Стихия - Владимир Костин

В конце этого акта мы услышали вялые размышления Шевича о том, что Петербург, ныне Ленинград, восставили вопреки законам природы и морали, ибо по-человечески построить такой город невозможно. А, значит, стихия однажды добьется своего. Шевич выдавал эти свежие мысли за выстраданные свои.

— Но не противно морали, — закончил он, — когда опытный жрец прекрасного ласкает взглядом прелестные лица, плеча и, извините, стан юных граций.

И посмотрел на девушек неожиданно-бестиально, как бычок-Приап.

— Слава тебе Господи, — фыркнули девушки, — вы не наш главный жрец.

О, Шевич, Шевич, под тобою хаос шевелится, подумал я.

Но за что потоп реальный пал на город гениальный? Молвил некий фарисей, что в устах Невы хрустальных загноился город сей! Не простое беснованье, не озлобленность стихий — это свыше наказанье за партийные грехи и мещанские хи-хи…

…Уж немного нам осталось, уж Крыла над головой, уж ростральный бледный фаллос никнуть начал над Невой — встали воды! Присмирели и попятились назад. Снова спасся Петроград.

Мы спали час и другой, когда нас разбудил вопль архангельского актера. Он был пьянее всех и, возможно, добавлял, не укладываясь в постель. Ему привиделось, что белоголовый, белолицый кто-то ходит в сером пальто вокруг флигеля и заглядывает в окна. Постояльцы раздраженно посмеялись: какого же гренадерского роста должен быть злодей! Или он циркач и бродит по воде на ходулях?

Мы с Робертом, младшим из армян, вышли освежиться на крыльцо. Вода уходит! Вода спала! Под водой оставались всего две ступеньки, крыльцо лоснилось во мраке. Ветер затих. В кронах голых деревьев, наверное, лип, демонически каркали вороны.

— Просохли! — сказал Роберт и запустил в них спичечным коробком. Вороны прибавили голос, мы будто видели их разинутые горячие клювы. Они живут аридовы веки, наверняка среди них есть хоть одна, недобитая последним российским императором. Раньше я думал, что бедный Никки расстреливал их по недоумию. Теперь мое мнение резко изменилось.

Мы пошли досыпать. Навстречу нам выходил Шевич, он был очень бледен.

— Не беспокойтесь, Володя, я подышу. Меня мутит, — сказал Шевич, и добавил с вымученной улыбкой: — пойду, так-скать, наклонюсь над бездной.

Мне показалось неестественным, что он держит при этом руки за спиной, что он застегнут на все пуговицы. Как бы Вам не поклониться бездне, милый Шевич. Впрочем, темнота могла ввести меня в заблуждение.

Я лег, не раздеваясь, поверх одеяла и машинально заткнул уши ватой.

Через час меня разбудил капитан милиции Лапин, обутый в старые болотные сапоги. Он включил свет и попросил меня указать, где вещи Шевича.

— Что случилось? — спросил я, догадываясь о главном.

— Убили вашего соседа, не отходя от кассы, — меланхолично сказал милиционер, — мало нам своих мокрушников, так с Волги пожаловал мститель. Не мог дома его дождаться. Говорит, принципиально хотел укокошить его в Питере, символично. Хорошо, что не сбежал принципиально!

— Какой мститель? — спросил я.

— Вы нам не нужны, все ясно. Побудьте здесь, не путайтесь под ногами, — сказал милиционер Лапин и вышел вон, оставив после себя пунктиры грязных лужиц.

Крыльцо из окна номера просматривалось хорошо. Я прижался к стеклу. В свете блуждающих фонариков я разглядел на ступеньках тело Шевича с запрокинутой головой. Его щиколотки были в воде, рядом лежал его блестящий итальянский дипломат. Над Шевичем стоял альбинос в сером пальто, он что-то объяснял милиционерам, подняв к подбородку скованные запястья.

Я посмотрел на свои руки. В них как бы помимо меня были зажаты клочки ваты из ушей. Я не решился их выбрасывать и положил в карман.

Шевича положили на вынырнувшие из тьмы носилки и понесли во тьму. Альбинос покорно побрел по воде следом, и милиционер даже не придерживал его за рукав.

Я вышел в зал. В темноте, освещенные ночным небом из открытых дверей, застыли все постояльцы гостиницы. Кто-то пожал мне руку, будто я был старым другом убитого.

Что за чудо? С ясной верой фарисей нам говорил: это некто, некто в сером кровь над волнами пролил. Некто, капнув кровь чужую, сбил и ветер, и волну; злою местию пируя, оплатил, так-скать, вину.

Я вышел во двор. Вода стремительно убегала в Невку, но воздух дышал наплывающим морозом. Утром здесь будет бугриться лед, а на этом льду будут расшибаться все мои товарищи по… Я споткнулся о садовую лесенку и понял, зачем она здесь.

Я шел по шуршащей замерзающей земле, в ботинки набиралась колючая, ломливая вода. Потом я поднял голову: в тучах появились большие просветы. На далеких кровлях переливались болотные блики.

А что же глагол времян? Я щелкнул зажигалкой и посмотрел на часы: они стояли, я забыл их завести. В эту минуту мне послышалось, что над Большой Невой глухо бьет барабан.

Мрачны тучи разорвались в лоскуты. Собой горда, в синий бархат выплывала первозванная звезда. Мирная Нева полна серебристого руна. «Светит месяц, ночь ясна, чарка выпита до дна».