Другой глобус - kammerherr

магазинчики, рекламные вывески, уличные кафе, окна с решетчатыми ставнями, крыши, превращенные в террасы, скамеечки, установленные прямо посреди тротуаров, миниатюрные резные двери, ведшие, очевидно, не в подъезды, а сразу в квартиры, балконы с разбитыми на них садиками и огородиками, пешеходные улицы, мощенные камнем — поражало меня, привыкшего к большим и открытым петербургским пространствам. Я ходил по этим узеньким улицам-коридорам, как по залам музея, то и дело останавливаясь перед его диковинными «экспонатами»: большой шлюпкой, стоявшей прямо посреди улицы и, видимо, символизирующей главную географическую особенность города; настоящим замком XIII века (как свидетельствовала мраморная доска на его стене), грозно нависавшим над городом с самой высокой его точки; встречавшимися во многих домах такими узенькими дверями, что в них, не повернувшись боком, не прошел бы даже ребенок, хотя, судя по почтовым ящикам, вывешенным на них, и по окнам, расположенным рядом, за ними находились квартиры или офисы; корзинками и вазами с цветами, выставленными почти у каждого крыльца; старинными домами с неоштукатуренными каменными стенами, покрытыми мхом и плесенью, то и дело «разбавлявшими» современные, красивые здания, выкрашенные в яркие цвета.

И, все-таки, больше всего поражало не это. Узкие улицы, маленькие двери, крылечки в одну-две ступеньки, дома, большинство которых были не выше трех этажей, создавало ощущение, что все это — не настоящее, что попав сюда, я и сам уменьшился в размерах, стал персонажем какого-то мультфильма и гуляю по нарисованному городу. Почти весь исторический центр был пешеходной зоной, поэтому тут не было шума большого города и были отчетливо слышны все звуки, раздававшиеся вокруг. Шаги прохожих, негромкая беседа встретившихся старушек, колокольчик, звякнувший на двери маленькой лавки, открываемое кем-то окошко, скрипка уличного музыканта за углом… Все эти звуки на узких, пешеходных улицах звучали, словно в квартире и это создавало впечатление камерности, интимности происходящего.

На самом кончике «ножки гриба», там, где автомобильные дороги, шедшие вдоль западного и восточного берега острова, сходились, образовывая маленькую круглую площадь с цветником, я набрел на маяк. Рядом стоял белый домик, похожий на сказочную избушку — очевидно, смотрителя. Вокруг, до самого горизонта — бликующая на солнце вода и голубое небо с легкими кучевыми облаками.

«Если рай существует, — подумал я, — наверняка он именно здесь».

Я развернулся, собираясь идти назад, к центру города. Но в этот момент из белого домика навстречу мне вышел старик. Он был высокого роста, со стройной, как у юноши, фигурой и густой, но абсолютно белой шевелюрой, обрамлявшей большую голову и спадавшей благородными прядями на высокий лоб. Я еще успел подумать, как нелепо выглядит такое морщинистое лицо в обрамлении такой роскошной шевелюры… Старик подошел ко мне и с извиняющейся улыбкой произнес:

— Тебе сюда пока рано, сынок. Выполнено только первое условие.

Странное дело, эта улыбка, вместо того, чтобы сделать морщины на его лице глубже и рельефнее, наоборот, разгладила их — словно растворила… Он пошел обратно, чтобы вернуться к своим обязанностям смотрителя маяка, но на ходу оглянулся и крикнул:

— Приходи с Барбароссой!

В тот же момент кто-то, совсем рядом, произнес: «Кажется, он жив»!

Я оглянулся. Было похоже, что кроме нас со смотрителем маяка из города вдруг исчезли все его жители. Впрочем, следом за ними исчезли и старик, и сам город.

Глава 1

— Когда очнувшись, ожидаешь увидеть рай, а видишь больницу — это очень воодушевляет!

Чехович продолжал рассказывать коту о своих приключениях.

— Первое, что я увидел, открыв глаза, была паутина. Которая через пару секунд оказалась трещинками на потолке над моей койкой. За те четыре дня, которые я пролежал почти неподвижно, глядя в потолок, я изучил эти трещинки, как вот эту нашу квартиру. Я даже придумал для себя, что это — «контурная карта» какой-то страны и стал «заполнять» ее: где — река, где — горная система…

Кот, за свой ярко-рыжий цвет и выдающийся ум получивший имя знаменитого германского короля, все это время сидел перед хозяином на его письменном столе, слушал внимательно, периодически выражая свое отношение недовольными «мррр!».

— Не ворчи! — сказал Чехович. Я тебя совсем избаловал, так что, полезно иногда побыть одному. Жрачку Надежда Александровна тебе давала регулярно, лоток меняла — чего еще?

При упоминании имени соседки, жившей в квартире напротив, кот с воплем спрыгнул на пол и, продолжая возмущенно мяукать, заходил взад-вперед перед Чеховичем.

Своими чередующимися короткими и длинными «мяу», Барбаросса, словно азбукой Морзе, передавал примерно следующее: «Робот бездушный твоя Надежда Александровна! Жра-ачку, лото-ок!… Пришла — ушла. Ласкового слова от нее не дождешься. Я уже не говорю о том, чтобы брюшко после обеда погладить!».

— Я подозреваю, задумчиво произнес Чехович, что тебе здесь одному, но на полном пансионе, все-таки было лучше, чем мне — там, в больнице, с продырявленной башкой.

Кажется, аргумент показался Барбароссе убедительным, и он, еще раз фыркнув напоследок для порядка, молча улегся на кресле и отвернулся.

Кстати, — вспомнил хозяин, — еще одна достопримечательность этого города — обилие в нем рыжих котов. Это бросается в глаза, потому что их видишь на каждом шагу — в витринах магазинов, в припаркованных автомобилях, на балконах… Некоторые просто гуляют по улицам — одни, и совершенно не боясь людей.

Кот неопределенно хмыкнул в кресле, но даже головы не поднял.

— Да, замечательный город — продолжал Чехович после небольшой паузы — просто сказочный. Но интересно, почему я попал именно в него? Почему вообще люди, находящиеся в состоянии клинической смерти, попадают в разные места, и где это решается, кто куда должен попасть?

Уши кота, остававшегося неподвижно лежать на кресле, настороженно поднялись — поворот мыслей хозяина его явно заинтересовал.

— Ясно одно — продолжал Эдвард — кто бы это не решал, он точно не учитывает профессиональный фактор. Иначе, почему бы меня, историка-медиевиста, не отправить в какой-нибудь средневековый город, а? В Париж или в Прагу. Ну, раз уж вышла такая оказия? Было бы что-то вроде производственной практики.

Он закрыл глаза — и тут же почувствовал какую-то перемену вокруг себя. А когда открыл их, обнаружил, что стоит на какой-то большой и почти пустой площади. В сумерках редкие прохожие, одетые как-то странно, торопясь проходили мимо, не обращая на него внимания, потом проехал всадник, как показалось Чеховичу, в рыцарских доспехах…

Первая его мысль была: «Надо срочно проснуться!».

Вторая: «Кино снимают, что ли?».

Придя в себя и осмотревшись, Эдвард понял, что это не сон и не кино. В следующий момент он понял, где находится, потому что на противоположной стороне площади увидел здание,