Сто Проклятий - Евгений Калюх

Ожидаемо, Настасья тут же всё всем разболтала, что видела, ещё и сверх того выдумала. Сельские мужики за шиворот потащили девушку показывать ведьмин дом.

Варвара напустила страху на мужиков одним своим бледным видом. Толпа мрачных крестьян с мотыгами и вилами битый час топталась напротив логова колдуньи. Мужчины хмурились, ёрзали ногами, но нападать не решались. Настасья, уличив момент, удрала в лес, и больше её никто не видел. Закончилась всё тем, что крестьяне молча убрались с поляны.

Мария, Злыбинова дочь, начала чахнуть. Уже через неделю она выглядела как живой скелет. Илья перестал говорить и всё больше мычал, и ревел как раненый бык, бесновался, бился головой об стену, рвал на себе одежду и творил другие чудеса. Родителям пришлось запереть его в погребе, а крышку задвинуть бочками с салом.

– Её тогда ещё надо было сжечь! – причитала Никитишна.

В доме Злыбина, у Машкиной кровати, собрались сочувствующие. Сам Агафоныч молча сидел на стуле и смотрел в пол. Знахарь Пантелеймон сидел у изголовья и гладил несчастную по голове. Староста деревни Харин расхаживал по комнате взад-вперед и иногда ронял нелепые комментарии.

– Чем же ты думала, когда к ведьме попёрлась? – не унималась Никитишна.

Машка разлепила ссохшиеся синие губы и, не в силах что-нибудь сказать, закрыла.

– Да тише ты, мать! – укоризненно сказал Пантелеймон.

– О-ой! – вздохнул Злыбин.

– Может прибить тебя, чтоб не мучилась! Всё равно в голове ум не вырастет!

– Да чего ты городишь-то, уймись!

– Да как такое можно? Прибить? Это ж грех, – вставил Харин.

Злыбин закрыл лицо руками и покачал головой.

Машка просипела:

– Не я это.

– Чего-чего не ты?

– Сама она.

– Ах сама значит! Надоумила сама! И за серебряком сама пришла!

– Да перестань ты орать уже, женщина, слушать устанешь тебя! – гаркнул Пантелеймон.

– А это не поветрие? – спросил Харин.

Злыбин шумно вздохнул, не отнимая ладони от лица. На некоторое время повисло молчание.

– Надо сходить к ведьме, – сказал Пантелеймон.

– К ведьме сходить! Скажешь тоже! Это кто-пойдёт-то? Я? Вон эта пусть и идёт! Извиняется!

– Не ори, сам схожу.

Харин закашлялся:

– Как же это ты пойдешь! У нас знахарей больше в селе нет! А если она тебя в котле сварит?

– Ну, сварит, так сварит, что ж теперь.

Под покровом ночи стая ворон кружила над лесом. В небе висела полная луна – самое время для страшных ритуалов и колдовства. Часть птиц уселась на ветки, часть осталась в небе выписывать всяческие фигуры, образуя странный рисунок. Появился глухой гул, раздавшийся словно из-под земли. Сначала протяжный, потом прерывистый, приобретая отчетливый первобытный ритм. Где-то в глубине леса взвыли волки. Вороны двинулись в направлении воя.

Птицы расселись по деревьям рядом с поляной, освещенной ярким серебряным светом. Гул нарастал, становился явнее, всё больше походя на игру африканских барабанов.

– Кар-р! – разнеслось над лесом, вороны прокричали необычайно дружно. Стая волков вторила воронам.

– Кар-р! – громче прежнего проголосил пернатый мрачный хор. Волки, подвывая, пропели на тон выше. Всё это карканье, вой и шум складывались в замысловатую музыку.

Черная стая спустилась с деревьев на поляну и закружилась в вихре, поднимая вокруг облака пыли. Постепенно сгущаясь, эта воронья масса приобретала очертания человеческой фигуры. И вот, крутанувшись, напоследок, вокруг себя, на месте вихря оказалась женщина – никто иная как ведьма Варвара. Волки в оцепенении наблюдали сие действо. Ведьма, недолго думая, подошла к самому большому волку и отточенным движением свернула ему шею. Остальные бросились врассыпную.

Колдунья на цыпочках, пританцовывая и хлопая в ладоши, три раза обошла вокруг туши. Сняв с пояса кривой нож, Варвара стала разделывать волка прямо на поляне. Трофеями ведьмы стали выдранный хребет и еще пара косточек. Рукоятка для нового ритуального кинжала была готова.

В кромешной темноте, под скрип раскачивающейся клетки, перешептывались бесёнок и филин.

– Какой красивый Тоа…

Филин довольно заурчал.

– Какие пёрышки, мягкие пёрышки… Ракх хотел бы пёрышки, как у Тоа… Мягкие и тёплые…

Филин чихнул и похлопал крыльями.

– Правда? Ракху приятно!.. Спасибо милый Тоа… А глаза… Ох какие глаза у Тоа, словно холодные звёзды… Ракх завидует Тоа, Ракх хотел бы тело Тоа…

Филин издал резкий крик и отвернулся.

Бес подскочил к краю стола, поближе к клетке.

– Разве Ракх мог обидеть? Ракх просит прощения.

Филин фыркнул и взъерошился.

Вдруг раздавшийся грохот врезался в уши обитателей хижины. Стулья, стол, посуда, веники, склянки, вёдра: всё это взмыло и повисло в воздухе, задрожал и затрясся тяжелый шкаф. Грохот сменился тяжелым низким гулом, постепенно переросшим в невероятно высокий и болезненный визг. В темноте засверкали ослепительные ярко-голубые вспышки. Бес в ужасе метался по полу, врезаясь в летающие предметы обихода. Подвернувшаяся метла отшвырнула беднягу в угол, где тот и остался дрожать. Клетка с филином бешено вращалась, разбрасывая вокруг перья.

Этот хаос закончился так же внезапно, как и начался, оставив после себя клубы пыли и разорённое жилище.

В свете утра, среди вековых деревьев брёл деревенский знахарь. Опираясь на клюку и прихрамывая, спешил он куда-то вглубь леса. Под толстым слоем опавших ржавых листьев скрывалась еле заметная тропинка, и старик то и дело терял её из виду. Остановившись, Пантелеймон вытер пот со лба. Он должен был давно уже выйти к оврагу. Поразмыслив, Пантелеймон развернулся и торопливо зашагал назад. Спустя какое-то время он набрёл на здоровенное обгоревшее дерево. Ничего подобного на своем пути он не встречал. Кроны над головой были такие густые, что до земли доходили лишь несколько лучиков света. Знахарь почесал бороду и огляделся. Путешествие приняло дурной оборот. Выбрав направление, Пантелеймон уверенным шагом двинулся вперед, надеясь выйти к реке.

– Здорова, дед!

Знахарь, продолжая идти, изумлённо посмотрел в сторону. Рядом, шаг в шаг, шла девушка в тёмной накидке. Её светлые, почти белые волосы развевались на ветру, из-под длинной чёлки выглядывали ярко-ярко голубые хитрые глаза. Неожиданная попутчица улыбалась во все свои ровные зубы.

– Чего молчишь? Куда идешь? – спросила девушка звонким голосом.

Пантелеймон завороженно глядел на это чудо ошарашенным взглядом ровно до тех пор, пока не споткнулся. Восстановив равновесие, старик гаркнул на девицу:

– Ты это кто такая-то? Чего идёшь-то за мной?

Девушка заливисто засмеялась и закружилась, поднимая в воздух листья полами плаща.

– Чего ты ржёшь-то?

– Ты никак заплутал, дед? – девица расхохоталась вновь.

– Ну-ка постой-ка! – Пантелеймон попытался схватить нахалку за рукав, но та отпрянула. В тот же момент с земли взметнулась пыль с листьями, скрыв девушку от глаз знахаря. Когда пыль улеглась, на месте девицы никого не было. Старик, оторопев, озирался по сторонам. Странная девка как сквозь землю провалилась.

«Чёртова ведьма! Чёртова ведьма! – мысли метались в голове Пантелеймона, – чёрт меня за язык дернул!»

– Чего ты там крутишься, дед? Потерял что? – голос донёсся откуда-то сверху. Знахарь поднял глаза. Ведьма сидела на ветке высоченного клёна и болтала ногами. Недолго думая, старик бросился удирать от страшной бабы. За спиной раздался громкий свист. Далеко убежать не удалось. Знахаря сбил с ног сильный порыв ветра, и тот покатился по земле.

Вокруг творилось что-то невообразимое. Шум стоял невероятный. Пожухлые листья поднялись в воздух и закружились, образуя множество вихрей. Деревья качались так, что трескались ветки. Встав на карачки, старик упрямо полз из опасного места.

– Слышишь, дед? Это поют трубы ада! – орала ведьма с дерева.

Пантелеймон замер, задержав дыхание. На гул ветра и хохот ведьмы накладывался ещё один, едва различимый звук, походивший на горны варваров, селившихся в окрестностях скал далеко на севере.

Вконец измотав старика, колдовство вдруг закончилось. Опустившаяся листва накрыла его чуть ли не с головой. Ведьма спрыгнула с ветки и направилась к знахарю. Пантелеймон выбрался из-под кучи листьев, но встать так сразу не смог и остался лежать на земле, прижимая к груди свою походную сумку. Девка вытащила из просторного рукава длинный кривой нож. Приблизившись, она схватила старика за грудки и замахнулась. Изловчившись, Пантелеймон бросил в глаза ведьме горсть соли и вырвался.

– Ааа!!! – девица, схватившись за лицо, зашлась черными ругательствами, – Что это?!

Заливаясь слезами и натирая глаза, ведьма пыталась разглядеть, в какую сторону снова бросился удирать прыткий дед.