Обыкновенные истории - Геннадий Олейник

супа. В восемнадцать Питер не покладая рук работал на кухне Жали Экзю, аргентинского повара, который не выдержал вторую разгромную рецензию Жака Лютьера о гребешках. К двадцати, став су-шефом, Питер совершил свою самую большую ошибку в жизни, простить за которую никак не мог себя ни тогда, ни спустя десять лет, — принес своему шефу Марио Антоно четвертую по счету рецензию Жака Лютьера. Питер винил себя в смерти учителя, и именно Питеру предстояло отомстить за некогда былое влияние критики зажравшегося старикашки, как выражался молодой и перспективный повар.

Жак Лютьер вооружился самой обыкновенной шариковой ручкой и потрепанным блокнотом, а Питер — рецептами всех закрывшихся ресторанов. Словно духи прошлого, поддерживающие индейцев во времена боевых походов, они были на стороне молодого повара, желая ему удачи.

Жак Лютьер прибыл к началу вечерней смены, и к этому времени у ресторана не было куда и яблоку упасть. Казалось, что все до последнего жители центрального Брюсселя, которые помнили о былых деньках, собрались здесь. Кто-то просил Жака Лютьера расписаться на меню давно почивших ресторанов. Но критик, разменявший к тому времени седьмой десяток, был настроен лишь на одно — написать свою последнюю рецензию и отправиться на покой.

Когда Жак Лютьер занял отведенный для него столик, к нему вышел шеф и расположился напротив. Питер, сложив руки и взглянув в глубокие глаза старика, заявил без притворства, к которому обязывают неудобные разговоры:

— Вы здесь, чтобы похоронить еще одного повара. Я здесь, чтобы дать пощечину за все то, что вы писали до того, месье.

— Тогда надеюсь, что мои щеки будут набиты чем-то вкусным в этот момент, — Жак Лютьер оторопел от столь дерзкой прямоты, но принял правила игры молодого повара.

Первым повар подал буйабес. Чтобы распробовать его, Жаку Лютьеру потребовалось чуть больше четверти часа. В блокнот он черканул всего два слова, после чего закрыл его и приступил к следующему блюду. Тимбаль. Отведав его, критик пригубил вино и, прикрыв глаза, принялся размышлять о чем-то, что будоражило воображение столпившихся у входа «центральных птенцов».

Прошло больше времени, чем Жаку Лютьеру потребовалось на дегустацию второго блюда, прежде чем он приоткрыл глаза и оставил еще одну короткую запись в блокноте. Так же он поступил с третьим, и четвертым, и пятым блюдами — пробовал быстро и долго обдумывал испытанные чувства.

Когда настало время десерта, Жаку Лютьеру, чье любопытство и предвкушение чего-то грандиозного были доведены до предела, потребовалось отведать лишь один кусочек, чтобы выронить вилку и ошарашенно взглянуть на шефа.

О том, что произошло после, никто достоверно не знал. Известно лишь, что повар и критик удалились на кухню, после чего последний пропал из виду на несколько месяцев, а когда объявился, то стал питаться исключительно у молодого повара, забросив свои излюбленные заведения и навсегда избавив свою жену от необходимости готовить.

— На самом деле неважно, что произошло, когда Жак Лютьер и Питер Руссо удалились, важно то, что произошло во время подачи, — Томас, с его же слов, был фанатом легендарного критика и рассказывал эту историю каждому приезжему, кого встречал.

— И что же произошло? Что было с тем десертом?

— О нет. Дело не в десерте. Десерт был, кстати, самым слабым из всех пяти блюд. Просто когда Жак Лютьер попробовал тот кекс, все детали пазла встали на места. Публика поняла это из содержимого записки.

— Какой записки?

— Тот лист блокнота, на котором критик записывал краткий вердикт каждого попробованного в «Марио» блюда. Официант, подававший блюда, незаметно вынес его. На каждое блюдо старик записывал лишь два слова: «Блюдо доработано».

— Жители быстро сопоставили факты и выяснили, в чем дело.

— Так в чем же оно было? А то я все никак понять не могу.

— Питер Руссо накормил Жака Лютьера блюдами, за которые старик раньше закрывал рестораны. Все, где этот парнишка работал. Представляешь? — рассмеялся приютивший меня бельгиец.

— Да вот только он усовершенствовал их, доработал. На десерте старик Лютьер это и понял. Парнишка Руссо уложил его на лопатки в тот вечер.

— Ага. И после этого стал обедать только в его ресторане. К слову, столько бы кризисов, поднятия цен или бедствий тут не разворачивалось, «У Жака Лютьера» выдерживает все эти удары.

— Жак Лютьер открыл свой ресторан?

— О нет, просто Питер переименовал свой в честь критика.

— Так вот, Питер Руссо продолжает поражать своими новыми рецептами.

— Совершенными.

— Ну так, конечно, старик Лютьер там по три раза на день бывает. Уверен, что Руссо под столь пристальным взглядом любое блюдо доведет до совершенства.

Я рассмеялся. История казалась мне настолько чудной и слащавой, что я тотчас поделился с моими новыми знакомыми скептицизмом. Правда стоило мне высказаться, как Томас вывел меня на улицу и указал на ресторанчик через дорогу, зажатый между турецкой фастфудной и американской пиццерией.

У входа не было толпы восторженных поклонников знаменитого повара, но внутри все столики были заняты. За одним из них, возле самого окна, сидел пожилой старичок в потрепанной клетчатой кепке. Рядом с тарелкой лежала записная книжка и простая шариковая ручка. Официант, коим оказался шеф-повар, принес новое блюдо и убрал тарелку из-под предыдущего. Наклонившись, он о чем-то поинтересовался у гостя, указав на принесенное блюдо, в ответ на что получил гримасу недовольства.

Правда, стоило шефу отойти, как уголки губ старика поползли вверх, а в блокноте появилась новая запись.

Умный дом

Валентина на всех парах мчалась от остановки к парадной двери каменного дома. Пятьсот метров, которые она преодолевала обычно за несколько минут, казались ей непреодолимой дистанцией. Вот что делает опоздание.

Пунктуальность — то, чем Валентина всегда гордилась и за что работодатели ценили женщину. Даже если она застревала в лифте или садилась не на тот автобус (что было ей несвойственно), она всегда изворачивалась и прибывала на работу вовремя.

Высокий каменный дом, последние два этажа которого занимал пентхаус одного из многочисленных заместителей одного из нескончаемых чиновников министерства важных и непостижимых простым людям дел. Валентина трудилась в его стенах еще с момента, когда хозяин чертогов только-только занял свою первую выборную должность и по его статусу и мере нерасторопности его жены их дому потребовалась гувернантка. С того дня прошло чуть более двадцати лет, и каждый из минувших дней Валентина любила, как и каждый последующий, который ей еще предстояло прожить.

Беззвучно открыв дверь, Валентина прокралась на кухню, стараясь не разбудить семейство, которое вот-вот должно было проснуться. Однако на кухне ее уже поджидал господин N — глава дома, поднявшийся непривычно