Скорее счастлив, чем нет - Адам Сильвера

которым у тебя было одно лицо и один тайный язык – погиб от пуль, которые предназначались тебе.

– Ну чего, удачи ему.

– Ага, – соглашается Брендан.

На улице – все знакомые лица: из ближайшего супермаркета, «Лавочки вкусной еды», где я уже пару месяцев подрабатываю, выходят Дэйв Тощий и Дэйв Толстый – не родственники, просто оба Дэйвы, – на ходу заглатывая чипсы и заливая в глотки коробочки сока. Мимо на новеньком оранжевом велике со стальной рамой скользит Малявка Фредди. Когда-то мы дразнили его за то, что он никак не пересядет с четырехколесного велика на нормальный. Я вот зря смеялся: меня отец кататься вообще так и не научил. А-Я-Псих сидит на земле, увлеченно беседуя со стенкой, а все остальные, в основном – взрослые, готовятся к ежегодному мероприятию, которое пройдет в нашем квартале на выходных.

Это День семьи.

Первый День семьи без Кеннета с Кайлом, без родителей Брендана и без моего папы. Конечно, мы с ним вряд ли стали бы бегать наперегонки, по очереди изображая тачку, или играть в баскетбол за одну команду, и вообще он всегда в этот день веселился с моим братом Эриком. Но мне хватило бы даже просто его увидеть. Думаю, Брендану не легче моего, хотя оба его родителя живы. Может, ему и еще похуже: они вроде и недалеко, но к ним не попасть. Его родители сидят в тюрьме, по разным камерам. Мать осуждена за вооруженный разбой, отец попался на торговле метом и оказал сопротивление полицейскому. Теперь Брендан живет с дедушкой. Тому восемьдесят восемь, и он уже одной ногой в могиле.

– Все будут спрашивать, чего мы не улыбаемся, – говорю я.

– Пусть в жопу себе свои улыбки засунут, – отвечает Брендан и пихает руки в карманы. Там наверняка травка. Брендан подался в дилеры – типа рано повзрослел. По-моему, глупо: его отца восемь месяцев назад упекли примерно за то же самое. Брендан смотрит на часы и долго пытается разгадать, что показывают стрелки. – Меня кое-кто ждет. – И уходит, даже не дожидаясь, пока я отвечу.

Он вообще парень немногословный, поэтому я и называю его «вроде как лучшим» другом. Настоящие друзья готовы сказать сколько угодно слов, лишь бы как-то утешить тебя, если ты хочешь покончить с собой. А я вот недавно захотел. И Брендан просто стал проводить со мной меньше времени: типа его чувство солидарности обязывает больше тусоваться с другими чернокожими ребятами. Я по-прежнему думаю, что это тупая отмазка.

Я скучаю по временам, когда мы наслаждались летними вечерами на полную катушку: гуляли до поздней ночи, лежали на черном покрытии детской площадки и болтали о девчонках и будущем, таком огромном для таких маленьких нас, – и верили, что все будет нормально, если все мы останемся здесь и никуда друг от друга не денемся. Теперь мы приходим сюда не ради дружбы, а по привычке.

Я делаю вид, что это нормально. Мне вообще часто приходится делать вид, что все нормально.

Домом мне служит двухкомнатная квартирка, где мы ютимся вчетвером. То есть втроем. Втроем, конечно.

Я сплю в гостиной вместе с Эриком. Он вот-вот должен вернуться со смены в магазине подержанных видеоигр на Третьей авеню. Придя домой, он сразу врубит одну из двух своих консолей и будет играть и болтать с сокомандниками через микрофон, пока часа в четыре утра все не отвалятся поспать. Мама небось опять будет уговаривать его подать документы в какой-нибудь колледж. Я не собираюсь слушать, как они ругаются.

На моей половине комнаты громоздятся стопки непрочитанных комиксов. Я накупил их по дешевке – от семидесяти пяти центов до двух долларов – в моем любимом магазинчике и от корки до корки читать не планировал. Мне просто нравится хвастаться своей большой коллекцией, если заходит кто-то из друзей побогаче. В прошлом году вся школа подсела на «Темные стороны», и я тоже подписался, но пока только пролистал пару выпусков, поглядел на рисовку.

Если книга действительно меня цепляет, я рисую на полях свои любимые моменты: в «Мировой войне Z» – выигранную зомби битву при Йонкерсе, в «Легенде о Сонной Лощине» – появление Всадника без головы, ведь он единственная изюминка этого посредственного ужастика. А когда читал «Скорпиуса Готорна и Узника Аббадона» – это была третья книга моего любимого фэнтези-цикла про юного мага-демона, – я нарисовал, как Рассекающие чары Скорпиуса раздирают ужасного Аббадона пополам.

Но в последнее время у меня с рисованием туговато.

Душ всегда нагревается по нескольку минут, так что я включаю его и иду проведать маму. Стучу в дверь спальни – нет ответа. Но телевизор включен. Знаете, если у тебя остался в живых только один родитель и он не отвечает на стук, сложно не вспоминать, как твоего отца нашли мертвым в ванне, и не думать, что за дверью маминой спальни тебя поджидает сиротская доля. Так что я захожу.

У мамы как раз заканчивается второй за день тихий час под серию «Закона и порядка».

– Как ты, мам?

– Нормально, сынок.

Теперь она почти перестала называть меня «Аарон» или «маленький мой». Конечно, второй вариант никогда мне особо не нравился – особенно если она говорила так при моих друзьях, – но по крайней мере это выдавало, что у нее еще сохранились какие-то чувства. Теперь от нее осталась лишь оболочка.

На ее кровати лежит недоеденный кусок пиццы, которой я принес ей из пиццерии, пустой стаканчик от кофе, который я купил в другой забегаловке, и пара брошюрок Летео – их мама набрала сама. Она с самого начала верила, что их операция – не надувательство, но это ничего не значит: в сантерию она тоже верит. Мама надевает очки – они выгодно скрывают впадины, появляющиеся у нее вокруг глаз от бесконечной работы. Пять дней в неделю мама – соцработник в Вашингтонской больнице, а еще четыре вечера – мясник в супермаркете. Только благодаря этому у нас все еще есть пусть крошечная, но крыша над головой.

– Пицца невкусная? Еще чего-нибудь принести?

Мама не отвечает. Слезает с кровати, оттягивая пальцем ворот старой рубашки, доставшейся ей от сестры: «нищенская диета» как раз постройнила маму настолько, чтобы в нее влезть, – и обнимает меня так крепко, как не обнимала с самой папиной смерти:

– Почему только мы ничем не смогли помочь…

Я обнимаю маму в ответ. Не знаю, что говорить, когда она плачет о том, что сделал папа и пытался сделать я. Вместо этого я смотрю на брошюрки Летео. На