Четвертый протокол - Фредерик Форсайт

Допив кофе, он достал папку с газетными вырезками. Как все воры, занимающиеся драгоценностями, Роулинс внимательно следил за колонками светской хроники. Эта подборка была целиком посвящена появлению в обществе леди Фионы и ее великолепному бриллиантовому гарнитуру, который она надевала накануне на торжественный бал, как полагал Джим Роулинс, в последний раз.

А в это время в тысяче милях на восток у окна квартиры на третьем этаже дома 111 по проспекту Мира стоял старик и тоже думал о полуночи. С ней наступит 1 января 1987 года, и ему исполнится семьдесят пять лет.

Он был еще в халате, хотя время приближалось к обеду. Куда торопиться? На работу идти не надо. Ему некуда идти. Его русская жена Эрита моложе его на тридцать лет. Она уехала с обоими сыновьями покататься на коньках в парке имени Горького.

Старик взглянул в зеркало на стене. То что он увидел, обрадовало его не больше, чем раздумья о прожитой жизни. Лицо прорезали глубокие морщины, волосы, когда-то густые и темные, стали белыми как снег, редкими и тусклыми. Кожа от долгих лет увлечения алкоголем и курением пошла пятнами; выражение глаз было жалким. Он вернулся к окну и посмотрел на заснеженную улицу. Несколько закутанных бабушек в рукавицах подметали снег, который опять выпадет ночью.

Как давно, подумал он – двадцать четыре года назад, – почти день в день он приехал сюда из Бейрута, где жил в праздном и бессмысленном изгнании. Не было смысла оставаться там дольше. Ник Эллиот и остальные сотрудники конторы уже обо всем догадались, да и сам он не старался ничего скрыть. Он приехал сюда, оставив первую жену с детьми при условии, что те приедут к нему, если захотят.

Вначале он думал, что для него это будет переезд в мир его настоящих духовных и нравственных ценностей. Он с головой окунулся в новую жизнь, искренне веря в торжество идей марксизма. А почему бы и нет? Ведь он служил ему в течение двадцати семи лет. Он чувствовал себя счастливым и довольным жизнью в те первые годы, в середине шестидесятых. Разумеется, ему пришлось пройти множество собеседований, хотя его глубоко уважали в КГБ. Ведь он был одной из пяти «звезд» советской разведки наряду с Берджесом, Маклином, Блантом и Блейком. Все они прочно существовали в узком кругу британского истеблишмента, и все они предали его.

Берджес обосновался здесь до того, как приехал Филби. Пьянство и разврат рано свели его в могилу. Маклин был первым, кто простился со своими иллюзиями, впрочем, он жил в Москве с 1951 года. К 1963 году он озлобился, стал угрюмым, вымещая все на Мелинде, которая в конце концов его бросила и переехала жить к Филби. Потерявший последние надежды и обиженный Маклин влачил жалкое существование и умер от рака. К этому моменту он окончательно возненавидел своих «хозяев», а они, в свою очередь, возненавидели его. Бланта разоблачили в Англии. Значит, их осталось двое, подумал старик. В какой-то степени он завидовал Блейку, который совершенно ассимилировался, был всем доволен и даже пригласил его с Эритой вместе встретить Новый год. Блейку легче, он космополит. Отец Блейка был голландцем, мать еврейкой.

Лично для него, Филби, ассимиляция была невозможна; это он понял после первых пяти лет. К этому времени он уже свободно писал и говорил по-русски, правда, с сильным английским акцентом. Его ненависть к этому обществу все нарастала и нарастала. Оно было полностью необратимо чуждым ему.

Но это было не самое страшное: через семь лет после приезда он потерял свои последние политические иллюзии. Все было ложью. Он был достаточно умен, чтобы это понять. Лучшие годы жизни он отдал служению лжи, лгал и предавал во имя лжи, он покинул милый зеленый остров ради лжи и обмана.

Получая и читая от корки до корки каждый английский журнал и газету, он по привычке следил за таблицей победителей в крокет, одновременно будучи советником по планированию операций, призванных разрушить эту далекую идилию. Сидя незамеченным у стойки бара в «Национале», он жадно вслушивался в смех и шутки на своем родном языке, доносившиеся до него, и в то же время консультировал руководство КГБ, включая самого председателя, о том, как лучше расшатать государственный строй этого маленького острова. А в глубине его души все эти 15 лет томилось беспредельное отчаяние, которое не смогли заглушить ни алкоголь, ни женщины. Поздно, я никогда не смогу вернуться, говорил он себе. И все же, все же…

Раздался звонок в дверь. Странно. Дом 111 на проспекте Мира принадлежит КГБ, здесь живут в основном полковники госбезопасности и чиновники министерства иностранных дел. Ни один посетитель мимо вахтерши внизу не пройдет, а у Эриты есть свой ключ.

На пороге стоял молодой подтянутый мужчина в хорошо сшитом теплом пальто и меховой шапке. Его лицо было холодно-безразличным, но не от мороза на улице. По ботинкам было видно, что он добрался сюда в машине, а не пешком. В пустых голубых глазах не было ни дружелюбия, ни вражды.

– Полковник Филби? – спросил он.

Филби удивился. Близкие друзья – Блейки и полдюжины других – называли его просто Ким. Всем же остальным он был известен только по псевдониму. Лишь самая верхушка КГБ знала его как Филби, полковника КГБ в отставке.

– Да.

– Майор Павлов, Девятое управление КГБ, личная охрана Генерального секретаря ЦК КПСС.

Филби знал Девятое управление КГБ. Оно обеспечивало верхушку партийного аппарата телохранителями, отвечало за охрану и безопасность зданий, где они жили и работали. В торжественных случаях и в помещениях ЦК они носили армейскую форму с темно-синим околышем на фуражках, с погонами и нашивками на рукавах. В народе их называли кремлевской охраной. Личные телохранители всегда были в штатском, сшитом с иголочки, в прекрасной физической форме, отлично тренированы, холодны, преданны и вооружены.

– Это вам, товарищ полковник.

Майор протянул Филби длинный конверт из бумаги отменного качества.

– И это тоже, – добавил майор Павлов и протянул листок с телефонным номером.

– Спасибо, – произнес Филби.

Майор кивнул головой, повернулся на каблуках и молча вышел в коридор. Через несколько секунд Филби увидел из окна, как от подъезда отъехала черная «Чайка» с ЦКовскими номерами, начинающимися на «МОС».

Сквозь лупу Джим Роулинс рассматривал фотографию, вырезанную из журнала светской жизни. На фотографии, снятой годом раньше, была женщина, которая сегодня утром вместе со своим мужем покинула столицу в северном направлении. Леди Фиона в бриллиантах стояла рядом с женщиной, которая приветствовала принцессу Александру. Роулинс знал историю камней лучше своей биографии. Он изучал ее несколько месяцев, прежде чем решиться на ограбление.

В 1905 году молодой граф Маргейт вернулся из Южной Африки с четырьмя крупными, но необработанными алмазами. В 1912 году он отдал их в огранку фирме Картье в Лондоне, чтобы сделать своей молодой жене свадебный подарок. Картье передал камни гранильщикам фирмы «Асхер» в Амстердаме, прославившейся благодаря обработке знаменитого «Каллигана». Из четырех камней вышли две пары алмазов, ограненных в грушевидную форму (по 58 граней на каждом). Два камня были в десять карат и два в двадцать карат.

В Лондоне Картье оправил их в белое золото, добавил сорок гораздо более мелких бриллиантов, в результате чего получился гарнитур, состоящий из диадемы, кулона и серег. Пока создавался гарнитур, отец графа герцог Шеффилд-седьмой умер, и граф унаследовал его титул. Бриллианты получили имя «Глен» по названию родового поместья Шеффилдов.

Восьмой герцог, после своей смерти в 1936 году, завещал «Глен» сыну, у которого, в свою очередь, было двое детей – дочь 1944 года рождения и сын 1949 года рождения. Фотографию дочери, теперь уже 42 лет от роду, и рассматривал Джим Роулинс через увеличительное стекло.

– Тебе больше не придется их носить, дорогая, – произнес Роулинс вслух и принялся проверять инструмент, что собирался взять с собой на дело.

Гарольд Филби вскрыл конверт кухонным ножом, вынул письмо и развернул его на столе в гостиной. Письмо произвело на него впечатление: это было личное послание Генерального секретаря ЦК КПСС, написанное им от руки аккуратным канцелярским почерком и, разумеется, по-русски.

Бумага, как и конверт, была отменного качества, но без реквизитов. Очевидно, он писал это письмо в своей квартире на Кутузовском проспекте, где со времен Сталина жили представители высшей партийной элиты.

В правом верхнем углу письма стояла дата: среда, 31 декабря 1986 года. Ниже шел следующий текст:

«Дорогой Филби!

Мне сообщили об интересной фразе, которую Вы произнесли недавно на одном из приемов.

Вы сказали: „Политическую стабильность Великобритании постоянно переоценивают здесь, в Москве, особенно в настоящий момент“.