшей форме.

Но на платке было столько помады, что он запачкал второй, лежавший в том же кармане. Этим чистым платком я не пользовался дня два, а когда сделал это, Лилиан увидела следы губной помады.