Я Боюсь… - Екатерина Шпиллер

Обратите внимание: у неумных родителей ребенок постоянно кому-то что-то должен – маме-папе, миру… Да ничего он не должен, господа хорошие! Это вы ему очень даже должны! Он, как это ни покажется вам удивительным и странным, ничего не знает о мире и жизни, он – практически чистый лист. Он может познавать свет только с помощью вашей науки и пока что только со страховкой ваших глаз, ушей, носа и т. д. А если вы бросаете его самостоятельно бороться с кошмарами, то он, фигурально выражаясь, слепнет от страха и перестает познавать, потому что начинает подчиняться одной цели: выжить, например, забившись в норку. Ему не до познания, у него включается главный инстинкт – самосохранения. Какая же может быть наука? Да, он научится находить окопы и укрытия, он научится (возможно!) уворачиваться от опасностей и вовремя «линять»… Это вы и называете «необходимой школой жизни»? А, может быть, все-таки «выживания»? Но даже этому всему он научится, если выживет, не сломается, не заболеет или не превратится в озлобленного зверька.

Но что произойдет наверняка – радоваться жизни и быть счастливым он точно не научится. Никогда. Могу сказать о себе: большую часть жизни я не умела, не могла быть счастливой.

Причина вторая, банальная и грустная: равнодушие родителей, их нелюбовь к ребенку. Им просто-напросто плевать на его страдания, боль, их интересует все, что угодно, но не их маленький подопечный – работа, другие люди, водочка, книги, театры, рыбалка, автомобили, мода… До бесконечности можно перечислять то, что «интереснее» собственного малыша, важнее, значимее, весомее. Такие родители не замечают (не хотят замечать) трудности его взросления, его проблемы и вопросы. Он чаще мешает, чем интересует. А уж его страхи… «Да какие у него могут быть страхи, помилуйте? Живет на всем готовом, никаких проблем – голым не ходит, шмоток в два раза больше, чем было у меня в его возрасте, своя, вон, комната, музыка есть, записи всякие, компьютер с интернетом и играми… Благополучен до безобразия, аж тошно! И еще жаловаться вздумал? Ну, мы ему расскажем о том, как ему хорошо живется! Мы ужо ему внушим, что он должен радоваться каждый день своему счастью».

Если бы взрослые знали, то есть помнили о том, как легко напугать ребенка, каким слабым и беззащитным он чувствует себя, как внимательно слушает каждое слово своих богов – родителей, то они, возможно, много бережнее относились бы к своим (да и к чужим!) детям, жалели бы их и следили за своими языками. Любое неосторожное слово может очень ранить и дико напугать ребенка! «Сдадим в детдом, отдам вон тому дяде, брошу навсегда за плохое поведение»… Для нас, взрослых, это всего лишь слова, несерьезные, пустые угрозы, а для детей – повод для ночных кошмаров и будущих страшных фобий. Вы ляпнули и забыли, а его мозг запомнил на всю жизнь.

Ну, про физические наказания детей я вообще говорить не хочу! Честное слово, приветствую в этих случаях средневековые казни – ударил ребенка, а тебе за это руку отрубят. Компания из Фемиды и Палача всегда будет сильней преступника на столько же, на сколько он, взрослый негодяй, сильней своего маленького забитого ребенка.

«Мама всегда пугала нас с братом тем, что сдаст в детдом. Он казался мне чем-то вроде детской тюрьмы. Конечно, я пугалась этой угрозы. Я в садик не ходила, сидела дома одна, под замком. И очень боялась, что чем-нибудь рассержу маму, и она отдаст меня в это страшное место».

«Я думаю, что дети, которых били, даже уже когда вырастают, как бы готовы к тому, что их снова будут бить. И не только родители. Кажется, ударить может любой, будто имеет на это право. А этот страх как будто чувствуют другие люди, что ли. Меня в детстве, до седьмого класса, били много. «Изобьет ли меня кто-нибудь сегодня?» – теперь об этом я думаю постоянно… и, конечно, учусь избегать самих ситуаций, в которых меня могут избить. Теперь уже, став взрослой тетей, я знаю, как вести себя, чтобы никто даже не подумал руку на меня поднять. Ну, как бы всегда готова к драке. Внутренне. Я с этим живу. «Не расслабляться!» – это мой девиз».

«Я думаю, что страхи не сами по себе возникали. Сначала взрослые запугивали чем-то или кем-то, а потом появлялся страх и надолго застревал во мне. Я страшилась одиночества, но при этом не боялась ходить одна в лес. Я знала, как вернуться, поэтому и не было страшно. Мне в лесу всегда нравилось. Можно было бы – и сейчас уехала б в деревню, люди в городе меня не радуют… Конечно, поехала бы с любимым человеком, если бы он был. В любви осталась потребность преогромная. Уверена, что это все от недолюбви в детстве. Господи, какая я стала злая и нервная! Сама себя не люблю. Надеюсь на чудо…»

А мне мама говорила, что откажется от плохой дочки… Что ее дочка должна быть лучше всех, иначе… Дальше она многозначительно умолкала, а я леденела от ужаса, понимая, что не соответствую, а, значит, мама может от меня отказаться. И будет совершенно права. Наверное, то был самый первый ужас, который я помню ровно столько, сколько помню себя. Я хочу верить, что если бы мама знала, как страшны для меня ее слова, возможно, она и не говорила бы так. Хотя, что уж теперь…

Если бы взрослые знали, то есть помнили о том, как легко навсегда не только напугать ребенка, но и выбить почву у него из-под ног на долгие годы, если не на всю жизнь, то, возможно, они внимательней были бы к своим словам? Нет? Или это такой способ самоутверждения? За счет маленьких и слабых? Наверное, бывает и так, и так… В любом случае, результат один и тот же. Детям не легче от того, что их родители просто глупы.

«До сих пор в ночных кошмарах присутствует сюжет, что я потеряла на прогулке младшую сестру (мне – двенадцать, ей – пять лет), и придется как-то объяснять это родителям. Странно, что в отношении собственной дочери такого страха нет. А еще есть страх занесенной для удара руки. Правда, последние годы практически вместе со страхом поднимается удушливая ярость, застилающая чернотой глаза (это не художественное описание, а реально в глазах становится черно). Тут я уже начинаю бояться себя».

«Лупили меня, «чтоб человеком выросла»… Причиной могла быть невымытая вовремя посуда, не купленный в магазине продукт, плохо помытый пол и т. п.».

Когда я только взялась за тему «счастливого детства», то понятия не имела, что и по сей день детей лупят и, что самое отвратительное, не только в маргинальных семьях, а и в якобы благополучных и пристойных. Диплом о высшем образовании ничуть не отягощает руку, легко поднимающуюся на маленького человечка, зачастую за совершенно незначительные проступки, а то и просто, чтобы выместить свое поганое настроение или подчиниться собственному не менее поганому характеру. Вообще-то это манера холопской среды. Неужели гены крепостничества и крепостных предков так сильны?

Детям не просто больно: в них вбивают покорность, униженность и страх. Из них вырастают люди, всегда ожидающие боли и ударов. Могут ли они стать счастливыми?

Конечно, физическое насилие над детьми – это дожившее до наших дней дикарство, средневековье какое-то… Но вот какая штука… Меня не били. Тело осталось целым, а душа в незаживающих ранах и болезненных синяках. Со мной «расправились» иначе: есть такой безотказный прием – формирование чувства вины. Сделать это с впечатлительным ребенком проще простого! Нужно регулярно внушать ему, что он хуже других, глуп, бездарен и этим очень огорчает маму с папой. Мое чувство вины росло вместе с моим физическим ростом. С каждым годом – в восемь… десять… четырнадцать… семнадцать лет я все лучше усваивала, что такому ничтожеству, как я, лучше бы и не жить совсем, чтобы не огорчать родителей и не портить этот мир своим присутствием. Поэтому, думаю, у меня и не было шансов сохранить свою психику в целости и сохранности. У меня не хватило сил противостоять своим страхам и чувству вины, растущему день ото дня в течение всего долгого и несчастливого детства.

Теперь, после выхода моих книг «Мама, не читай» и «Дочка, не пиши» я знаю точно, что такое случилось не только со мной. Благодаря Интернету я получила сотни, нет, тысячи писем и комментариев к моим публикациям. Среди этих писем очень много (слишком много для нашего лучшего из подлунных миров!) исповедей таких же несчастных в детстве людей. Легче мне от этого стало? Не сказала бы. Да разве может полегчать от таких вот историй…

БУМАЖНЫЙ АД

Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.

Фридрих Шиллер

Девочка хочет уйти из класса. Но пока нельзя! Она осталась одна, все уже убежали. Урок закончен, все уроки закончились, можно идти домой. Но девочка все еще сидит за партой и старательно делает вид, что не может закрыть портфель.