Возвращение в эмиграцию. Книга первая - Ариадна Васильева

— Да не знаю я, не знаю, не зна-ю! — кричал начальник станции Брянск-пассажирский. — У меня нет никаких указаний! Никакого поезда из Парижа мы не ждем, не ждали, и ждать не собираемся!

— Да не из Парижа, черт! — рвал в ответ голосовые связки Попов. — Из Парижа они выехали еще в сентябре. Поезд идет из Гродно! Из Гродно! Понятно — нет?

— То из Парижа, то из Гродно… — начальник вытер скомканным носовым платком красное, из-за крика, из-за жары от топящейся за спиной буржуйки, лицо. — Если из Гродно, как он тебе по центральной ветке через Брянск пойдет? Он пойдет через Сухиничи на Калугу.

И показал на карте.

— Сухиничи? — открыл рот Попов. — Это что же, мне в Сухиничи ехать?

— А это твоя забота. — И начальник станции обратился к другим, ожидавшим очереди возле его стола, с усталым вопросом: — У вас что?

Попов растерялся. Он отодвинулся в сторону, присел на жесткий эмпеэсовский диванчик, отполированный множеством спин. Стал думать. В голову приходило только одно — надо звонить и ждать новых указаний. Приезжие-то особые.

Вдруг, по-особому длинно, задребезжал телефон. Начальник подхватился, слушал минуту с хмурым лицом и, неожиданно для всех, заорал:

— Сухиничи? Да! Слушаю вас! Так. Да. Так… На! — сунул он трубку сорвавшемуся с места Попову. — Нашлись твои.

Попов впился в трубку, словно влезть в нее собрался, и сквозь треск и писк услышал едва пробивающийся женский голос. Из Сухиничей докладывали, как стрелочником Семеновым на пятом разъезде обнаружены были странные люди. С виду иностранцы, но говорят по-русски, утверждают, будто прибыли из Парижа, подтверждают устное заявление документами… Какие будут указания — что с ними делать дальше?

Переговоры затянулись. Начальник станции и Попов попеременно выхватывали друг у друга трубку. Необходимость доставить приезжих на место требовала срочных мер. Наконец, в Сухиничах пообещали посадить их вместе с чемоданами в идущий на Брянск воинский эшелон.

— Ты мне спокойно теперь объясни, — откинулся на стуле начальник станции, — они, эти… они французы или кто?

— Да русские, русские, — умиротворенный, прохаживался по кабинету Попов, — из эмиграции возвращаются.

День выдался разовый, в легкой дымке. Между землей и затуманенным небом летели игольчатые снежинки и уже не таяли на остывшем за ночь асфальте перрона. Они собирались кучками в укромных уголках, где только можно было зацепиться, и сразу теряли белизну, смешиваясь с угольной пылью.

Попов отыскал своих подопечных на десятом пути, почти на границе станции, у дальней водокачки, как раз в тот момент, когда молоденькие солдатики выгружали из теплушки последний чемодан и весело прощались с непредвиденными попутчиками.

Попов поздоровался, представился и, неожиданно для самого себя, принялся хохотать, показывая ослепительно белые зубы.

— Каково! А? Так-то, Сергей Николаевич, встретила матушка-Россия!

Названный Сергеем Николаевичем мелко смеялся, не разжимая губы, а Попов поднял девочку на уровень своей груди.

— Здорово, француженка!

Малышка деловито объясняла этому чудаку, что она никакая не француженка, а самая настоящая русская.

— А звать тебя как?

— Виктория.

— Ишь, ты, Виктория. Вика, значит! А скажи чего-нибудь по-французски.

— Не скажу, — кокетничала та, — я уже все забыла. И вовсе я не Вика, а Ника.

Попов спустил ребенка на землю и, придерживая за плечики, уже серьезно сказал взрослым:

— Все хорошо, что хорошо кончается. Теперь начнем потихоньку устраиваться.

Я, Попов Борис Федорович, по поручению предгорисполкома тов. Стригункова И. Н, 15 ноября сего года встретил семью из трех человек, прибывшую из эмиграции в г. Брянск на постоянное место жительства. В состав семьи входят:

1. Уланов Сергей Николаевич — 1907 года рождения, русский, место рождения г. Полтава. Вывезен за границу в Чехословакию в возрасте одиннадцати лет. Мать потерял в раннем возрасте, отец умер во Франции.

Уланов С. Н. окончил русскую гимназию в г. Тшебова и один курс медицинского института в Праге. В совершенстве владеет чешским и свободно говорит на французском языке. Социальное положение — рабочий.

В годы войны Уланов С. Н. состоял в рядах антифашистского Сопротивления во Франции, имеет отличительный знак ФФИ (в русском переводе — Внутренние силы Франции). Участие в Сопротивлении подтверждено соответствующими документами. По отношению к СССР настроен патриотически. Родственников, участвовавших в действиях, направленных на подрыв Советской власти, не имеет.

В настоящее время вместе с семьей временно проживает в общежитии. Трудоустроен в качестве повара в столовую Брянского строительного треста. Работник добросовестный и квалифицированный. Вопрос о предоставлении постоянной жилплощади решается.

2. Уланова Наталья Александровна (урожденная Сумарокова) — 1914 года рождения, русская, место рождения г. Одесса. Вывезена за границу в Турцию в возрасте пяти лет. Отца не помнит. Мать скончалась во Франции. Родственников, участвовавших в действиях, направленных на подрыв Советской власти, не имеет. Образование соответствует неполному среднему. В совершенстве владеет французским языком. Социальное положение — рабочая. Вопрос трудоустройства решается.

3. Уланова Виктория Сергеевна — 1942 года рождения, русская, место рождения г. Париж, Франция.

Примечание: супруги Улановы произвели обмен временных документов, выданных комиссией по делам реэмигрантов в г. Гродно на паспорта обычного образца.

Стояла странная сиротская зима. Словно на заказ, чтобы не пугать морозами и снегами непривычных к холоду новых советских граждан.

Улановы потихоньку устраивались. В декабре, ближе к Новому году, им выделили квартиру из двух комнат. Правда в январе потеснили, подселив семейство инженерши Величко, мать, дочь и бабушку. Но временно. Пока достраивается над головами третий этаж. Строительство шло вовсю. Жильцы второго этажа изнемогали от грохота, а через двор на улицу приходилось пробираться среди наваленного кучами кирпича и досок, но с этим мирились. Большая часть горожан жила в худших условиях в отстраиваемом после войны Брянске.

Пока переселялись, устраивались на работу, обживали комнату, боролись с ползущими по стенам пятнами сырости, отдавали в санаторий захворавшую дочь, Наталье Александровне недосуг было предаваться воспоминаниям. Но весной, отмеченной по календарю, но никак не проявившейся себя в природе, ею овладела злая, не отпускавшая ни днем ни ночью тоска.

Все оставалось непривычным, немилым, непонятным. Грустно жилось без родных, без друзей. Однажды поутру Наталья Александровна открыла глаза после странного сна с чувством вины перед памятью мамы и заброшенной могилы ее, но, окончательно проснувшись, вспомнила — могила матери недосягаемо далеко.

К ним часто захаживали. Люди совершенно незнакомые, любопытствующие. Приходили поглазеть на пришельцев из-за границы, порасспросить, как оно там, в Париже. Улановы терпеливо принимали всех.

Одни смотрели изумленно, словно желая убедиться, а не две ли головы на плечах у этих французов, а потом уходили разочарованные и как-то даже обиженные. Другие, слушали, словно придурков, сквозь недоверчивый прищур как бы говоря: «Какого черта вас потащило в эту разруху, в эту дороговизну, в очереди и все остальное?»

Никто не хотел верить, что в Париже, хоть и нет никакой разрухи, но такая же послевоенная дороговизна, карточная система тоже существовала и отменена не так давно.

Дружба с этими людьми не завязывалась. С ответными визитами к себе в гости Улановых не приглашали. Даже просто сходить было некуда, разве что в кино, но во всех кинотеатрах шли трофейные фильмы, виденные и перевиденные в Париже еще до войны.

По старой привычке вести дневник, Наталья Александровна решила возобновить этот обычай, но никаких интересных событий не происходило, а переливать из пустого в порожнее, что купила, что достала, не имело смысла.

Сергей Николаевич, много работал, возвращался домой затемно, усталый; с тревогой смотрел на сникшую жену, уговаривал потерпеть, не кукситься из-за пустяков.

Наталья Александровна тоже порядком уставала. Закончив дневную норму панамок для мастерской, где она работала надомницей, шила по вечерам шляпы — стосковавшиеся за войну модницы быстро нашли дорогу к модистке из Парижа. Времени для себя оставалось совсем немного. И все же, как-то оно само собой получилось, Наталья Александровна стала писать для собственного удовольствия, для души, воспоминания о прошедшей жизни.

Роясь в чемодане, наткнулась однажды на забытые три тетради, купленные перед самым отъездом на всякий случай. Наталья Александровна с детства любила такие тетради с плотной глянцевой бумагой, с тонко отбитыми строчками и широкими полями, в твердом сиреневом переплете накрапом по матовому картону, с черными матерчатыми уголками, чтобы не трепались поля обложки.