Большой обман - Луиза Винер

— Слышь, Четырехглазая, — просипел Гэри, распуская шнурок в горловине мешочка, чтобы я могла заглянуть поглубже, — я решил нарушить свой принцип «никаких девчонок». Только на один день. Все или ничего. Согласна или дрейфишь?

Все это было более чем странно. Я давно хотела сыграть с Гэри, но он вечно отнекивался: дескать, я рыжая и вообще у меня хроническая астма. Я сразу поняла, что его кто-то подговорил. А еще я поняла, что он, скорее всего, будет жульничать. И я не медлила ни секунды.

После долгого спора — в ходе которого на сцене опять возник Хулиган — мы договорились, что предстоящая игра расставит все по местам раз и навсегда. Мы сыграем у водостока за школьной столовой в течение ближайшего часа. Кто будет лидировать, когда услышим звонок на урок, тот и станет абсолютным чемпионом. Сенсационная новость облетела школу в мгновение ока. Пока мы, опустившись на колени, делали свои первые броски, вокруг нас уже собралась небольшая толпа, а когда игра достигла кульминации, зрителей было уже человек тридцать. Тощие дуры-девчонки дрожали от холода в своих перчатках без пальцев. Мальчишки, пахнущие льняным маслом и грязью, натягивали на головы капюшоны. И все смотрели на меня и на Гэри Вошбрука, сидевших на корточках у ржавого ливневого водостока. Ноги у нас были лиловые от холода.

К тому времени на кону лежало 147 шариков. Зеленых, голубых, «крученых», «карминовых» и китайских с золотыми прожилками и восточным орнаментом, которые я ни за что на свете не хотела бы проиграть. Но разумеется, я этого не показывала. Ни на секунду.

Я уже специально проиграла пару бросков, чтобы Гэри чувствовал себя увереннее. За пять минут до звонка я предложила Гэри сыграть «на все». Последний заход. Если я выбью, я забираю все шарики на кону и все шарики из красного фетрового мешочка. Если облажаюсь, он покинет поле с набором шариков, которые я копила три с половиной года.

Гэри не устоял перед соблазном. Жадность взяла его в оборот, будто лихорадка. Он без лишних слов высыпал на землю все шарики из мешочка и подтолкнул их к водостоку. Он даже не стал доставать Хулигана, чтобы выбить меня из колеи. Вероятность того, что я выиграю, представлялась ему ничтожной.

Даже по моим понятиям я блестяще завершила игру. Выудив заветный шарик из коробки для бутербродов, я немножко помедлила, нагнетая напряжение, затем покатала кругляш между большим и указательным пальцами. Это было мое секретное оружие. «Овечий глаз». Кусок стекла неправильной формы, весь будто в оспинах, выщербленный и поцарапанный. Подумать только, ведь когда-то он был гладенький, словно горошина.

Толпа притихла. Крыса у Гэри вдруг раскашлялась, и он похлопал себя по карману, чтобы она успокоилась. Я слегка привстала на растрескавшемся асфальте, чтобы кровообращение в замерзших коленках хоть как-то восстановилось, и кивнула в знак того, что готова. Закатав рукава спортивной куртки, я прыснула себе в рот из своего голубого антиастматического ингалятора и со всей силы запустила «овечий глаз» в самый центр водостока. Это был совершенный бросок. Прямой наводкой. «Овечий глаз» промчался, как увесистая галька над поверхностью воды, оставляя за собой синий след, и рикошетом отлетел к стене столовой, будто шальная пуля снайпера. И тут случилось чудо. «Овечий глаз» взорвался. На какое-то мгновение он завис в воздухе, а потом рассыпался в пыль, такую тонкую и тускло-золотую, что ты был готов поверить: стекло и вправду делают из песка.

Как это часто происходит с великими событиями, триумф мой был недолговечен. Когда немота, вызванная непревзойденной смелостью моего броска, прошла и Гэри вновь обрел дар речи, он весь сморщился и заревел как последняя девчонка. Из глаз его хлынули слезы, и ему удалось убедить одного из учителей, что я украла его шарики, а не выиграла в честной борьбе. Несправедливость восторжествовала, и — это преследует меня до сих пор — мои собственные шарики были конфискованы. Гэри был выдан носовой платок и пакет ирисок, а меня в наказание не допустили на новогоднюю дискотеку и отправили домой с грозной запиской родителям. Я и не подумала показать ее маме. Я порвала эту писульку на мелкие клочки, бросила в водосток и долго смотрела, как они плывут вниз по течению, пока не убедилась, что бумажки скрылись из глаз.

Сознавая, что столь раннее возвращение из школы покажется подозрительным, я уложила свою энциклопедию и таблицы логарифмов и направилась в центр города. Последние часы короткого дня я провела под навесом автобусной станции (пыталась определить скорость падения дождя со снегом) и на причале. Я выросла в Брайтоне, можно сказать, на берегу моря, и мне нравится подолгу смотреть на паруса и общаться с игорными автоматами в галерее на набережной. Я знаю, как надо раскручивать колесо на нескольких автоматах постарше, и, если надо, могу выдоить из автомата пару монет, которых хватит на жареную рыбу и пяток маринованных огурцов. Обожаю высасывать из огурцов уксус и смотреть на набегающие волны — особенно в непогоду. Папа сказал мне как-то, что девятый вал всегда самый большой, и мне нравится считать волны и делать заметки в блокноте, проверяя это правило.

В тот день я поглощала огурцы и считала волны, пока мои губы не затвердели от маринада, а щеки не заледенели от ветра. Я смотрела на дамбы, из павильона у пирса доносился лязг аттракционных автомобильчиков, и я решила не говорить никому, что произошло со мной в школе. Мама расстроится, что я вляпалась в неприятность, отчим только пробурчит что-то сквозь зубы и покачает головой, а мои сводные братья наверняка разведут бодягу про мои слишком длинные пальцы. С такими пальцами выиграть в шарики — раз плюнуть.

Папа — единственный, кто понял бы меня. Он бы почувствовал, как важен для меня этот выигрыш, оценил бы, как ловко я разделалась с противником, заставив его поверить, что неважно играю. Папа осознал бы всю несправедливость случившегося. Он бы легонько пихнул меня в подбородок, подергал себя за колючую бороду и изрек что-нибудь вроде: «Так уж устроена жизнь, Одри. Гений всегда остается непонятым».

2

— Ну давай же, Премудрая, поднимайся наконец. Чудесный день на дворе.

— Не буду я вставать. У меня кризис среднего возраста.

— Откуда это у тебя взялся кризис среднего возраста? Тебе ведь всего тридцать два.

— Знаю, но годам к шестидесяти я вполне могу помереть. Как видишь, черту я уже давно перешла.

— Это все из-за того, что в следующем месяце у тебя день рождения?

— Нет.

— Ну так в чем же дело?

— Не могу тебе сказать. Ты расстроишься.