Ночное солнце. Стихи - Елена Ушакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К акцентной речи
Этот волглого ритма возвратный, упругий порыв,Эти волны слогов, теплых стоп череда и приливы!Как бы ни был расслаблен ход мысли и сладко-ленивИли горько-подавлен – как будто невольно игривы
Наши лучшие чувства, размер их со дна достаетУдивленной души, принуждая к роенью и строю, —Так, наверное, в школе военной берут в оборот,Ставят сонных и слабых насильно в затылок герою.
Есть волшебная прелесть в звучанье. Но все же запрет и засов,Не впускающий штатскую речь, – как акцент иностранный,Потому что приструненный голос души, ее зовСлишком, что ль, угловат, а сама она слишком туманна.
И сказаться без слов, как хотел того Фет, норовит,Обнаружить младенческие и интимные жесты,Не сгибается, гибкая, нет, презирает кульбитПереносов, цезур, главным образом, строки ей тесны.
Ее искренность терпит какой-то неясный урон.Или чувства застенчивые вдруг становятся резки?Вот и сносит тихонько стопу, разрушает заслонИ ручонку протискивает в стиховые отрезки,
Хочет, глупая, слиться с приватным акцентным стихом.Как детей обучала французскому строгая Долли,Непосредственностью поступаясь – ужель волшебствомПренебречь? – ради все-таки лживой рифмованной боли?
«Я белая ворона, вот я кто, и знала…»
Я белая ворона, вот я кто, и зналаОб этом, кажется, с пеленок, сколько себя помню;Как думаешь, легко ли мне было, мало?О, не жалуюсь, это условие службы в каменоломне,
Куда я взята была в науку к исполину.«Неприспособленная, витает в облаках», – так говорилаМоя первая учительница по имени Антонина,По прозвищу «Жаба»: сквозь зубы злобно слова цедила.
На арифметике, не слыша, воображала мохнатого Вия,И «Как закалялась сталь» не читала ни при какой погоде…Мои детские страхи! О, не выделяться, быть, как другие, —Тайное желание и тайное горе: не выходит!
Я – белая ворона, я – белая ворона, отзовитесь, где вы,Например, беркуты? Как долго мы не знали секретного шифра!Эта общность большая, чем разность между правыми и левыми,Консерваторами и либералами, часть кода, заветная цифра,
Счастливая мета! По ней узнаём и каменщика, и камня породу.Друг мой, ты не ждал от меня ни маринада, ни варенья —Чего нет – того не было сроду —И не дашь в обиду мое белое оперенье!
«Почему цифры запоминаются легко по сравнению со словами?..»
Почему цифры запоминаются легко по сравнению со словами?Слово – Психея, летает, дышит, меняется, оставляет след,То призраком проскользнет, то вихрем взмоет, цунами,Вот оно, вот оно! То вдруг его нет.
Цифра требует к своей плоской персоне особого внимания,Ее вытаскивает из чащи событий хоботокЦепкого, заинтересованного, спортивно воспитанного сознания,Только так от нее может быть прок.
И когда я силюсь вспомнить смысл сообщения или доклада,Вижу голубые глаза докладчика и «горячую лобную кость»,Знаю, мысль не положишь в карман и не вынешь, ей надоЗахотеть посетить тебя, сказано: мысль как гость.
Вижу, вижу, как ты стоишь у окна вагона – на юг дорога,Держась за поручни, не успевая переводить взгляд,Белая рубашка, ее треплет ночной ветер из Таганрога,Что-то сказал, что – не помню, ты весел, нет, рад.
Жизнь – ты сон, когда не знаешь, что спишь, сновидение,Цветные картинки яркие, но слегка запотел объектив,Всё перепуталось, связано, сцеплено, как в стихотворении,Не всегда даже знаю, кто умер, кто жив.
«Что же так чужая смерть нас пугает…»
Что же так чужая смерть нас пугает,Посторонняя? Ведь все умрем, последнего позораНе избежать и здоровенному покуда бугаю,Всех обнимет, запрячет, никто не останется без призора.
Я звоню в парикмахерскую, чтобыУзнать, в какую смену работает Попова Галя:Во вторник утром, а в среду вечером? ПопробуйТогда успеть! А если наоборот, то тоже едва ли.
Набираю номер – бодрый голос вещает об урожае.Ура, дозвонилась! Мне говорят: нет ее. Молчанье.А когда… И ненужный вопрос опережая:Умерла она, первого похоронили… Да, внезапно, случайно.
Этого не может быть, потому что так не бывает!Жизнь в борьбе со всеми страхами, с самой смертью, казалось,На нее, как на самую надежную сваю,На грубоватое ее лихое спокойствие опиралась.
Ничему не удивилась, всё приняла Галя Попова.Без нее не обойтись, и нет другого выхода, как создать,Экстренно сделать сноваТакую же. Такую же? А сын Костя? А парализованная мать?
А морозные узоры на стеклах и радиопередачи?Будут, будут завтра, как сегодня.К чужой смерти мы как-то не готовы. ИначеСо своей – всегда с нами, почти родня, у, сводня!
«А что до любовниц – чужими словами воспользовавшись, ты сказал…»
А что до любовниц – чужими словами воспользовавшись, ты сказал,Запнувшись на миг, – я успела подумать, что кто-тоИ горько таился, и втайне, наверное, горевал, —Как много вмещает возможностей крошечный интервал…Скорее всего, ухмылялся молодцевато без тени заботы.
Затем я подумала, что… есть такие названия, имена,Которые в поисках вечных находятся и не находят предмета.«Любовница» – кто это? Предательница-женаПлохая, неверная? Но и другое возможно: однаИз многих, не слишком ценимых, а так – мимоходом пригрета.
И та, и другая, и есть еще третья, но тоже плачевная роль.Все, все унизительны… Женщиной быть разве можно?Поэт восхищался: быть женщиной – это геройство и шаг!О, конечно, но сольВосторженного восклицания в чем-то другом, где-то рядом, как сольИ соль-диез, взятый невольно, задетый неосторожно.
«Люди делятся не на тех, кто знает и не знает…»
Люди делятся не на тех, кто знает и не знаетЖивопись, литературу, может что-то здравоеСказать о Достоевском, видел «Данаю»,А на тех, кто выискивал лекарственные травы,
Потом бегал за врачом, получал снимок,Прятал заключение рентгенолога, достал, бывалый,Солкосериловую мазь, камфарным пропах спиртом, помимоВсего прочего добыл «эссенциале форте», а затем – покрывало,
Подушечку и тапки должен был покупать на Кропоткинской в магазинеПохоронных принадлежностей: «Вам – белые илиПосимпатичнее советую, в цветочек, вот, сверху в корзине,Нужно же какое-то разнообразие», кого томили
В молчаливой очереди на «опознание тела»Перед доской-прейскурантом в тусклом полуподвале:«Кремация трупа взрослого – 20 р. 60 к., словно пластинку заело —Трупа детского – 10 р. 30 к.», про себя еще повторяя:«эссенциале, эссенциале»;На тех, что, прижавшись к пористым стенам крематорского Малого зала,Толпились вокруг противоестественного предмета,Ни на что не похожего, я бы сказала… —И тех, кому еще предстоит всё это.
«И нет провинции, изобилие, ровно разлитое везде…»
И нет провинции, изобилие, ровно разлитое везде.Уютные коттеджи – как театральные декорации,Осенняя листва, отраженная в чистой воде,Подростки – как манекены, трикотажные грации.
Погружаясь в чужой частный мир, погоди, постойВосхищаться приветливым «бай» и «хай» приветливым столь же,Ни у кого здесь нет повода заметить, как заметил Толстой,Что прощание радостнее встречи, но всё больше
Хочется вон, к своему корыту, домой.Ах, как не завидую местным счастливцам!Наш поэт, ныне бог литературной удачи, бывший изгой,Я издали полюбуюсь тобой и твоей девицей!
Как славно деловитой американкой не быть,С кошачьими ухватками вычислительной машиной,Бесполезно марать бумагу, рвать в задумчивости нить,Презирать престиж с его мелкой возней мышиной.
В самолете услышу родную речь, привычный накал,Как ни одень советского человека, дело ведь не в материи,С четверенек, бедняга, не может, еще не встал.Здравствуй, здравствуй, скотина Иван Петрович, прощай, Джерри!
«Есть неписаная субординация…»
Есть неписаная субординация:Адъютант главнокомандующего, например, выше генерала.Эта знакомая ситуацияВезде одинакова – что в ЦК, что в «Ла Скала».
И точно так же есть скрытые, негласные законы:Не становись в позу просителя,Не нажимай и не держи оборону,Храни спокойствие с достоинством вразумительным.
И молчи, молчи, подробности губительны!Твоя жизнь, что случайно выскальзывает из деталей,Настораживает, она подозрительна!На этой оплошности многие впросак попадали.
Держи паузу, говорю, как режиссер актрисе,
Конец ознакомительного фрагмента.
