Танец с жизнью. Трактат о простых вещах - Олеся Градова

— А какую содержательную идею вы хотите донести? — вполне резонно спросил Ян.

Я зависла как старый компьютер, потому что идеи как таковой не было, кроме того, что это должно быть мистически, оригинально и, как говорили в начале двадцать первого века, — в тренде.

— Сценарий основан на реальных событиях, изложенных в романе Коэльо «Ведьма с Портобелло» и представляет концепцию жизненной трансформации через танец, — пыталась я прибегнуть к авторитетам.

Не углубляясь в сюжет известного романа, героиня которого изменила свою жизнь и жизнь окружающих с помощью танца (а точнее, транса, в который она входила через танец, высвобождая спящие энергии), скажу, что идея эта казалась мне свежей и, главное, маркетингово привлекательной. Ян же назвал ее поверхностной, предложил изменить концепт и порекомендовал меньше читать плохих книжек. Я обиделась, сложила губы трубочкой и попыталась утвердить свои правила жизни на земле — творец или добивается своего, или уходит из проекта. Он заявил, что проект ничего не потеряет, если я, как «творец», его покину.

С этой минуты я начала слушаться Яна. Клубный проект был наречен «суфийской вечеринкой», а на афишах решено крупно написать: «ТА-НЕЦ ЖИЗНИ». Бумажки с моим сценарием «Ведьма с Портобелло» (а нечего воровать чужие идеи!) догорали в хрустальной чаше для окурков. В отличие от рукописей, которые не горят, мой креатив занялся быстро и оставил горьковатый дым. Я была великодушно отправлена на разработку нового текста.

Могла ли тогда я предположить, что пишу сценарий для самой себя, но мне не придется кружиться в танце, обернувшись шарфом, унизанным бисером и пайетками. Мне придется заново учиться жить…

И все-таки первым был не Ян… Сначала был суфизм, он же мистическая ветвь ислама, Халиль Джебран и Идрис Шах. Мой некритичный ум метался между «Беседами с Богом» Нила Дональда Уолша и «Рассказами под экстази» Бегбедера. Я познавала все формы медитации — от утренней литургии в православном храме до тантрических практик. Моя жажда познаний заставляла меня искать все новые парадигмы, а вместе с тем и новые ощущения. Я искала смысл, а находила формулировки.

Среди новых знаний, точнее старых, но облаченных в привлекательную для меня упаковку, я старалась, где возможно, отделить зерна от плевел, а ортодоксию — от откровенной ереси. Я искала Ключ. А суфизм, как первое на земле сокровенное учение, содержит ключ ко всем знаниям, и его задача привести человека, то есть и меня в какой-то степени, к Истине.

Суфий, как и индийское «йог», означает «мудрец и духовный отец». И я, поклонник Ошо и Омара Хайяма одновременно, начала искать своего суфия среди живых и ушедших, читая все подряд — стихи, научные труды, инструкции по медитации и экстазу. Что подкупало, в отличие от религии моих предков, суфии не считают людей жертвами неумолимой предначертанной судьбы или полновластными ее хозяевами. Они признают существование некоего Высшего разума, который «обозначается в человеке в стремлении к новому, эволюции методом проб и ошибок». Именно эту трансцендентальную силу и называют Богом, а кто-то, более смелый, — Вселенной. И на пути к этому Высшему разуму личность проходит свои бесконечные творческие трансформации…

В чем смысл моей жизни, КТО управляет ею и каков ЕГО замысел? Кто я и ЗАЧЕМ я? Каждый раз я пыталась найти ответы на эти вопросы в тот момент, когда из моей жизни уходила любовь, то есть высшая цель, к которой я стремилась. Как всякое сердце, волнуемое страстью, ищет Бога, так и я стала искать свое предназначение. Можно ли жить без любви, не страдая от одиночества, принимая его осознанно, как данность, а не наказание?

Любовь — это редкое цветение, говорил один из моих духовных отцов… И сколько их, упавших в эту бездну, так и не сумевших обрести смысл в жизни, в которой ты лишен единственного права — быть любимым ТОЙ самой женщиной или ТЕМ самым мужчиной?.. Но я еще не теряла надежды отодвинуться от края этой пропасти.

До встречи с суфизмом я уже готова была согласиться с буддистами, что «смысл и высшая цель жизни состоит в прекращении страдания», то есть достижения покоя разума.

До встречи с суфизмом я читала Тору, в которой говорилось, что Всевышний, создавая человека, хотел увидеть в нем собеседника и сотворца: «и мир, и человек созданы несовершенными умышленно для того, чтобы человек, с помощью Всевышнего, поднимал себя и окружающий мир на высшие уровни совершенства». Я готова была стать наиприятнейшим из собеседников, но мне не оставили номер телефона.

До встречи с суфизмом я почти доверилась «каббалистическому» учению Бааля Сулама, который говорил, что «на самом деле ничего, кроме этого вопроса (о смысле жизни. — Авт.), перед нами нет, и все, чем мы занимаемся в нашей жизни — это только тем, чтобы скрыть его от себя». С точки зрения каббалы человек отвергает любую мысль, отвлекающую его от самого процесса жизни, и подсознательно выдумывает для себя какие угодно отговорки, чтобы только не предаваться размышлениям на эту тему.

Так и есть, в самом начале пути, в период так называемого «юношеского максимализма», мы истово ждем отклика Вселенной на наши духовные поиски, а став взрослыми, считаем этот вопрос незрелым и решаемся закрыть тему. Зрелость — это когда воспоминаний больше, чем планов на будущее. Зрелость — это всегда более точные формулировки к основным вопросам бытия.

Я старалась сделать мир вокруг себя более плоским, осязаемым, простым. Я с легкостью приняла каббалистическую гипотезу, что ответа на вопрос о смысле жизни не существует, а между тем есть материальные блага, которые вполне компенсируют отсутствие фундаментальных понятий в моем мировоззрении. К таким благам я относила работу, наполненную творчеством и приносящую достойный доход, путешествия, друзей…

В какой-то момент смысл бытия для себя я определила как движение. Собственное несовершенство приравняла к индивидуальности. «А истина — она где-то рядом», — цитировала я эпиграф из «Секретных материалов», пытаясь уклониться от волнующего мое сердце предмета.

Будучи посвящен в мои искания, Ян прислал мне по электронной почте замечательную байку.

Аристотель сказал как-то: «Платон мне друг, но истина дороже». Платон услышал это, кивнул и ушел. Вернулся через два месяца, грязный, мокрый и холодный, в руках — драный вонючий мешок.

«Что это?» — спросил Аристотель. «Истина», — ответил Платон. Аристотель заглянул внутрь, подумал и обреченно произнес: «Платон, ты мне больше не друг».

Я сидела над третьей кружкой кофе в каком-то очередном лоб(эи-баре, выбранном по принципу чистоты туалетной комнаты, и мучала Яна:

— Ну скажи, что было в том самом мешке?

Инга, она же режиссер будущего шоу, быстро нашлась с ответом:

— Грязь. Все из грязи выйдет и в грязь же вернется…

Инга довольно часто выдает незамутненный взгляд на вещи. Но меня не устроил этот ответ, хотя в нем была толика сакрального смысла. И я глубокомысленно изрекла:

— Кот или шило? Но ведь кот в мешке, наверное, больше воняет, чем шило…

Мое последнее высказывание и характеризует наши отношения с Яном. С помощью авторской методики «демонстрации крайнего идиотизма» мне нередко удается собрать уникальные данные. В конце концов, я выудила из Яна ответ на мучившую меня, крепче кофеина, задачу:

— Там лежало самое страшное и самое неприятное, что только мог увидеть Аристотель. А как ты думаешь, что такое Истина?..

Ян всегда относился ко мне, как девушке недалекой, но искренней, что вполне компенсировало в его глазах мой средний по нынешним меркам IQ. Я ведь тоже, как Платон, постоянно рассказывала ему про какую-то Атлантиду, а он, слушая мои фантазии, обращался как с ребенком, которому так хочется, чтобы ему поверили взрослые. И ни разу, в отличие от Аристотеля, публично не подверг сомнению то, во что я свято верила.

Общение с Яном на некоторое время вернуло меня в эпоху ночных споров в прокуренной комнате студенческого общежития. Картошка на маргарине или сухой паек, оставшийся от солдат Бундесвера и переданный в Россию в качестве гуманитарной помощи, — нехитрая закуска к бутылке портвейна и разговорам про «Сумерки богов». Только теперь эти споры проходили в весьма фешенебельных ресторанах или лобби-барах московских пятизвездных отелей, где мы, как «непостояльцы», странным образом получали наилучший сервис.

— Ян, как тебе это удается? Мы только сели, а на столе уже стоит целая ваза с солеными орешками и бисквитными «комплиментами»? — На самом деле я удивлялась другому — что метрдотели вообще пускают внутрь нашу странную компанию.

— Просто надо научиться менять реальность под себя.

«Вот он — ключ, — подумала я. — Ведь именно об этом говорили суфии. Поскольку реальность существует только в нашем сознании, то смещение точки зрения или представления о ней позволяет управлять и самой реальностью». То, что я делала неожиданные выводы, иногда полностью перелицовывая смысл того, о чем говорил Ян, меня не останавливало. Это и называется «коучингом» в исполнении моего «наставника» — когда ученик создает собственные смыслы за счет свободных ассоциаций.