Белларион - Сабатини Рафаэль

Он решительно направился к лесу и зашагал по извивавшейся среди деревьев еле видной тропинке, но, не пройдя по ней и полумили, был вынужден остановиться, потому что темнота и высокая трава окончательно поглотили ее. Идти дальше без всяких ориентиров означало неминуемо заблудиться в лесу, поэтому он скинул плащ, расстелил его прямо на земле и вскоре уже крепко спал на ложе, ненамного жестком, чем привычная для него монастырская койка.

Когда он проснулся, солнце стояло уже высоко, но не это разбудило его и заставило сесть: рядом с собой он увидел высокую худощавую фигуру в серой рясе монаха-минорита note 12.

Его поза показалась Беллариону несколько странной — словно собираясь сделать шаг, чтобы уйти, тот замер, не завершив свое движение. Но в следующее мгновение монах уже вновь повернулся к нему лицом и, спрятав руки в свободных рукавах рясы, улыбнулся ему.

— Pax tecum note 13, — пробормотал незнакомец обязательное приветствие.

— Et tecum, frater, pax note 14, — автоматически ответил Белларион, вглядываясь в незнакомца и отмечая по-звериному дряблый рот и хитрые маленькие глазки-бусинки, словно вставленные в отталкивающе-неприятное глиняного оттенка лицо. Но более внимательный осмотр заставил его изменить свою первоначальную оценку.

Кожа незнакомца была обезображена рубцами, пятнами и ямочками после перенесенной оспы, о чем свидетельствовал и ее желтоватый болезненный цвет; но самое главное — на нем была одежда, которую Белларион связывал со всем, что существовало в мире хорошего и доброго.

— Benedictus sis note 15, — слегка смущенно пробормотал он и перешел с латыни на разговорный язык: — Я благодарен провидению, позаботившемуся о бедном заблудившемся путнике.

В ответ монах громко рассмеялся, и выражение его лица несколько смягчилось.

— О Господи! А я, как последний трус и дурак, уже собирался бежать прочь. Я решил, что наткнулся на спящего разбойника — этот лес так и кишит ими.

— Но почему ты сам забрел сюда?

— Почему? А что можно украсть у нищенствующего монаха? Четки? Пояс? — он вновь рассмеялся. — Нет, брат мой, мне нечего бояться воров.

— И тем не менее, решив, что я вор, ты все же струсил?

Монах понял свою промашку, и смех застыл у него на устах.

— Я опасался того, — наконец произнес он медленно и торжественно,

— что ты сам можешь испугаться меня. Страх — ужаснейшая из страстей, и люди, подчиняющиеся ему, иногда становятся убийцами. Я подумал, что если ты вдруг проснешься и увидишь меня рядом, то наверняка заподозришь меня в гнусных намерениях. Как ты думаешь, чем бы это кончилось?

Белларион задумчиво кивнул. Такой ответ действительно все объяснял и свидетельствовал не только о добродетели, но и о мудрости монаха.

— Скажи мне, куда ты держишь свой путь, брат? — вновь обратился к нему минорит.

— В Санта-Тенду, а затем в Павию, — ответил Белларион.

— Санта-Тенда! О, тогда нам по пути — по крайней мере, до монастыря августинцев на Сезии мы можем идти вместе. В дороге хорошо иметь попутчика. Подожди меня здесь, сын мой, дай мне только несколько минут, чтобы искупаться — я ведь для этого и пришел сюда.

Широко шагая, монах направился прямо в лесную чащу. Белларион окликнул его:

— Где ты купаешься?

— Тут неподалеку есть ручеек, — бросил тот через плечо. — Но не уходи отсюда, сын мой, чтобы потом нам не разминуться.

Такая форма обращения показалась Беллариону несколько странной: всякий мог назвать минорита братом, но уж никак не отцом. Однако не это подозрительное недоразумение заставило его проворно вскочить на ноги: юноша с детства привык к чистоте, и если здесь поблизости был источник свежей воды, то почему бы не воспользоваться им? И, схватив свой плащ, Белларион поспешил вслед за быстро удаляющимся монахом.

— Тише едешь — дальше будешь, — произнес он над самым ухом минорита, поравнявшись с ним.

— Если только не кружишь по лесу, как мы, — последовал неожиданный ответ.

— Разве? Но ты ведь говорил…

— Я ошибся. Все места здесь похожи одно на другое. Вероятно, так оно и было на самом деле, поскольку они прошли, наверное, не меньше мили, пока не наткнулись на мелкий ручей, стремившийся на запад, в сторону реки. Впрочем, монаху не требовалось многого для омовения — он едва ополоснул руки и лицо, — но Белларион, раздевшись до пояса и подоткнув полы одежды, с удовольствием поплескался в прохладной и чистой воде лесного ручья.

Когда утренний туалет был завершен, монах достал из одного из бездонных карманов своей рясы огромную колбасу и буханку ржаного хлеба.

— О, братец, братец! — словно увидев манну небесную note 16, восторженно запричитал Белларион, у которого не было ни крошки во рту со вчерашнего дня.

— Мы, недостойные братья святого Франциска note 17, умеем позаботиться о себе, — отозвался послушник, разрезая колбасу на две равные части.

Покончив с завтраком, монах предложил немедленно отправиться в путь, чтобы до наступления полуденной жары покрыть большую часть расстояния, отделявшего их от Касале note 18. Белларион, дожевывая последний кусок, согласно кивнул и, старательно отряхивая крошки с колен, встал, готовый немедленно идти за ним. Но, приводя себя в порядок, он случайно коснулся висевшей у него на поясе сумы, и она показалась ему подозрительно легкой.

— О Боже! — воскликнул он, ощупывая ее.

— Что случилось, брат мой? — равнодушно спросил минорит, уставившись глазами-бусинками на Беллариона, который шарил пальцами внутри сумы и даже вывернул ее наизнанку.

— Меня обокрали! — испуганно произнес тот, убедившись, что она пуста, и подозрительно взглянул на монаха.

— Обокрали? — откликнулся тот и участливо улыбнулся. — Я ничуть не удивлен, сын мой. Разве я не говорил тебе о ворах и разбойниках, скрывающихся в этом лесу? Если бы ты спал не так крепко, то наверняка лишился бы и самой жизни. Так что будь благодарен за это Богу, чье милосердие проявляется даже в неудачах. Знай, что всякое наказание Господне лишь предупреждает нас о куда большей каре, которой мы достойны за наши грехи. Утешься этим, сын мой.

— Да, да! — передразнил Белларион, все так же подозрительно глядя на него. — Легко философствовать по поводу чужого горя.

— Дитя мое! О каком горе ты говоришь? Велика ли потеря в конце концов?

— Пять дукатов и письмо, — горячо ответил Белларион.

— Пять дукатов! — воздел руки монах в благочестивом негодовании. — И за пять дукатов ты возводишь хулу на Господа?

— Хулу?

— А как иначе назвать твой гнев, твой ропот по поводу столь незначительной утраты, когда тебе следовало бы возблагодарить Создателя за то, что ты сохранил гораздо большее, а также за то, что он послал меня к тебе в час твоей нужды.

— И за это тоже? — недоверчиво спросил Белларион.

Выражение лица монаха изменилось — на нем отразилась мягкая печаль.

— Я прочел твои мысли, сын мой, и они огорчили меня, — кротко улыбнулся он. — Я узнал, что ты, оказывается, подозреваешь меня. Меня! Но почему? Разве могу я оказаться вором? Неужели я решился бы погубить свою бессмертную душу из-за каких-то пяти дукатов? Разве ты не знаешь, что мы, недостойные братья святого Франциска, живем, как птицы небесные, не заботясь о дне завтрашнем? Мы полностью вручаем себя Божьему провидению — зачем мне пять дукатов или даже пять сотен? Без гроша в кармане, с одним посохом в руках, я могу сию минуту отправиться отсюда в Иерусалим, питаясь одной милостыней, которой Бог никогда не лишает нас. — Он широко, наподобие креста, раскинул руки в стороны. — Сын мой, обыщи меня, если хочешь. Смелее!