Хевен - Вирджиния Эндрюс

Да, ей легко было говорить. Старые люди не помнят, что такое молодость и страх.

– Пошли домой, – захныкала я, дрожа всем телом, и потянула бабушку за руку. – Я столько читала и слышала, что бывает на кладбищах после полуночи, да еще в полнолуние.

– Э-э, нашла чего бояться – мертвецов, которые не могут ни двигаться, ни говорить. – Она прижала меня к себе и велела посмотреть на узкую, утонувшую в снегу могильную плиту. – А теперь слушай и не перебивай, пока я не закончу. Я хочу рассказать тебе историю, от которой тебе станет лучше.

Когда твой папа, глядя на тебя, злится, у него есть на это причины. На самом деле он не то чтобы не любит тебя. Когда мой Люк смотрит на тебя, он видит кого-то еще… У него, детка, на самом деле любящая душа, изнутри он хороший человек. У него была жена, которую он так любил, что, когда она умерла, чуть сам не отравился следом за ней. Они познакомились в Атланте. Ему было тогда семнадцать, а ей только четырнадцать и три дня – он сам мне потом говорил об этом. – Голос бабушки стал звучать приглушеннее. – Она была красивая, как ангелочек, и твой папа очень любил ее. Он так закружил ей голову, что она сбежала из дома в Бостоне в Техас. Она привезла с собой красивый чемодан, а в нем полно таких вещей, каких ты сроду не видела. Чего там только не было! Одежда, шелка, серебряные расчески, щетки, гребешки, серебряное зеркало, кольца, перстни, дорогие штуки для ушей. И вот она переселилась сюда… Конечно, сделала ошибку, что вышла замуж за человека, неровню себе… Но уж больно любила Люка.

– Бабушка, а я никогда и не слышала, что у папы была другая жена. Я думала, мама – первая и единственная.

– Тебе же сказано было помолчать. И дай мне закончить, как умею… Значит, она была из богатой бостонской семьи. И вот приехала сюда жить с Люком, Тоби и мной. Я была не рада ей, вначале она мне не приглянулась. Я с самого начала знала, что она тут не выдержит, с самого начала знала. И мы, и горы, и наши трудности – это не для таких. Она думала, что у нас тут ванная есть, представь себе. И была поражена, когда узнала, что в туалет надо куда-то бежать и устраиваться там на доске с двумя дырками. Она уговорила Люка сделать ей маленький отдельный туалет; он покрасил его белой краской, она повесила там на гвоздь красивую свернутую бумагу и даже предлагала мне пользоваться этой розовой магазинной бумагой. Она называла свой домик «ванной». Когда Люк построил эту штуку, как она обнимала и целовала его за это.

– Ты хочешь сказать, что папа не говорил с ней так грубо, как с мамой?

– Помолчи, детка. Ты меня сбиваешь с мысли… Значит, она приехала и околдовала меня. Тоби, может, тоже. Она так старалась. Она помогала готовить, пыталась как-то украсить дом. Мы с Тоби отдали им свою кровать, так что они могли приняться за детей нормально, а не на полу. Она-то готова была спать на полу, но я этого не позволила. Все Кастилы сделаны в кроватях… Я думаю, что так оно правильно. Да… Помню, как она была счастлива, смеялась, когда узнала, что ждет ребенка. Ребенка моего Люка. До сих пор не могу успокоиться. Я всегда думала, что она уедет туда, откуда приехала. Но горы забрали ее к себе, горы так поступают с людьми тонкого склада. Но пока она жила здесь, Люк был счастлив. С тех пор я его таким больше не видела. – Бабушка внезапно замолкла.

– А как она умерла, бабушка? Это ее могила?

Она вздохнула и продолжила свой рассказ:

– Твоему папе было только восемнадцать, когда она ушла от нас. А ей было по-прежнему четырнадцать, когда папа похоронил ее в этой холодной земле и оставил одну в ночи. Он знал, что она мерзла без него холодными ночами, и первую ночь провел на могиле, чтобы согреть ее своим теплом. А ведь стоял февраль… Вот он, мой рассказ о той, которая прилетела в горы, как ангел, чтобы любить твоего папу, и жить с ним, и сделать его счастливым. Таким, каким он никогда раньше не был и, как я смотрю, никогда уже не будет.

– Бабушка, а зачем тебе надо было тащить меня сюда? Ты ведь могла рассказать все и дома. Пусть это очень печальная и трогательная история, но все же папа такой злой. Она, наверное, забрала с собой в могилу все хорошее в нем, а нам оставила только самое плохое. Почему она не научила его любить других? Бабушка, лучше бы ее никогда не было! Тогда папа любил бы маму и меня, а не ее.

– Ой! – Бабушка оцепенела. – Что с тобой, детка, что ты такое говоришь! Ты не думаешь, что говоришь! Та девочка, которую папа звал своим ангелом, была твоей матерью! Это она родила тебя. Когда ты появилась на свет, она уже еле говорила… И только успела дать тебе имя – Хевен Ли. Ты ведь не можешь сказать, что не гордишься таким именем?[5] Все считают, оно идет тебе, так идет.

Я забыла о холодном ветре, забыла о волосах, опутавших мне лицо, забыла обо всем на свете, услышав известие о том, кто я и что я.

Когда луна выскользнула из-за темного облака, ее свет упал на надгробный камень, высветив надпись: «Ангел. Возлюбленная жена Томаса Люка Кастила».

Странное чувство охватило меня при виде этой надписи.

– А где папа нашел Сару? И почему так быстро? Бабушка, словно желая излить все накопившееся у нее на сердце, вдруг заговорила быстрее.

– Ну, папе нужна была женщина, чтобы не спать в пустой постели. Потом, у мужчин есть некоторые желания, детка, физические потребности. Узнаешь, когда вырастешь. Ему нужна была жена, которая могла бы дать ему то, что давал ему его ангел. И Сара старалась, она была тебе хорошей матерью, ухаживала за тобой, любила тебя, относилась к тебе, как к своей собственной дочери. Сара с радостью отдавала Люку свое тело, но не могла подарить той души, какая была у его ангела. Вот Люк и тоскует по женщине своей мечты. Он был раньше хорошим человеком, детка Хевен, хоть ты этому не веришь. О, в те дни, когда была жива твоя мама, он каждое утро садился в свой старенький пикап и ехал вниз, в Уиннерроу, где учился плотницкому делу – как строить дома и все такое. Люк приезжал домой, и все разговоры были о том, как он построит для нас новый дом внизу в долине, как он будет там работать на земле, заведет коров, свиней, лошадей… Твой папа всегда любил живность. И сейчас любит, как и ты, детка Хевен. Это у тебя от него.

Мной овладели странные чувства, когда по возвращении домой бабушка извлекла из-под кучи всякого старья, коробок с нашей скудной и немудреной одеждой что-то завернутое в стеганое одеяло. Это оказался элегантный чемодан, каких здешние обитатели гор не могли себе позволить.

– Да, – тихо прошептала она, чтобы никто не проснулся и не стал свидетелем этого сугубо личного события. – Он принадлежал твоей маме. Я обещала ей, что передам тебе, когда придет время. Сегодня уж такая ночь, одно к одному… Смотри, девочка, смотри. Смотри, какая у тебя была мама.