Проклятие короля - Василий Горъ

Тогда, в детстве, Большой Мир, о котором он мечтал, был совсем рядом — все эти Герои, Принцы и Маги жили где-то в самом конце спускающейся в долину Дороги. Которую все без исключения дети называли Королевским трактом. А взрослые — почему-то Просекой…

Услышав испуганный всхрап Росинки, Марч мгновенно стряхнул с себя дремоту, вцепился в лук и выхватил из колчана стрелу. И только через пару ударов сердца сообразил, что легкий ветерок, дующий вдоль Просеки, пахнет свежей кровью. Спрыгнув с телеги, он встревоженно всмотрелся в полумрак и почти сразу наткнулся взглядом на изломанное темное пятно, лежащее поперек колеи.

— Стой тут, — приказал он лошади и, наложив стрелу на тетиву, медленно пошел вперед…

…Труп выглядел… жутко: вытянутая вперед правая рука от кончиков пальцев и до плеча была покрыта коркой засохшей крови. Покореженный страшными ударами наручень походил на что угодно, кроме части брони: глядя на него, было страшно представлять, во что должна была превратиться кость, которую он защищал. Лицо воина, уткнувшегося в ямку от лошадиного копыта, выглядело еще хуже — сквозь щеку, рассеченную ударом меча, были видны зубы, на правом ухе не хватало мочки, а в длинном разрезе над правой бровью можно было разглядеть кость.

Меч, лежащий рядом с трупом, выглядел не лучше хозяина — выщербленный по всей длине лезвия клинок, исцарапанная гарда, вмятое «яблоко» навершия. Все, естественно, покрыто кровью и грязью.

А вот кольчуга, обтягивающая спину воина, смотрелась так, как будто ее только что вынесли из кузницы: блеск заботливо смазанных маслом колец приглушала разве что дорожная пыль.

— Дорогая, небось, кольчужка-то… — пробормотал Марч, присел рядом с трупом, с трудом перевернул его на спину и присвистнул: — Да нет. Уже не дорогая…

Спереди кольчуги просто не существовало: рваные дыры, смятые или разорванные кованые кольца. Даже нагрудные пластины и айлетты, защищавшие плечи воина, превратились в куски железа, покореженного страшными ударами мечей и боевых молотов…

— Мда… — кое-как вытерев окровавленные руки о землю, уважительно пробормотал Лисица. И отшатнулся: залитое кровью веко трупа еле заметно дрогнуло и поползло вверх…

— Пи-и-ить…

— Лежи! Я сейчас! — справившись с приступом суеверного ужаса, охотник рывком оказался на ногах. И, оглядываясь чуть ли не на каждом шагу, рванул к телеге. За флягой с водой…

Глава 2

Король Азам Манорр

Слабость накатывала волнами. Мутными, как вода в нижнем течении Аладыри[5], и холодными, как зимний ветер в ущельях Ледяного хребта. Почувствовав приближение очередного приступа, его величество вжимался спиной в спинку трона, обхватывал руками подлокотники, сводил брови у переносицы и фокусировал взгляд на каком-нибудь участке иллюзорной карты Семиречья, синим маревом дрожащей в центре Зала для размышлений. А потом мрачно вздыхал, и в зале тут же устанавливалась мертвая тишина: члены Малого королевского совета старались не мешать монарху думать…

Холодная волна накатывала с ног. Сначала леденели пальцы и стопы. Потом слабость сводила судорогами икры и бедра, заставляла мелко-мелко трястись пальцы рук, скручивала в тугой узел внутренности и, докатившись до сердца, превращала его в скованный морозом камень. В этот момент Азам обычно вываливался из реальности и погружался в жуткое Безвременье, выматывающее и тело, и душу.

От удара и до удара жилки, бьющейся на виске, проходила Вечность. А шум в ушах становился настолько громким, что заглушал даже собачий брех, доносящийся с псарни. Потом на безымянном пальце левой руки загоралось маленькое солнце, по руке проносилась волна жара, и через какое-то время слабость начинала постепенно отступать.

Битва между теплом и холодом разрывала тело и душу в мелкие клочки. И для того, чтобы не издать ни звука, Азаму приходилось изо всех сил сжимать зубы и молиться Создателю о скорейшем прекращении этой муки. Увы, Создатель реагировал вяло — чудовищная боль уходила только тогда, когда выпивала последние капли силы, остававшиеся у короля. И оставляла после себя струйки холодного пота, бегущие по спине, испарину на лбу и гулкий стук бьющегося о грудную клетку сердца…

Способность связно думать приходила много позже — тогда, когда переставали дрожать пальцы рук, а придворные, одурев от долгой неподвижности, начинали еле заметно шевелиться.

Среагировав на шевеление какого-нибудь члена Внутреннего круга, его величество переводил тяжелый взгляд на проштрафившегося придворного, хмурился и… ничего не говорил: единственным чувством, которое он был способен испытывать после приступа, была безысходность… Потом его взгляд возвращался к карте королевства, задерживался на бело-розовом пятне столицы, и Азам Истовый, пытаясь не показать, что забыл, какой именно вопрос обсуждался перед приступом, негромко интересовался:

— Ну, и что вы предлагаете?

Естественно, первым свое мнение высказывал граф Ладо Грайский, Первый министр Двора и Левая рука его величества. Чуточку косноязычный и поэтому жутко многословный, граф растекался мыслью по древу, и к концу его монолога Азам успевал окончательно прийти в себя, а также вспомнить суть обсуждающихся на Совете проблем.

Как правило, где-то к середине его выступления на среднем пальце левой руки вспыхивало еще одно солнце. По телу монарха прокатывалась волна Ясности, и он на время забывал и о слабости, и о липкой от пота одежде, и о Проклятии рода Манорров…

Приступы накатывали часто — в среднем раз в полчаса. И длились минут по десять. Поэтому Совет обычно созывался сразу после обеда. И затягивался до полуночи…

В этот раз его пришлось созвать сразу после завтрака — вопрос, который требовалось обсудить, не терпел отлагательства, — и монарх, находящийся на грани потери сознания после бессонной ночи, проведенной в борьбе с родовым проклятием, с трудом заставил себя перейти в зал Совета.

Члены Внутреннего круга встретили его церемонными поклонами, однако Азам Истовый, усевшись на малый трон, жестом приказал обойтись без лишних церемоний и, увидев, как его верховный маг активирует иллюзорную карту Семиречья, чуть не взвыл от бешенства: в груди снова появилось легкое покалывание, а по спине побежала первая струйка пота.

Приступ слабости оказался чрезвычайно обессиливающим — способность здраво мыслить вернулась к Азаму Истовому намного позже активации кольца Ясности. То есть тогда, когда граф Ладо Грайский закончил описание возникшей перед королевством проблемы. И даже задал Азаму какие-то вопросы!