Окассен и Николетта - неизвестен Автор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
8
Теперь говорят и сказывают-рассказывают
Пока Окассен сидит у себя в спальне и тоскует о Николетте, своей подруге, граф Бугар Валенский не перестает воевать. Он собирает своих воинов, пеших и конных, и идет на замок, чтобы осадить его. Тогда поднимаются крики и шум, рыцари и воины берутся за оружие и спешат к воротам и стенам на защиту замка, а горожане всходят на выступы стен и бросают оттуда камни и острые копья.
Осада становилась все сильней и жесточе, и тогда граф Гарен Бокерский пришел в покой, где Окассен печалился и тосковал по Николетте, своей подруге, которую он так любил.
– Сын мой! – сказал граф, – сколь ты жалок и несчастен, если можешь смотреть, как осаждают твой замок, самый лучший и крепкий из замков. Знай, если ты лишиться его, то останешься без наследства. Сын, возьмись за оружие, и садись на коня, и защищай свою землю, и помогай своим людям, – иди в бой! Пускай ты даже никого не сразишь и никто не сразит тебя, но люди, увидев тебя рядом, будут доблестно защищать свое добро, и свою жизнь, и землю твою и мою. Ты такой большой и сильный – исполняй свой долг!
– Отец, – сказал Окассен, – к чему вы это говорите? Пусть господь будет глух ко всем моим мольбам, если я стану рыцарем, и сяду на коня, и ринусь в бой, если буду поражать рыцарей, а они – меня, прежде чем вы дадите мне в жены Николетту, нежную мою подругу, которую я так люблю.
– Сын мой, – сказал отец, – ты просишь невозможного. Я предпочту лучше быть разоренным и лишиться того, что имею, чем видеть ее твоей женой, твоей супругой.
Он повернулся. И когда Окассен увидел, что отец уходит, он позвал его.
– Отец, вернитесь, – сказал Окассен, – я хочу предложить вам доброе соглашение.
Какое, милый сын?
– Я возьму оружие и пойду в бой, но с условием: если господь вернет меня живым и невредимым, вы позволите мне повидать Николетту, мою нежную подругу, перекинуться с нею двумя-тремя словами и хоть один раз поцеловать ее.
– Согласен, – ответил отец.
Он дал ему обещание, и Окассен возрадовался.
9
Теперь поют
Окассен уже волнуемПредстоящим поцелуем,Это впрямь судьбы подарок,Он дороже тысяч марок!Вот теперь не укорят:Окассен сражаться рад!Панцирь он надел двойной,Шлем приладил боевой,С рукояткой золотойМеч он выбрал дорогой,Захватив копье и щит, –На коня вскочить спешит,Ноги вставил в стремена,Весь отвагой он горит, –Так любовь его нежна! –И, сверкнув броней, летит,Шпорой тронув скакуна,За ворота, где война,Где кипит сраженье.
10
Теперь говорят и сказывают-рассказывают
Окассен, облаченный в доспехи, поскакал на своем коне, как вы уже слыхали и поняли. Боже! Как красил его щит у груди, и шлем на голове, и перевязь меча на левом боку! Юноша был высок, силен, красив, строен, конь под ним был быстр и проворен, и рыцарь направил его прямо в ворота. Но уж не думаете ли вы, что он хотел угнать быков, коров или коз или сразиться с врагами? Ничуть не бывало! Ни о чем подобном он и не помышлял: так погружен он был в мысли о Николетте, своей нежной подруге, что забыл о поводьях и о том, что ему надлежало делать. Конь же, почувствовав шпоры, понес его в битву и устремился в самую гущу врагов. Они протянули к нему со всех сторон руки, схватили его, отняли щит и копье, и потащили его, застигнутого врасплох, и по дороге уже обсуждали, какой смерти его предать. И Окассен услышал их речи.
– Иисусе сладчайший! – воскликнул он. – Ведь это мои смертельные враги уводят меня, чтобы отрубить голову! Но если отрубят мне голову, то не смогу я говорить с Николеттой, моей нежной подругой, которую так люблю. Однако есть еще у меня хороший меч, и сижу я на добром скакуне, успевшем отдохнуть. Так буду же защищаться из любви к милой, и если только бог меня любит, то поможет мне, а не им!
Юноша был силен и высок, и конь, на котором он сидел, был резв. И Окассен взялся за меч и стал наносить удары направо и налево, и разрубал он шлемы и забрала, руки и плечи, и растеклась вокруг него лужа крови, подобно той, какая бывает вокруг дикого кабана, когда собаки нападут на него в лесу. Так он убил десять рыцарей и семерых ранил. Стремительно вырвался он тогда из битвы и галопом понесся назад с мечом в руке.
Граф Бугар Валенский слыхал, что собираются повесить Окассена, его врага, он подъехал поближе, и Окассен тотчас узнал его. Он занес меч и ударил графа по шлему так, что вдавил в голову. Граф был оглушен и свалился на землю. Окассен протянул руку, поднял его, взял за забрало и повел к своему отцу.
– Отец, – сказал Окассен, – вот ваш враг, который долго воевал с вами и причинил столько вреда! Ведь двадцать лет длилась эта война, которую не мог никто завершить.
– Славный сын, – сказал отец, – вот такими подвигами отличаться бы тебе с детства, а не думать о пустяках.
– Отец, – сказал Окассен, – не читайте мне проповедей, а исполните наше условие.
– А? Какое условие, славный сын?
– Ого, отец! Вы его забыли? Клянусь головой, уж кто-кто, а я его не хочу забывать; ведь оно глубоко в моем сердце. Разве вы не обещали, когда я взялся за оружие и пошел в бой, что, если господь меня вернет живым и невредимым, вы мне дадите видеться с Николеттой, моей нежной подругой, и я смогу перемолвиться с ней двумя-тремя словами и поцеловать ее хоть один раз. Это обещали вы мне, и я хочу, чтобы вы сдержали слово.
– Я? – сказал отец. – Да не поможет мне бог, если я сдержу такое обещание. Если бы твоя Николетта была здесь, я бы сжег ее на костре, да и тебе бы не поздоровилось.
– Это ваше последнее слово? – спросил Окассен.
– Да поможет мне господь, – отвечал отец.
– Поистине, – сказал Окассен, – мне весьма тягостно, что человек в вашем возрасте лжет. Граф Валенский, я взял вас в плен?
– Разумеется, господин мой, – ответил граф.
– Дайте мне вашу руку, – продолжал Окассен.
– Охотно, господин мой.
Он подал ему руку.
– Поклянитесь мне, – сказал Окассен, – что сколько бы вы ни жили, не пройдет ни одного дня, чтобы вы не оскорбляли моего отца и не посягали на его жизнь и имущество.
– Ради бога, господин мой, – сказал граф, – не издевайтесь надо мною, но назначьте мне выкуп. Я дам вам все, что вы потребуете, будь это золото и серебро, скакуны или простые лошади, разные драгоценные меха, собаки или птицы.
– Как? – сказал Окассен. – Вы не хотите признать, что вы – мой пленник!
– Хочу, господин мой, – сказал граф Бугар.
– Да накажет меня господь, если я не сниму с вас голову, – воскликнул Окассен, – раз вы отказываетесь дать клятву.
– Ради бога, – сказал граф, – я поклянусь во всем, что вам угодно.
Тогда Окассен посадил его на коня, сам сел на другого и проводил графа до места, где тот был в безопасности.
11
Теперь поют
Убедился граф Гарен,Что не хочет ОкассенДобровольно разлучитьсяС Николеттой светлолицей.«Нет, добьюсь я перемен! –Граф сказал. –Из крепких стенК Николетте не пробиться».И в темницу, под землей,Сын упрятан молодой.Стал взывать он со слезами,Вот, послушайте вы сами:«О Николь, лилея сада,Светлолицая отрада,Ваших сладостных лобзанийМожет ли мне быть желаннейСок пьянящий винограда!Знал я как-то пилигрима.Лимузен[9] забыв родимый,Страшной мукой одержимый,На постели он стоналБез движения – от боли.Вы же мимо проходили,И подол свой подхватили –И мантильи край соболий,И рубашки белый лен, –И при виде ножки милойСразу стал он исцелен,Позабыл свой стон унылый.Преисполнен свежих сил,Он, бодрей чем раньше был,Восвояси поспешил...О подруга, о лилея,Кто в движениях плавнее,В играх сладостных – славнее?Кто в беседе веселее,В поцелуях кто нежнее?Кто вас может не любить!Из-за вас я обреченВ подземелии тужитьГде навеки заточен!Мне до смерти слезы литьИз-за вас, подруга!»
12
Теперь говорят и сказывают-рассказывают
Окассена заключили в темницу, как вы уже слышали и поняли, а Николетту заперли в светелке. Это было в мае, когда дни стоят жаркие, длинные и светлые, а ночи – тихие и ясные. Однажды ночью, лежа в своей постели, увидела Николетта, как ярко светит луна в оконце и услышала, как поет соловей в саду, и вспомнила об Окассене, друге своем, которого так любила. Она стала думать о графе Гарене Бокерском, который смертельно ненавидел ее, и решила, что не останется больше здесь: ведь если бы кто-нибудь донес на нее и граф Гарен узнал о ней, то предал бы ее злейшей смерти. Она прислушалась: оставленная с ней старушка спала. Николетта встала, надела платье из прекрасного шелка, взяла с постели покрывала и холщовые простыни, связала их, скрутила из них веревку, такую длинную, какую только могла, прикрепила ее к подоконнику и спустилась по ней в сад. Приподняв одежды одной рукой спереди, а другой сзади, пошла она по саду, прямо по росистой траве.
