Ил-2 "Весёлая нечисть" - Карен Налбандян

…Дальше ждать становилось невозможно.

5.

Наверное Наташка была права: мы всё-таки расслабились. Я скомандовал отход – а в следующую секунду как будто мелькнула молния. Успел ещё увидеть грязно-серое облако, вспухающее там, где только что был Володька. А потом мир взорвался мне в лицо. Последнее, что успел почувствовать – адскую боль в ушах.

– Серёжка…Серёжка…не спи, – мам, ну вот опять ты меня будишь на самом интересном месте. Не хочу в школу, хочу сон досмотреть. Страшный, но интересный такой.

– Серёжка… – голос мамы вдруг стал резким и скрипучим, как ножом по стеклу, – высота сто.

…Я медленно выплывал. Дела наши были плохи. Мотор правда работал, но на этом хорошие новости заканчивались. Всё снова было как тогда, в сорок втором. Сквозь разбитый фонарь кабину продувало насквозь. На разбитом стекле – какие-то засохшие кровавые ошмётки и клок волос – теперь уже моих. Разобрать что-то на приборной доске удавалось с трудом – всё вокруг залито подсыхающей кровью (откуда столько крови?).

Правый глаз не видел вообще, в левом всё как через белесый туман. Всё размыто, нечётко.

Накатывала дурнота – волнами.

Кто-то внутри головы сказал вдруг очень скучным медицинским голосом "Отлетался, пилот".

Как ни странно, ничего не болело. Больше всего хотелось спать. Заснуть и чтобы когда проснусь – не было ни войны, ни этого противного режущего уши голоса. А была бы мама, школьные друзья…

Резкий голос опять выдернул меня из тёплого детства.

Твёрдая, прохладная ладошка лежала на шее. Я не видел её, но чувствовал.

– На-таш-ка… Принимай управление.

– Серёжа, я держу твою артерию. Отпущу – истечёшь кровью за минуты. Не шевелись только. И головой не крути.

Как же мне головой не крутить…какой из меня теперь лётчик.

– Как ребята?

– Легли все.

Легли…как в сорок первом. Тогда тоже ложились эскадрильями и полками. Как ни странно, голова начинала работать всё лучше. Сонная одурь отступала. Да, в глазах туман…но мало ли мы летали при нулевой видимости?

– Что с самолётом?

– Бак пробит. Можем попробовать дотянуть до линии фронта.

– Что с 262-ыми?

– Ушли. Вижу ещё последний. Давай, Серёжка, поворачивай, кровью истечёшь.

– Давайте курс, лейтенант Полякова. Преследования не прекращать.

Знаю я, Наташ, что это безумие. Не спорь только, не погань последних минут жизни. Штурмовать аэродром лучших асов Люфтваффе, в одиночку, полупарализованному, на разбитой машине… Улыбаться было больно.

Она не спорила:

– Есть, товарищ майор!

Дальше в памяти провал. Кто-то самолёт вёл – руки-ноги, наверное, потому что голова в этом не участвовала.

Выдернула меня в реальность Наташка:

– Идёт на посадку. Вижу аэродром. Это…Серёж, это не аэродром, это шоссе…вот почему их найти не могли.

Я уже не слушал. Чёртово закатное солнце бьёт в глаза…или это в глазах темнеет? Пойти сейчас прямо на аэродром – означало погибнуть, и притом бесполезно. Оставалось одно – в обход и подойти с запада…но это риск. Дотянет ли самолёт? И дотяну ли я?

Мы дотянули. Почти. Мотор заглох уже на подлёте.

6.

«В последние минуты перед возвращением командиры были спешно сплетены гирлянды. Щиты раскрашены, надписи сделаны, развешаны грубые знамена. Все наземные команды кружатся, как рой пчел.

Вскоре должны были вернуться самолеты. Все, кто мог бросить свой пост, побежали к месту парковки самолета командира. Майоры, капитаны и лейтенанты смешались в одну массу с механиками и техниками, объединенные общим желанием выразить свое уважение. У меня под мышкой были зажаты бутылка шампанского и два стакана.

Чтобы не опоздать в этой суматохе, я сорвал проволоку с горлышка бутылки. Пробка хлопнула и взлетела в небо по высокой дуге. Я быстро прикрыл ладонью горлышко. Не потерять ни капли.

Вовремя. На сей раз лейтенант пять раз качнул крыльями. После пятого захода он рванул машину вверх и под радостные крики толпы товарищей совершил идеальную посадку. Мы вытащили его из кабины, как только он откинул фонарь, и теперь он сидел на плечах двоих товарищей"…

…Наверное они расслабились. Все смотрели на командира. Одинокого самолёта, возникшего со стороны заходящего солнца не заметил никто, пока он, в полной, неправдобной тишине не перемахнул над самыми верхушками окрестных сосен.

Гейнцу Эккерсу повезло как везёт только дуракам и детям – он остался жив и без единой царапины. Но ещё много лет после войны ему снился тот самолёт-призрак. И, он, Гейнц, стоит столбом, парализованный посреди разверзшегося вокруг ада. И твёрдая уверенность, что нечто в кабине этого самолёта – человеком не было. Не может так живое существо – в последние секунды жизни – возникнуть из воздуха, выбрать себе цели, поразить их все и умереть.

7.

Мотор заглох. Стало очень тихо. Cобственно, это мало что меняло, больше одного захода всё равно никто не даст. Скорость есть и высота пока ещё есть. Надо собраться. Я дёрнул головой. Наташка поняла и убрала руку. За секунды кровью истечь не успею, а минут у нас всё равно нет. Надо собраться. И собраться получилось. Боль не то что ушла, но отступила куда-то на край сознания. Туда же отправилась слабость. В глазах прояснилось. Белесый туман будто сдуло ветром, мир снова обрёл резкость, пожалуй даже какую-то неправдоподобную. Горизонт разбило на клеточки – как в школьной тетради. Растягивалось время. Секунды длились долго. Очень долго. И машина – я вдруг ощутил её как продолжение своего тела – каждую пушку, каждую ракету и бомбу. И поразить цель стало вдруг так же просто, как коснуться пальцем каждой из этих клеточек. И я касался их – одной за другой – самолёты, бараки, цистерны…

А потом время вышло. По корпусу загрохотало и я закрыл глаза.

8.

– Пошли на базу, Серёжа.

Мотор гудел спокойно и ровно но сейчас этот рёв воспринимался, как оглушительная тишина.

Я открыл глаза. Ни крови, ни волос. И фонарь цел. Это что, выходит я в полёте заснул? Права Наташка, расслабились мы.

Наташка? Она сидела рядом – и не силуэт прозрачный – самая

настоящая девчонка, локонами медными ветер играет. Улыбается чему-то.

Аэродром появился, незнакомый совсем. Стоят самолёты – тысячи, наши, не наши. Некоторые – старьё древнее, типа вон того триплана красного или "Морана" с кругами радужными на крыльях.

Зашли на посадку.

Встречал нас незнакомый генерал в выцветшей до белизны полевой форме. Единственный глаз его сверкал весёлым бешенством.