Кровесмешение - Вадим Ярмолинец

Купив три порции "Ленинградского" на палочках в шоколаде по 28 копеек, они молча лизали его под темными каштанами. Перед ними горели, как новогодние елки, стоящие у причалов и на рейде суда. Из порта неслись тяжелые вздохи паровозов и другие звуки -- будто тащили по земле огромные железные листы. Потянут и бросят. Выпустят пар, снова потянут и бросят. Мимо методично прогуливались мужчины и женщины во всем светлом.

На обратном пути Ольга Николаевна, увидев пятно от мороженого на белой рубашке Ленчика, напустилась на него очень зло, как она умела в отдельных случаях, с обобщениями, типа вечно вы все обосрете и вечно я за вами должна подтирать.

Когда они поднялись по темной железной лестнице черного хода и вошли в кухню, капитан второго ранга наливал из-под крана воду в чайник, а трое мужиков в шикарных кремовых рубашках с карманами на груди, до краев заполнив кухню, дымили, как паровые котлы.

-- А вот и жидок с выводком! -- как бы ни к кому не обращаясь, заметил вполголоса, но вполне слышно, Кобзев.

Александр Мойсеевич замер на полсекунды и, когда они истекли, прошел в комнату. За ним Ольга Николаевна со вспыхнувшим лицом. Один из мужиков, сидевший у их стола и, может, не расслышавший реплики, прихватил Ленчика за руку, привлек к себе и, обдав сладким и горячим винным духом, спросил:

-- Ты чей будешь, очкастик? Как звать-то?

Рожа у него была красная и веселая.

-- Леня.

-- Моряком хочешь стать, Леня? -- спросил мужик, жарко дыша сладким алкогольным духом.

-- Магаком, -- вставил капитан второго ранга, кося лукавыми глазами. -Израильского торгового флота.

Кто-то хохотнул, но смолк. На кухне снова появилась Ольга Николаевна, твердым, как сталь, голосом сказав сыну: "А ну, марш в комнату!" В комнате отец договаривал: "...по роже, да не хотелось ему праздник портить".

Открытие нового слова -- с разверзшимся за ним смыслом и его прямой причастностью к этому смыслу -- было не менее волнующим, чем совсем недавно пережитые открытия анатомического и физиологического свойства. Всего за несколько недель он узнал из разных источников такие слова как: клитор, девственная плева, гандон, жид (с производным -- жидок), выблядок, суржик, сучка, хозер и хозерына. Часть этих слов относилась непосредственно к нему.

Впечатление было такое, что после того праздничного застолья, которое завершилось часа в три ночи страшными звуками, которые подводник издавал через кухонное окно, он уже только опохмелялся, так ни разу и не протрезвев. Потом, помимо упомянутой с межнациональными отношениями, возникла новая проблема. Выяснилось, например, что военный моряк, мочась, не попадает в унитаз, но и попав, не пользуется сливным устройством. Может быть, он спьяну забывал, а может, делал это из чувства той же национальной нетерпимости, которое не оставляло его, сколько бы он ни пил. Возвращаясь с работы, Валентина исправно все убирала, но работала она до восьми вечера, и потому Кишиневские пользоваться туалетом до прихода Валентины не могли. Иногда они не могли и позже, если, например, Валентина, которая тихо метила в старшие продавцы, а то и в завмаги, оставалась на политчас или профсобрание.

-- Взять бы и рожей его пьяной в эту лужу макнуть, -- негромко кипятился Александр Мойсеевич, на что Ольга Николаевна устало отвечала:

-- Ради Бога, Шурик, если ты не можешь терпеть, сходи в дворовой туалет, там сейчас лампочки повесили.

-- Придушил бы гадину такую, да жинку его жалко с дочкой...

В книгах, которыми так упивался Ленчик, эти ненависть и страх давно получили бы эффектную развязку с репликой переполненного негодованием благородного флибустьера, типа: "Еще одно слово и я прострелю вам голову, как хищному зверю, на которого вы похожи!" Но в жизни эскалация конфликта шла медленнее некуда, пока кое-как все же добралась до ключевого разговора:

-- Вася, может можно слить за собой свое дерьмо?

-- С каких это пор жидки меня учить будут?

-- Что ты сказал?!

-- А то, что слышал!

-- Да я тебя в порошок сотру!

И вот уже после толкотни и бестолкового махания руками Александр Мойсеевич ползает на коленях по полу и на ощупь ищет слетевшие от удара очки, а из комнаты подводника несется энергичный телеголос народного артиста СССР Николая Озерова: "Михалев пасует Яковлеву. Яковлев продвигается к воротам "Динамо". Пас Кириченко, Кириченко в штрафной площадке. Удар! Аут! Ай-яй-яй-яй! Так подвести команду!"

-- Ай-яй-яй, -- подвывает подводник. -- Ну, что ты будешь делать!

-- Шурик, зачем ты с ним связываешься, зачем? -- говорит Ольга Николаевна, прикладывая к разбитой губе мужа мокрое вафельное полотенце.

Война взрослых разбрасывает детей по разные стороны фронта. Но и не только сама война. Еще и испуг от того, куда зашли их отношения там, за занавеской, и как они теперь уложатся в отношения их родителей. Как их робкая любовь согласуется с неистовой родительской ненавистью друг к другу. Лена проводит большую часть дня у подруги, с которой готовится поступать в медицинское училище. Она иногда мелькает на кухне, в упор не замечая Ленчика и, хлопнув дверью, исчезает.

Конфликт обостряется при неожиданных обстоятельствах. Они с отцом играют в комнате в шахматы, а мать в кухне готовит обед. Дверь открыта, чтобы был сквознячок. Приторный аромат горячего компота из яблок и вишен наполняет комнату. "Я пошел конем. Где ты пошел конем? Вот." Они слышат, как хлопает входная дверь и в кухне появляется подводник. Отец останавливает руку над доской.

-- А-а, Оленька, -- говорит подводник сладким голосом. -- Куховаришь? А моя на субботнике.

-- Ну, ты же хочешь жену-начальницу, -- замечает Ольга Николаевна.

-- Так я же не к тому... А я это... Может, пока она там субботничает, мы тут приляжем с тобой на полчасика, ась?

Ленчик с замершим сердцем наблюдает, как у отца каменеет лицо.

-- А как я потом посмотрю твоей Вале в глаза, ты подумал? -- говорит мать.

-- Так ты не смотри, -- находится Вася. -- Ась?

"Вот оно, -- ужасается легко угадываемому развитию событий Ленчик. -Сейчас".

Но окаменение продолжается. Снова хлопает входная дверь, и капитан в том же игривом тоне продолжает:

-- А, доця, здравствуй, а я тут черешни купил, будешь?

-- Нет, я на минуту. Меня ждут внизу.

-- Учиться? Ну, давай! Это без вопросов.

Дверь провожает Лену.

-- Вот, медсестрой будет, -- сообщает подводник. -- А твой кем? В торговлю пойдет? Хорошее дело. Завбазой или завмагом. Ась?

Лежа в постели Ленчик слышит:

-- Как ты могла?! Как я посмотрю Вале в глаза? А как ты посмотришь в глаза мне?! Ты подумала? Мне?!

-- Шурик, я тебя умоляю, только не заводи меня на ночь! Да я так сказала, я не подумала!

-- Ты не подумала... Что я вообще для тебя значу? Своими бы руками убил бы эту гниду, да в тюрьме сидеть неохота!

После школы, стоя перед трюмо, Ленчик тренирует волю и руку:

-- Получи, гнида!

Нож подводит красную черту под чередой унижений.

-- Ах-ты ж, с-суржик! -- успевает ахнуть воображаемая гнида, после чего из перечеркнутого горла начинает выбиваться, трепеща, кровавый пузырь.

-- Получи, гнида!

-- Ах ты ж, выб...

-- Получи!

Он уже знает, какой нож подходит лучше всего -- выточенный из обломка ножовки с ручкой из черной изоляции, которым мать разделывает рыбу.

-- Получи!

-- А-а-х-х... хр-р-р... х-х-х...

Однако ему не приходиться сказать ни отрепетированных слов, ни полоснуть по ненавистному кадыку. Держа за спиной уже приготовленный нож, Леня выходит на сцену в тот момент, когда отец, в очередной раз стоя на коленях, обшаривает пол в поисках очков, а мать кричит Валентине незнакомым голосом:

-- Кипятком ошпарю подонка! Утюгом голову проломлю, алкоголику твоему!

-- Молчать, хуна жидовская! -- командует подводник, вырываясь из опутавших его, как паутина, рук Валентины.

Ленчик бьет врага сзади и не в шею, а в поясницу, когда капитан второго ранга пытается оттолкнуть жену. Но ахает и хрипит он почти как на репетициях.

-- Ах-х-х, х-р-р!

Задохнувшись, он начинает валиться на продолжающую хватать его за руки жену.

От бешенства у Ленчика пропадает дар речи, но появляется неведомая доселе прозрачная легкость мыслей и движений. Забыв о липком от крови ноже, он, разбросав руки, отводит ногу в китайских кедах "Два мяча" и бьет по перекошенной от ужаса физиономии подводника с той же силой, с какой, бывает, лепит по мячу, когда играет с дворовыми пацанами два на два в гулком подъезде их дома. Голова с хрустом сворачивается на сторону.

Оторвавшись, наконец, от Валентины, капитан, разбрасывая табуретки, рушится на пол, и левая нога его начинает мелко и как бы независимо от остального тела дрожать.

-- Уби-и-и-ли, уби-и-или! -- истошно вопит Валентина, стоя в быстро растущей луже крови.

До суда Леню отправляют в психушку на улице Свердлова.

-- Мой сын в сумасшедшем доме, -- тупо повторяет Ольга Николаевна, -Мой сын в сумасшедшем доме.