Лярва - Варвара Сергеевна Волавонок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
"Алиса, господи, я так скучаю. Я так люблю тебя. Пожалуйста, отсеки мне голову и забери себе. Я схожу с ума. Я люблю тебя. Мы не виделись уже два года и клянусь, эти два года – самые мерзкие два года в моей жизни. Я всё ещё люблю тебя. И моё больное сердце всегда будет любить тебя. Вставь в него нож и преврати мои внутренности в фарш – и я всё ещё буду любить тебя. И жизнь без тебя не жизнь, и синий недостаточно синий".
Он отложил письмо в коробку на столе. Закрыл глаза, допил бутылку и отключился.
***
На этот день в программе вечера был Эрик Сати. Посреди первой Гноссьены в зал с опозданием ступила Стелла, по-кошачьи вальяжно прошла по залу и села за столик поближе к сцене. Лино почувствовал её присутствие по запоминающемуся запаху духов – аромат пихтового петрикора – свежий, травянистый, слегка сладковатый. Он почему-то казался Лино грустным; ощутив его, он подумал о белой бабочке, чьи полупрозрачные крылья промокли от росы.
Концерт кончился быстрее, чем задумывался. В зале остались только двое.
– Исполните что-то для меня, – попросила Стелла, закинув ногу на ногу и разгладив бордовое платье.
– Смотря что Вы возжелаете слышать.
– Возжелаю слышать то, что Вам больше всего нравится, – по лице поползла улыбка.
Зазвучал Вальс си минор Фредерика Шопена. На интонациях светлой тоски ладони скользили по клавишам и стремились защемить сердце. На секунду его брови нахмурились, губы напряглись – в голове случайно кто-то сказал «Алиса», и по всему телу прошёлся спазм. Интонации стали рваными, болезненными, едва связывались во фразы, но стоило открыть глаза, как светлая фигура в красном утешила взгляд. Боль остановилась, и музыка вновь стала музыкой.
– Уже второй день подряд в этих стенах звучит Шопен, – заметил пианист.
– Будь на то моя воля, он бы звучал здесь 8 дней в неделю, только бы его исполняли Вы.
– Не льстите, не льстите, – шутя отмахнулся Лино.
– Вы же наверняка не раз слышали Литовскую песенку.
– Безусловно. Даже играл с вокалисткой, когда путешествовал в Польшу.
Маккензи встала из-за стола и села на край сцены спиной к роялю. Едва ей стоило запеть, по рукам побежали мурашки. Совершенно гладкая, мягкая волна звука резонировала с хрусталём и откликалась светом в каждой клеточке слуха. Её голос дрожал с непривычки. Во всей этой нежности Лино не знал, куда ему себя деть с его, как показалось на контрасте, вульгарной манерой исполнения. Он робко коснулся клавиатуры и едва успевал ловиться за тонким сверканием женского голоса.
– Стелла, Вы же знаете, что гениально поёте. Вам нельзя работать в театре.
В ответ девушка прикрыла лицо и улыбнулась.
– Не смейтесь. Мы будем играть дуэтом, и я не хочу слышать возражений. Вам нельзя губить такой голос в каком-то драмтеатре.
– Только разве что как хобби выходного дня. Как актрисе мне платят куда больше.
– Бросьте. Оставьте глупость, точнее. Вы слишком красивы для актрисы. И слишком талантливы. Для актрисы это большой порок, а для певицы в самый раз.
– Я подумаю.
– Вот видите – «подумаете». Для актрисы думать это вообще грех, – Лино рассмеялся, – Позвоните мне с утра, будем подбирать репертуар.
Как только Лино зашёл в квартиру, интерьер которой стал напоминать последствия ядерной войны, зазвонил телефон. Он проигнорировал, достал из холодильника ром и сел за стол. Коробка с неотправленными письмами была переполнена, но другой не было. В ход в качестве нового почтового ящика пошёл ящик.
Лино снова посмотрел на фотографию Алисы и принялся писать новое письмо.
"Я люблю тебя в сердцем. Я не знаю, как простить тебя, но больше всего я не могу простить себя. Наверное, я сделал что не то, раз ты ушла, но за два года я уже перебрал все возможные варианты, и по прежнему ищу их. Надеюсь, при моей жизни тебе не доведётся читать все эти письма. Обещаю, что когда мы помиримся, я избавлюсь от них. Чувствую себя плохо и слишком сильно тебя люблю".
Он случайно уронил бутылку, когда вставал, и ром залил Алисину фотографию. Её невзрачное лицо потекло разводами и исказилось до ужаса. Дрожащие руки подобрали эту фотографию, заботливо погладили и спрятали её в ящик. Лино разрыдался, убрал письмо в коробку и лёг. Тело сковала судорога и боль под печенью.
Дуэт Стеллы и Лино ворвался в свет и довольно скоро заимел большой успех. Сначала "Канн", потом ещё несколько выступлений в ресторациях, а теперь и большой концерт в крупном европейском зале. Это было счастье. На сцене Стелла была истинной актрисой – искусственная, но живая. Она была как свет, а он – тень. Яркая, нежная, словно окутанная светом; сдержанный, таинственный, но в руках его великая магия, едва доступная человеческому пониманию.
После концерта он, по привычке, вышел с партнёршей на перекур. Она держала его под локоть и смотрела своими громадными глазами на него внимательным и пронзительным взглядом. Он держал в зубах одну сигарету на двоих и кончиком пальца ласкал ладонь Стеллы. Недалеко припарковалась машина, из которой вышла фигура знакомая и фигура болезненно костлявая, угловатая, с кривыми ножками, завёрнутыми в платье василькового цвета. По коже мужчины пробежал ледяной пот; он оторопел и выронил изо рта сигарету. Руки тряслись несимметричной судорогой.
– Что с тобой? – тревожно спросила Стелла.
Внезапно губы перестали подчиняться мыслям.
– Всё в порядке, Стель. Иди в зал, я буду скоро.
Неаккуратным резким движением Алиса поправила туфли и соприкоснулась взглядом с Лино. Чёрные, обрамлённые тонкой полоской ресниц, вцепились взглядом в прозрачно-светлые маленькие глазки.
– Здравствуй, Лино.
– Что ты здесь делаешь?
– Мне нужно с тобой поговорить.
– Даже сложно представить о чём.
– Ты так груб. Думала, тебе всё же захочется со мной увидеться.
– Как самонадеянно с твоей стороны.
– Лино, – её голос смягчился, она сделала шаг вперёд.
– Что Лино? Что нужно тебе от меня?
Голос Алисы замер и дрогнул. Глаза заблестели, но слёз ещё не было видно.
– Я скучала.
– Да ты смеёшься. Издеваешься. Да?
– Не