Арест - Михаил Харитонов

Рахиль посмотрела в лицо мужу.

- Как ты думаешь, будет война? - тихо спросила она.

Абрахам пожал плечами.

- Ещё месяц назад я сказал бы "нет". Сказал бы, что они не безумцы воевать с Англией ради никому не нужного клочка земли. Но... знаешь, вчера я шёл мимо школы. На плацу стояли дети. Немецкие дети. Они просто стояли с поднятыми руками, и кричали. Знаешь, что они кричали? И как они это кричали?

- "В следующем году в Иерусалиме", - прошептала Рахиль. - "В следующем году в Иерусалиме".

- Им нужен повод, - заключил Абрахам. - Им нужен только повод. Защита еврейского народа, ихуй* между немцами и евреями - это повод. Иерусалим тоже повод.

Внизу что-то упало и покатилось. Госпожа Оппенгейм вздрогнула.

- Не будем больше об этом... Хотя бы сегодня, Абрахам, не будем, нервно сказала она, и тут же продолжила: - Я была у Руфи. И слышала... страшные вещи. О "специальных поселениях". Где евреев заставляют соблюдать все шестьсот тринадцать мицвэс. Насильственно заставляют. И про господина Гринберга. Ты знаешь, что с ним сделали?

- Я запретил тебе ходить к Руфи! - взвился Абрахам, но сник под тяжёлым взглядом жены.

- Я ходила к Руфи, - продолжала Рахиль, не отводя глаз, - и она показал мне... письмо. Это был грязный клочок бумаги. Но это был почерк Эриха, слышишь! Это был почерк Эриха Гринберга!

- Эрих Гринберг был коммунистом, предателем еврейского народа, Абрахаму казалось, что он слышит свои слова как бы со стороны. Он провёл рукой по лицу, но ощущение не исчезло. - Ты же знаешь, он не скрывал своих убеждений, и...

На первом этаже раздался шум, звон разбитого стекла. Марта ойкнула. Потом шум повторился.

Господин Оппенгейм оттолкнул окаменевшую от страха жену и бросился в кабинет.

Он как раз пытался засунуть в камин тетрадку в сафьяновом переплёте, когда дверь распахнулась, и вошли люди в чёрно-жёлтой форме.

* И'хуй (ивр.) - "сращивание", "соединение".