Рассказ по случаю - Николай Почивалин

Подметать вообще-то нечего: несколько привядших листьев, два-три обломка веток, оброненных, должно быть, домовитыми грачами, да шлепок засохшей грязи на нижней опояске ограды - во время дождей поскреб, очищая обувь, либо неразумный малый, либо пьяный, либо дурак просто - больше некому... Михаил Михайлович кладет веник на место, в дупло, заходит внутрь ограды, садится на скамейку и, не глядя, достает из-под нее поллитровую банку для окурков. Закурив "Шипку", - то ли про себя, то ли вслух и чуть виновато говорит:

- Прошлый выходной не приходил, Марья Афанасьевна, - сама знаешь. Конец месяца - опять авралили. - Виноватая нота в голосе Михаила Михайловича переходит в недовольную, осуждающую. - Вот едри их!.. Живем по плану, на пять годов наперед знаем, что делать должно. А у себя на заводе - на месяц не видим. Две недели прохлаждаемся, две недели горячку порем. Спросить, какая пустая голова авралы эти планирует? Ну, на основном производстве могу еще понять: у них там - сто поставщиков, какой и подвести может: не дошлет чего, А у меня по столярке? Лес-то из одного места. Нет - все так же! Говорю тебе: полмесяца рук занять нечем.

Хоть вон плинтусы отдирай да из них ящики сколачивай.

Потом уж подваливать начнут - только поворачивайся!

План-то, конечно, опять с верхом дали. Да ведь можно бы и без них - без рывков.

Влажная, плотно набитая сигарета не тянется, Михаил Михайлович тщательно обминает ее короткими приплюснутыми пальцами, раскуривает снова.

- Прошлый раз сказывал тебе про своего нового подручника - ну, про Василия-то. Пригляделся - ничего парень. Главное - матерьял понимает. А вот торопыга, Марья Афанасьевна, - не поверишь! Ты не спорь: есть нынче у молодых, есть - побыстрее горяченького хватить.

И куда, спросить их, торопятся!.. Велели нам оконные переплеты готовить - в механическом кое-что менять надо. Раздал я, значит, заказ. Сам, как всегда, ровненько:

без передыху, но и без задыху. А этот, Василий-то, ровно в шайбу играет: раз, и готово; только рейки мелькают.

Вот, думаю, - кровь-то молодая. А в обед глянул, и, веришь, усы-то у меня под носом - дыбком, чую! Наворотил против моего вдвое, да глядеть не на что. То пазы в узле - ветер свистеть будет, то фаску скосил, то сучок напрочь вынес. Так, мол, и так, дорогой товарищ, говорю, - вот эти, что отдельно я положил, поправь. Сначала-то вроде даже не понял. Эка, мол, невидаль - подшпаклюют, покрасят да на верхотуру поставят. Слыхала, Марья Афанасьевна?.. Ну, пришлось объяснить. Не переделаешь, мол, наряд не закрою. Пошли мы это с ним в едальню нашу - в столовую. Молчит, как сыч, на скуле желвачок покатывается. Как вот в уровне капелька ртутная: туда сюда. Я ему тут поподробней, почеловечней. Смотрел, говорю, Василий, как ты вчера доску для полки себе отделал - шлифовка! А нынче что наворотил? Что ж, мол, получается: для себя - руками, а когда для людей, для общества - те же руки другими концами вставляешь?

Тут у меня разговор был короткий: если так и дальше будешь - кантуйся в другую бригаду, в нашей это не заведено. Если не подумавши - давай потолкуем. Вот об чем. Парень ты молодой, на ноги встать охота побыстрей понимаю. Жениться собрался, расход ждет - тоже понимаю. Но тогда и сам на всю жизнь попомни: достаток рабочего человека - от нее же, от работы. А не от халтуры. Приучай себя сразу: какой бы пустяк ни делал - делай на совесть. Тогда и достаток придет, и уважение. Сам эту науку прошел точная наука, скажу тебе. Если ты настоящий рабочий человек, сам себе и мастером должен быть, и приемщиком, и ОТК. Так что, брови-то не ломай, желвачком не играй - не накаляйся попусту. Да спокойно, с толком компот вон свой пей - пища, она тоже внимания и уважения требует... Ничего стерпел, все как надо поправил. А тут премию дали - вовсе повеселел. Будет работник, Марья Афанасьевна, будет, - поверь уж мне, старому воробью!..

Михаил Михайлович машинально оглаживает затылок и шею - они почему-то горячие - и, поняв, оглядывается, жмурится: пробившись сквозь чащобу листьев, солнце словно в зеленую трубу - шпарит прямыми полуденными лучами. Нашло-таки! Михаил Михайлович отодвигается на край скамейки приятный холодок тут же касается шеи, стекает под влажный воротник рубашки - и смотрит на часы.

- Ого, - время-то, Марья Афанасьевна, - обедешнее!

Давай перекусим, что ли? Принес я тут кой-чего.

Он расстилает газету, обмяв ее края по ширине скамейки, узким рядком раскладывает припасы: сочный ломоть буженины, тонко, по-магазинному нарезанный сыр, пузатенький, с поросячьим хвостиком огурец, пару помидоров. И в довершение - осторожно высвободив место - ставит в центре чекушку, граненую вместительную стопку. Движения у Михаила Михайловича неторопливые, экономные, до всего он дотрагивается будто на ощупь, как привык на ощупь же брать дерево, безошибочно чувствуя кончиками приплюснутых, по виду грубоватых пальцев любую шершавинку, любой скрытый сучок, перекрученное волокно.

- Ну, Марья Афанасьевна, - будем здоровы. Со свиданьем.

Выпив, Михаил Михайлович берет перочинный нож, собираясь рассечь алую глянцевую поверхность помидора, и, раздумав, разламывает его на две половины, кидает на зернистую мякоть щепоть соли.

- Помидоры ныне, Марья Афанасьевна, удались - диво-дивное, - вытерев мокрые от сока усы, хвалит он. - Ты глянь вон - лучше яблока, чуть не полкило в каждом. На базар зашел, аж глазам больно: красно эдак!

Ест Михаил Михайлович, как и все делает, обстоятельно, ковшом держа под куском ладонь и смахивая упавшие в нее крошки в рот - как теперь едят только пожилые, да и то лишь те из них, кого почтительному отношению к хлебу научили с младости. После второй стопки подчистую подбирает закуски, смачно хрустит огурцом, себя же и похваливая:

- Видала, как я - плотненько? Вроде и не пил...

А ведь помню, Марья Афанасьевна, помню, как ты сторожилась, когда я в субботу либо с получки посудину приносил! Хлопочешь, на стол собираешь, а глаза все одно такие... ровно беду какую ждешь. Так мы про то ни одного раза и не поговорили. Не успели... Ты помалкиваешь, не перечишь, как же хозяин! Я про себя посмеиваюсь. Дурочка ты моя, дурочка, - боялась, что сопьюсь, что ли? Зря боялась. Род у меня мастеровой, крепкий.

Дед и папаша, а они и про своих отцов и дедов сказывали, в праздники да после бани принять могли. Посерьезней меня - слабак я против них. А уж работать - все, начисто завязывали. Так что опасалась ты, Марья Афанасьевна, зря. Надо это иногда мужику почему-то. Хотя и твоя тут правда есть: много от него, от зелья, вреда.

На мое мнение, побольше нынче пить стали. И хуже пьют, чем прежде, некрасиво пьют. У нас вон в моторном спиртом детали промывают. Какой он, спрашивается, после промывки, спирт-то этот? - мазут да масло. Нет, и это лакать приспособились. Верно, что свинья грязь всегда найдет. Кинут в него чего-то, дрянь-то эта осядет, и - шарах его. Проходную пройдет как штык, а пока до дому доберется - его и разобрало. Принимай, жена, мужа дорогого! Взялись сейчас вроде за таких выпивох - себя же ведь травят. А все одно есть пока, есть... А еще паскудство - когда ребятишки все это видят. Да вот тебе - далеко и ходить нечего. Вертаюсь вчера с работы - обгоняю двоих. Молодые мужики, одеты чистенько, и оба - кренделя ногами выделывают. А промеж них - пацаненок лет шести, за руки обоих папаш держит. И хохочут, и заливаются - куда как смешно! Я вроде прикурить попросил, мальчонке говорю - иди, мол, побегай, пока я с твоими развеселыми папками потолкую. Ну, а им - впрямую. Вы что ж, мол, это. кобели свинячьи, - прости за грубое слово - делаете? Вы про мальца подумали? Взъерошились, конечно, сначала, один-то особенно, Потом - тише, тише, скумекали. Пошли, смотрю, построже. Второй - который отец-то, наверно, и есть - парнишку за руку и от себя справа. Не малец уж их ведет, а он его. Так что тут ты, Марья Афанасьевна, права, слова нет - права. Хорошо, что Василий - ну, подручный-то мой - насчет этого самого небалованный. Ему, что есть у бутылки донышко, что нет его, - без интересу.

С первой получки подкатился, правда, - как же, мастера уважить. Так я ему сразу поворот дал: подношениев, мол, не беру. Борис, это сосед мой, тоже не балованный. Ну, его, сказать, и работа держит: за баранкой не повольничаешь. С соседями, Марья Афанасьевна, скажу тебе, - повезло мне. Хорошие ребята. Дружные, уважительные. Ребеночка народят, и вовсе спаяются. Как мы с тобой - молодыми были. Ты знаешь, Галинка-то чего учудила? Прихожу вчера - она у меня в комнате с мокрой тряпкой по полу ползает. Чуть не пузаньком по ему елозит. Ну, я ее тряпкой и шуганул! Пока, говорю, не разродишься, чтоб я этого больше не видел. Я, говорю, своей такого не разрешал и тебе, мол, не велю. Сами управимся.

Ну и домыл. У себя. А тут как раз и Борис угадал - я ему тряпку-то. На-ка, мол, - боровок ты поздоровше меня, не переломишься. Смеху-то было!.. Они у меня, Марья Афанасьевна, - соседи-то, - чудные ребята, несмышленые еще.

Все думают, что по воскресеньям наладил я к какой-нибудь.