Неизвестный солдат - Вяйнё Линна

В ранних книгах Линны отражается как раз эта атмосфера внутреннего смятения, недовольства собой и миром, чувство социальной неустроенности жизни, склонность к духовному бунту, стремление к истине, прежде всего в нравственной области. Автобиографический герой романа «Цель» (подросток-батрак, уехавший, подобно самому Линне, в Тампере на фабрику) хочет найти некую универсальную, вычитанную из книг правду, которая бы сразу объяснила мир и смысл человеческого существования. Но первоначальный максимализм сменяется у героя разочарованием и фатализмом. Общая пессимистическая атмосфера еще более усилилась в романе «Черная любовь».

В этот же период Линна увлекся творчеством Достоевского, но воспринимал его сквозь призму экзистенциалистской и фрейдистской проблематики, которую в свою очередь разрабатывал в неоконченном романе «Мессия». В процессе работы над «Мессией» Линна пришел к выводу, что как писатель он все больше замыкается в кругу чуждых ему идей; романные ситуации «вышли из-под контроля», а «самым опасным, — говорит Линна, — было то, что текст как бы засасывал меня, и в конце концов я испугался, стал вырываться на свободу. А это означало отказ и от всей темы, и от соответствующего круга идей, поскольку наши мысли, оторванные от наших чувств, умирают. Отказ был резкой защитной реакцией: я осознал, что текстом романа я опрокидывал свое собственное „я“».

Другими словами, в своем развитии пессимистические идеи «Мессии» пришли в противоречие с нравственно-гуманистическими основами мировоззрения Линны. После крайнего нервного истощения и болезни Линна утратил интерес к философско-эстетическим теориям модернистского толка; отныне он стал больше доверять самой жизни и непосредственным наблюдениям над нею, чем отвлеченным умозрениям. В литературе его интересовали теперь традиции реализма, из финских писателей ближе всех был ему Алексис Киви, из русских — Лев Толстой. В этот переходный период, когда Линна искал свой путь к реализму, важным для него оказалось личное общение с упомянутым Алексом Матсоном, немолодым уже и опытным в литературных делах человеком, который в полемике с модернистами защищал реализм и с уважением писал о традициях классического романа.

«Неизвестный солдат» впервые с блеском продемонстрировал возможности Линны-реалиста. И вместе с тем появление этого «традиционного», как охарактеризовала его модернистская критика, романа было равносильно шоку. Следует, однако, сказать, что при всей сенсационности обстоятельств выхода романа Линны он не был единичным явлением в послевоенной финской литературе. Его можно понять глубже именно в ряду однородных с ним книг, с которых началось критическое осмысление недавнего прошлого, трагедии войны и связанного с нею идеологического наследия. Естественно, что о войне стали писать, и в числе первых значительных произведений были повесть Пентти Хаанпяя «Сапоги девяти солдат» (1945), военный дневник Олави Пааволайнена «Мрачный монолог» (1946), некоторые публицистические книги. Они вызвали определенный общественный резонанс, хотя и не такой, как «Неизвестный солдат» Линны. Правая печать встречала эти книги, в том числе и роман Линны, с особой злобой, не стесняясь в выборе средств, и некоторых авторов ей удалось сокрушить открытой травлей.

Судьба «Неизвестного солдата» оказалась необычной потому, что масштаб художественного таланта автора раздвинул до небывалых просторов читательскую аудиторию, самым непосредственным и живым образом вовлеченную в актуальные споры. Не только в теме романа, но и в самом его стиле, в юморе героев, в их мышлении, в способе выражаться было нечто такое, что быстро сделало роман поистине всенародной книгой, и критика, даже самая недружелюбная, не могла этому помешать. Как это нередко бывало и раньше в истории литературы, злобные выпады против романа только разжигали к нему интерес. Вокруг него велась ожесточенная борьба, в которую включались все новые силы — от газетных карикатуристов до профессиональных военных, пытавшихся доказать, в чем автор прав и в чем не прав, а читатели продолжали зачитываться книгой Линны, хотя воспринимали ее тоже по-разному.

Персонажи «Неизвестного солдата» резко отличаются от персонажей предшествующих романов Линны. Прежних его героев можно назвать правдоискателями, ищущими некую универсальную, неконкретную и небудничную правду. Герой «Цели» хотел возвыситься над всем будничным и материальным, он говорил, что правда ему нужна «не столько для желудка, сколько для сердца», что больше всего он жаждет «заполнить страшную духовную пустоту». Герои же «Неизвестного солдата», напротив, предельно «приземлены», они зло потешаются над всем, что выходит за пределы их будничных нужд. Символическим выражением этой приземленности может служить искреннее недоумение солдата Хиетанена по поводу того, зачем существуют звезды. Ведь никакой практической пользы От звезд вроде бы нет. Солнце греет, месяц светит — но кому нужно мерцание звезд? Этот предельный утилитаризм, выраженный в гротескной форме, заключает в себе отрицание всего, что недоступно буднично-практическому рассудку.

Сам стиль, сама манера письма Линны в романе подчинены передаче именно этой будничности. Позже автор признавался, что при работе над романом он сознательно избрал своим девизом слова Гёте: «Изображай, художник, не рассуждай». Все, напоминающее «рассуждения» и «теоретизирование», автор безжалостно вычеркивал из рукописи. Литературная, газетно-книжная речь из уст героев романа слышна только в комическом звучании: солдаты сознательно пародируют ее, а высокопарные фразы начальства смешны сами по себе в общем контексте.

Полемично само название произведения. Чтобы в полной мере понять это, нужно иметь представление о долго господствовавшей в Финляндии милитаристской атмосфере. Не только в газетной пропаганде, но и в лирике, причем в творчестве очень влиятельных тогда поэтов, сам образ Финляндии — пограничной страны между Западом и Востоком — нередко возникал как образ солдата. Был создан эталон воина-патриота, защитника «свободы», носителя неких высоких добродетелей, из которых особенно превозносилась готовность безропотно умереть на поле брани. Этому «известному» из милитаристской пропаганды эталону финского солдата Линна противопоставил «неизвестного», такого, каким солдат был, по мнению писателя, в действительности.

Даже наиболее фанатичные приверженцы милитаристской политики, выведенные в романе, вынуждены убедиться в том, что простой солдат далек от тех национал — шовинистических «идеалов», в духе которых старалась воспитать его военная пропаганда. Молоденькому офицеру Карилуото финская армия еще недавно представлялась железным кулаком стремительных штурмовых отрядов, а на фронте он столкнулся со сборищем зубоскалов, не признающих как будто ничего святого. Такие слова, как «отечество», «религия», «освободительная миссия», не производят на них никакого впечатления, они смеются над выступлениями министров и приказами Маннергейма, а вместо патриотических гимнов залихватски поют фривольную песенку о «девках из Корхолы».

Но почему же все-таки воюют эти солдаты, вчерашние крестьяне, даже теперь занятые мыслями о доме, сенокосе, урожае? А воюют они с остервенением, с бесшабашной храбростью, когда нужно — и с находчивостью. Все они в своем роде «строптивцы» и не прочь досадить офицерам, но дерутся мужественно. Линна настойчиво ищет для этого «неказенные мотивировки». Солдаты храбры по любой причине, но только не потому, что господам захотелось учредить «Великую Финляндию». Оказавшись на войне не по своей воле, солдаты, однако, должны считаться с нею и убивать хотя бы затем, чтобы самим не быть убитыми. Когда Хиетанен подрывает танк, им руководит инстинкт самосохранения. Каптенармус Мякиля идет умирать потому, что солдаты посмеялись над его трусостью. Сержант Лехто обижен судьбой, и его садистская жестокость — это его личная месть миру. При всей неопределенности этих мотивов Линна хочет подчеркнуть их сугубо личную природу.

Впрочем, то же относится и к офицерам. Капитану Каарне война нужна для продвижения по служебной лестнице. Она для него такое же непременное условие его личного благополучия, как для земледельца хорошая погода. Звание лейтенанта Каарна получил еще за участие в походе на Олонец, но потом войны долго не было — не прибавлялось и звезд на петлицах. Капитаном он стал только в войну 1939-1940 годов и тогда же получил батальон, но с наступлением мира батальонов стало меньше, чем капитанов, и Каарну опять понизили до ротного командира. А он мечтает о карьере и поэтому жаждет не какой-нибудь, а «крепкой войны», при этом твердо усвоив из окружающей милитаристской шумихи, что Финляндия — естественная союзница гитлеровской Германии.

Своя личная причина воевать есть и у солдата Рокки, образ которого можно считать одним из центральных в романе. Для него это крестьянская привязанность к своей земле. У Рокки был хутор на Карельском перешейке, на территории, отошедшей к Советскому Союзу, и этот хутор он мечтает вернуть. Пока в нем еще теплится надежда, война имеет для него конкретный смысл, а потом он дерется уже с отчаянием обреченного. Здесь необходимо коснуться трагической темы советско-финляндской войны 1939-1940 годов, настолько омрачившей тот этап в отношениях между двумя народами, что вплоть до недавнего времени наша официальная наука не отваживалась на прямой и честный разговор о происшедшем. Еще лет семь-восемь тому назад попытки начать такой разговор сурово пресекались, и только в пору «гласности» стали появляться первые публикации, отвергающие сталинско-молотовскую версию о причинах и инициаторах упомянутой войны, о так называемых «майнильских выстрелах», «териокском правительстве» и т. п. Выясняется истина: да, предвоенные отношения между странами отличались напряженностью, в чем была немалая вина и финских правых кругов, однако сама война все-таки началась по приказу Сталина и являлась по существу агрессивной, захватнической. Известны случаи, когда целые подразделения финской армии, в основном рядовые солдаты, в 1941 году отказывались наступать дальше на восток, за пределы прежней государственной границы, — это было их пониманием восстановления справедливости.