На фронте затишье - Геннадий Григорьевич Воронин

юркими темными глазками, едва светящимися из узеньких щелочек между ресницами. Когда он смеется, глаза его почти совсем исчезают, так как щелки смыкаются. В такие минуты кончики его зеленых капитанских погон со сверкающими артиллерийскими эмблемами ползут вверх, плечи приподнимаются. И он чем-то становится похож на задиристого, нахохлившегося петушка.

Кохов один из самых молодых офицеров полка. Ему двадцать один. Даже удивительно — когда он успел «заработать» капитанское звание, дослужиться до начальника разведки полка.

Грибан года на два постарше. Высокого роста, могучий, широкоплечий. У него бронзовое от загара лицо с темными глубоко сидящими глазами, которые всегда смотрят внимательно, изучающе.

О комбате рассказывают, что в разгар боя он может скрутить цигарку, закурить и как ни в чем не бывало наблюдать за фашистскими танками, движущимися на батарею. Он любит подпускать их поближе. И, наверное, именно поэтому его наводчики сожгли «тигров» и «фердинандов» больше, чем три остальные батареи.

Сейчас комбат и начальник разведки всерьез озабочены.

— Ничего себе обстановочка, — ворчит Кохов. — На гребешке полсотни саперов и больше никакого прикрытия. И вообще ситуация…

Оказывается, один конец балки, которая подпирает нашу высотку гигантским ухватом, уходит в расположение немцев. Но самое худшее, что соседнюю высоту, горбатящуюся слева могильным курганом, не обороняет никто. Только в полутора километрах отсюда начинаются окопы стрелкового батальона.

— К нашему штабу днем не пройти, — продолжает Кохов. — Дорога пристреляна немцами. Они бьют по ней из крупнокалиберных пулеметов.

— Значит, придется обороняться и на север, и на юг, и на запад? — бесцеремонно вмешивается Юрка в разговор офицеров. Кохов снисходительно косится на него и иронически усмехается!

— Смыслов как в воду глядит. Ему бы давно батальоном командовать.

Грибан, еще не проронивший ни слова, внимательно поглядывает на Юрку.

— Ты, Смыслов, после будешь прогнозы давать. А пока помолчи, — говорит комбат недовольным тоном. Он поворачивается к Кохову и Бубнову:

— Надо связаться по радио со штабом полка.

Это уже относится к нам обоим? радисты здесь только мы с Юркой.

— Чтобы связь была как часы! — кивает нам Кохов. — Волну не забыли?

Я знаю, Смыслов недолюбливает Кохова. Поэтому он всегда разговаривает с ним нехотя, нисколько не стесняясь его капитанского чина. Так и сейчас.

— В какой коробке будем работать? — сухо переспрашивает Юрка.

— Идите в мою. Вон, крайняя слева. Там Левин за старшего. — Грибан указывает на ближайшую самоходку, возле которой вооружившиеся лопатами батарейцы уже роют окоп.

Наводчик Сергей Левин мой земляк — горьковчанин. Мы успели с ним подружиться? на фронте земляки сходятся быстро, с первого разговора. И я откровенно рад, что встречусь с ним здесь, на передовой.

Вслед за Юркой спускаюсь в люк комбатовской самоходки. Не успеваю оглядеться, как кто-то сжимает мне плечи, оттаскивает от люка в сторону.

— Ты разве здесь? — Левин держит меня мертвой хваткой — руки у него тяжелые, сильные.

Оба мы не скрываем радости, хотя не виделись всего две недели. Сергей уступает мне место у отката орудия. Юрка садится на сиденье командира машины, напяливает шлем, долго возится, застегивая под подбородком ремешок. Но пряжка не слушается его. Он чертыхается и достает микрофон. Нажав кнопку умформера, Смыслов, словно доктор к дыханию пациента, прислушивается к его жужжанию, потом переходит на передачу, по привычке пощелкивает ногтем указательного пальца по тонкой чувствительной сеточке микрофона и начинает упрашивать «Солнце», чтобы оно поскорее откликнулось «Луне-4».

— Паша Журавлев, наверное, дежурит, — бросает он, переключая станцию на прием, и поглядывает на часы.

Сейчас как раз время сеанса связи. Штабная рация должна быть на приеме. До перерыва минуты четыре.

С нетерпением прислушиваемся к сухому потрескиванию в наушниках Юркиного шлемофона, хотя это совсем ни к чему: по лицу Смыслова можно сразу определить, когда он услышит штабного радиста.

— Солнце, Солнце. Я Луна, я Луна-четыре. Отвечай, как слышишь? Как слышишь? Я Луна-четыре. Прием…

Юрка долго крутит ручку настройки. Снова и снова требовательно и просительно взывает к «Солнцу». Но «светило» упорно не хочет откликнуться.

— Ты сколько на радиста учился? — спрашивает меня Левин.

— Три месяца.

— Все время в Горьком? Или еще где?

— В Горьком.

Он спрашивает о военной школе радиоспециалистов, в которой нас за три месяца сделали радиотелеграфистами третьего класса и ефрейторами.

— А где эта школа?

— В кремле.

— Это наверху, где памятник Минину?

— Рядом с обкомом. В кадетском корпусе. Может быть, знаешь — летчик Нестеров в этом доме родился.

Сергей не знает и не скрывает этого. Сам он из Ардатова. В Горьком бывал не часто: несколько раз ездил к родным.

— Значит, автозавод тоже бомбили? — спрашивает он, помолчав.

Я уже рассказывал ему, как бомбили город перед нашим отъездом на фронт, как мы ездили на автозавод, помогали вытаскивать из-под обломков станки, разбирали завалы. Но каждый раз старшина пытается выудить из моей памяти новые и новые подробности.

— Сволочи, куда залетели, — хмуро сказал он после нашего первого разговора и надолго умолк. А я тогда пожалел, что рассказал об автозаводе: его сестра живет там, в Соцгороде.

Юрка радостно вскрикивает и, включив передатчик, начинает вызывать «Солнце» веселее и громче:

— Солнце! Солнце! Слышу тебя хорошо. Отвечай, как слышишь? Это ты, Паша? Я Луна-четыре. Привет. Перехожу на прием…

В радиошколе за лишнее слово, оброненное в микрофон, нам ставили двойки, выносили взыскания. За «привет», который Юрка сейчас запустил в эфир, ему бы наверняка дали наряд вне очереди — заставили драить полы или чистить картошку. Но в школе одно, а на передовой другое. Здесь нет строгих учителей. Здесь одна учительница — война. Дай четкую связь — вот и весь приказ. Остальное никого не интересует.

Нам повезло. Журавлев откликается «как по заказу» — в тот момент, когда с треском откидывается люк и в темном четырехугольнике появляется лицо комбата.

— Связь установлена, товарищ гвардии старший лейтенант! Как часы! — неестественно громко кричит ему Юрка.

— Понял. По физиономии вижу. Молодец! — Грибан спускается вниз, и в машине сразу становится тесно.

Левину приходится лезть еще дальше — на сиденье водителя. Я передвигаюсь на его место, Смыслов — на мое.

— Не зря мы поехали. Без нас они тут пропали бы, — говорит мне на ухо Юрка.

Грибан садится за рацию. И… все начинается снова.

«Солнце» опять умолкло. Комбат вызывает его несколько раз подряд. Прием… Передача… Передача… Прием… А «Солнце» молчит, словно «закатилось» куда-то в бездну, откуда его никогда никому не услышать.

— Тоже радисты! Вышвырнуть вас на мороз. Где же связь?! — не на шутку взвинчивается Грибан и в сердцах срывает с головы шлем. Левин смотрит на него с укором, Смыслов — с удивлением: