Бумеранг - Виктор Дьяков

«Декабрист» совершенно ничего не понимал, выражение его лица уже из пренебрежительного, прошло стадию растерянности и все более отображало нечто вроде ужаса. Но завлаб по-прежнему ничего этого не замечал.

– Ну, а теперь перейдем к математическому отображению этой области, – эти слова Лев Михайлович произнес с особым удовольствием и выражением схожим с тем, с которым гурман собирается отведать свое любимое блюдо, а любитель выпить откупоривает бутылку хорошего вина или водки. – Вероятностным описанием этой области является функция, которая характеризует распределение координат подрыва боевой части ракеты в районе точки встречи. Формула этого события выглядит так, – Лев Михайлович мгновенно написал только что озвученную формулу на маленьком листочке бумаги и подал его «декабристу».

Тот машинально взял этот лист и полный недоумения и безмолвия в него уставился.

Лев Михайлович испытующе посмотрел на «декабриста». С десяток секунд в кабинете царило гробовое молчание. Наконец, так и не найдя что сказать по предложенной к обсуждению формуле, «декабрист» осторожно словно хрупкий предмет, положил листок на стол.

– Извините… дело в том, что я на прежнем месте работы не занимался радиовзрывателями, – от прежнего высокомерия «московского гостя» не осталось и следа, он сразу как-то съежился, уменьшился в размере, постарался глубже втиснуться в стул.

– Ну, да, конечно, – словно спохватился завлаб. – Вам видимо сложно вот так, сразу… ухватить суть, – Лев Михайлович давал понять, что прекрасно осознает трудности нового сотрудника, но в его глубоких, маленьких глазках за толстыми стеклами появилось некое подобие неприязни – собеседник не понимал его «языка». Тем не менее, он не прервал «испытательного разговора». – Действительно, теоретические обоснования поражения цели управляемыми зенитными ракетами имеют свою специфику. Но надеюсь, координатный закон поражения цели… он ведь один для всех классов ракет. Его-то вы наверняка знаете? Эту интегральную функцию я вас спрашивать не буду, боюсь вы обидитесь, – в тоне завлаба все явственнее слышались издевательские нотки. – Я вас лучше… вот, пожалуйста, изобразите математически, что представляет из себя закон вероятного поражения цели в зависимости от ошибок наведения, – Лев Михайлович вновь подал теперь уже чистый листок и сразу ручку, одновременно пристально, словно гипнотизируя вглядываясь в своего нового МНСа.

Но тот не взял, ни того, ни другого, и даже как-то неловко отстранился, будто листок и ручка были раскаленными. Ни один мускул не дрогнул на лице завлаба, он положил не принятый листок перед собой и как обычно искрометно написал длинный ряд математических символов.

– Вы сможете пояснить смысл этой формулы?..

2

Когда заиндевевший от почти тридцатиградусного мороза Лев Михайлович вечером пришел домой, его с порога, опережая позыв раздеться, встретила вопросом жена:

– Лева, я слышала, того сотрудника, что из Москвы перевели, в твою лабораторию назначили?

Льва Михайловича энергично потиравшего нос… на мгновение аж перекосило от неудовольствия, с которым он и снимал веющие морозной улицей шапку и пальто.

– Опять сарафанное радио быстрее любой другой связи сработало… Ну, назначили. Только думаю, у нас он недолго задержится, – Лев Михайлович одел тапочки и пошел на кухню, где его по обыкновению должен был ждать ужин.

– Думаешь, здесь для вида покрасуется, а потом его быстренько с повышением назад заберут? – высказала расхожую версию жена, согласно которой блатные столичные «гастролеры» именно для того время от времени ненадолго «засылали» в провинцию, чтобы «отметиться», вроде бы обозначить прохождение служебной ступени, чтобы потом вернуться в Москву на вышестоящую должность.

– Ну, не знаю, с каким таким повышением можно перевести МНСа, который почти ничего не смыслит в высшей математике, и я подозреваю не только в ней. Кстати, Софа, мы сегодня ужинать будем, – сделал попытку перевести разговор на другую тему Лев Михайлович.

– Как это не смыслит… не может быть. Человек из московского НИИ?… Наверное, он нарочно тебя разыграл. Я слышала о нем от нашего завуча. В Москве, еще будучи студентом, он участвовал в КВНовскх программах, которое транслировало телевидение, – возразила жена, не реагируя на попытку мужа перейти к вопросу об ужине.

– Софа, я похож на человека, которого так просто можно разыграть, или который более чем за полчаса разговора не может определить, как заточены у человека мозги? Так вот они у него совершенно не заточены, тупые как те сибирские валенки. Он нуль, чистый нуль. Не удивлюсь, если выяснится, что его именно из-за этого и поперли из Москвы. Но вот зачем его к нам прислали – этого даже я понять не в состоянии. Впрочем, сегодня я и так слишком много времени убил на этого фрукта, вместо того чтобы делом заниматься. Не хватало еще говорить о нем дома, когда пришло время ужинать. Софа, я сегодня в нашей институтской столовой на обед ел такой ужасный суп… Давай поужинаем! – вновь свернул на «пищевую» колею Лев Михайлович.

– Но как же так, Лева… он же еврей… и ничего не смыслит… не могу поверить… – растерянно лепетала жена.

– Слушай, Софа, ты иной раз сталкиваешься в своей школе с тупыми еврейскими детьми? Сталкиваешься, сталкиваешься… сама говорила, и так же вот удивлялась. Так вот, считай, что ко мне в лабораторию непонятно как и с какой целью прислали одного из таких вот тупиц, который, наверное, и в детстве не столько учился, сколько в самодеятельности за школу выступал, в институте вон в КВН играл, в аспирантуре… Не знаю, наверное туда он по блату попал, у него папаша член-кор. Но я клянусь прахом моей мамы, у себя я его терпеть не буду. И все, хватит об этом. Мы сегодня вообще будем ужинать, или нет? – уже возмущенно, но в то же время и достаточно сдержанно вопрошал Лев Михайлович.

Семья Льва Михайловича состояла из четырех человек. Жена Софья Иосифовна, сорока одного года, по профессии преподаватель математики в средней школе. Она имела явно завышенную самооценку как специалист, потому что с золотой медалью закончила школу и пединститут с красным дипломом. Но Лев Михайлович, не имевший ни того, ни другого (потому что при отличном знании точных наук, весьма посредственно успевал по некоторым гуманитарным) частенько «сажал в лужу» жену. Особенно наглядно это получалось, когда она приносила домой из школы кажущиеся ей чертовски сложными алгебраические уравнения или геометрические задачи, которые им спускали с верху для использования на Олимпиадах, чтобы определить одаренных детей. Где же, как не в среде отпрысков научных работников искать таковых. Так вот, те задачи, даже имея ответ, иногда не могли решить по отдельности и скопом преподаватели математики, как района Наукограда, так и всего города. Как же тогда решать их детям, если даже те, кто их учат…?

– Дай папе! – в таких случаях не терпящим возражений тоном требовала старшая дочь Фира.

Софья Иосифовна несмело подвигала тетрадь с суперзадачей мужу. При этом у нее наблюдалось такое выражение, будто она боится… боится, что муж как орех плоскогубцами «расколет» задачу слишком быстро и тем посрамит всех педагогов-математиков, в том числе и ее саму, с ее медалью и красной «коркой». Увы, опасения всегда оправдывались, Лев Михайлович одевал очки, напрягал морщины на своем «неандртальском» лбу, задумывался, и самое большее минут через пять-шесть проведя вычисления в уме называл ответ соответствующий правильному. Потом Софье Михайловне приходилось его упрашивать сделать вычисления на бумаге, чтобы отнести и показать в школе. Но делал это Лев Михайлович крайне неохотно:

– Да, что там писать, попробуй сама, там же ничего сложного.

– Это для тебя ничего сложного, а для нормального человека…

Здесь у Софьи Иосифовны непроизвольно вырвалось ее истинное мнение о муже. Она считала его не совсем нормальным, чем и объясняла поразительные способности Льва Михайловича решать все эти математические задачи. Именно ненормальным, но не феноменально умным. Умный, тем более еврей, по ее твердому убеждению, это не тот, кто может делать какие-то открытия, расчеты, непосильные для подавляющего большинства простых смертных. Нет, умница, это прежде всего тот, кто может достичь «степеней известных», ну и, конечно, обеспечить безбедную жизнь семье, протекцию детям и родственникам. А вот в этом-то аспекте Лев Михайлович, увы, был далеко не так силен как в математике и физике. Правда и здесь Софья Иосифовна мыслила как истая еврейка: истинным гением может быть только еврей, а все эти забравшиеся на вершину власти гои либо бандиты в душе как Сталин, либо большие везунчики, баловни удачи, как Хрущев или Брежнев.

Единственно кто в семье безоговорочно считал Льва Михайловича гением, это дочь Фира. В свои пятнадцать она уже обнаруживала твердый характер, и… крайнее недовольство собой. В отличие от матери, которая имела тенденцию к преувеличению собственной значимости, даже несмотря на то, что муж ее время от времени «ставил на место», дочь уже понимала, что унаследовав от отца его ум, она увы, не обладала в той же мере его уникальными способностями. Именно ум и позволял ей видеть отсутствие оных у себя. Еще более ее удручала собственная внешность. А внешность Фире досталась более чем непривлекательная: короткие ноги, тяжелый, но совсем не аппетитный зад, и в то же время непропорционально длинное туловище с худыми острыми плечами. Ко всему и лицом Фира не удалась: лоб отцовский, двойной подбородок матери… Но если у той он смотрелся естественно на фоне ее ладной, кругленькой фигуры, то у в общем-то худощавой во всем кроме зада дочери то был какой-то анахронизм. Ко всему ее волосы цвета вороненой стали, были настолько жесткими, что их даже с помощью бигудей невозможно заставить виться. Если бы Фира пошла хотя бы фигурой в мать. Но, то совсем другой тип. У Софьи Иосифовны не было такой ужасной диспропорции между верхними и нижнимя частями тела, к тому же ее природа при немалой полноте и среднем росте наградила небольшими и удивительно красиво «вылепленными» ладонями рук и ступнями ног. Даже в свои сорок с небольшим, она нет-нет, да и ловила на себе недвусмысленные взгляды мужчин, в том числе и много моложе себя, о чем любила при случае сказать мужу и очень обижалась, видя что тот совершенно никак на это не реагирует: