Журнальная заметка (2) - Виссарион Белинский

В нашем журнале про Пушкина было сказано, что в «Сказке о рыбаке и рыбке» он возвысился до совершенной объективности, а г. Булгарин говорит, будто мы сказали, что он возвысился тут до совершенней субъективности. Мы слишком далеки от мысли, чтобы г. Булгарин с умыслу заменил слово объективность словом субъективность. Нет! тысячу раз нет! Он сделал это совершенно добросовестно: в отношении к этим словам он поступает точно так же, как наш добрый простой народ в отношении к европейцам: будь италиянец, будь англичанин, будь испанец, а у него всё немец! Уверяем г. Булгарина, что мы нисколько не сердимся на него за это: добродушное незнание достолюбезно, но ничуть не обидно. Но вот против чего мы не можем не возразить: г. Булгарину показалось, будто мы под субъективностию разумеем грубость, нехудожественную естественность или попросту мужиковатость, и что будто бы, по нашему мнению, этими достоинствами отличается «Сказка о рыбаке и рыбке» Пушкина. И это г. Булгарин вывел из того, что мы игру г. Ленского в роли Хлестакова находим субъективною и потому отличающеюся нехудожественною естественностию и грубостию. Чтобы вывести Булгарина из заблуждения, поспешим растолковать ему, что значит субъективность. Субъект есть мыслящее существо (человек); объект – мыслимый предмет. Чтобы мышление было верно, надобно, чтобы понятие субъекта об объекте было тождественно с объектом. Истинному познаванию предметов нам часто мешает наша субъективность, вследствие которой мы, вместо того чтобы определить то значение, которое именно выражает предмет нашего суждения, придаем ему наше значение и тем из предмета делаем призрак, то есть совсем не то, что он есть в самом деле, а то, чем он нам кажется. Сквозь зеленые очки все предметы кажутся зелеными. У души человека есть свои очки, которые снимают с нее знание и разумный опыт жизни. Объясним это примером. Христианские народы отличаются терпимостию всех религий, магометане ненавидят и преследуют все, что не магометанство. В первом случае видно умение перенестись в чуждую сферу и понять чуждое себе явление – это объективность; во втором случае видна чистая субъективность. Но вот пример еще ближе к делу. Шиллер был субъективен в своих первых произведениях: он изображал в них людей не такими, каковы они суть и какими, следовательно, должны быть, но такими, какими они ему представлялись или какими он хотел, чтоб они были. Но субъективность отнюдь не есть мужиковатость, хотя и может быть мужиковатостию по свойству субъекта: это мы сейчас докажем. Шиллер велик в самой своей субъективности, потому что его субъективность есть субъективность гения. Он создал себе идеал человека и осуществил его в маркизе Позе{13}. Теперь, в противуположность Шиллеру, возьмем вас, почтеннейший Фаддей Венедиктович: в бесподобном романе своем «Иване Выжигине» вы изобразили Вороватиных и Ножатиных, истинных негодяев и извергов, но вы их и называете негодяями и извергами – это объективное изображение. Но вы же в своем Иване Выжигине были творцом чисто субъективным, потому что силились выразить в нем ваш идеал человека. Конечно, ваш Выжигин – человек очень добрый и почтенный, но далеко не идеал человека.

Потом г. Булгарин грозно обвиняет нас в несправедливом отзыве о петербургских артистах – гг. Каратыгине и Сосницком. Не хотим повторять без нужды уже сказанного нами об этих артистах, а скажем только, что на этот раз г. Булгарин вполне нас понял и вполне развил мысль, слегка нами высказанную. Нам остается только благодарить его за это{14}.

Что Скриб выше Гюго и Ламартина – это наша мысль, и мы снова повторяем ее; но Ламартина, вместе с Шатобрианом, мы относим к школе идеальных, а не неистовых поэтов юной Франции: к неистовым принадлежат Гюго, Дюма, Бальзак и пр.{15}

Г-н Булгарин обвиняет нас за помещение повести «Одни сутки из жизни старого холостяка»{16}. Повесть ему не нравится, а нам очень нравится, без чего мы, разумеется, и не поместили бы ее. О вкусах спорить трудно, особенно там, где вкусы диаметрально противуположны. Нам самим не нравится многое, что восхищает г. Булгарина, и мы очень понимаем возможность ошибки с нашей стороны. Не все обладают критическим талантом г. Косичкина, который умел помирить двух врагов и соперников, отдавши каждому должное – у одного похваливши элемент философский, а у другого поэтический{17}.

Как милости, просим у «Московского наблюдателя» порицать и объявлять дурным, негодным все, что мы ни напишем, и за это обещаем примерную благодарность. Если б нас похвалили в «Московском наблюдателе», тогда мы сокрушили бы перо свое и, произнося с сокрушенным сердцем: «mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa»[2] (латинское выражение – по-французски оно значит pardon, по-польски padam do nog, а по-русски – вперед не буду), навеки бы замолчали{18}.

У страха глаза велики – говорит русская пословица. Нет, г. Булгарин, не бойтесь и пишите на здоровье: даем вам слово не бранить ничего, что вы напишете. И зачем это и к чему это! Всякий писатель оканчивает свое поприще тем, что его перестают наконец бранить, потому что все убеждаются, что или он точно велик, или лучше не будет и писать не перестанет. Что же до того, чтобы хвалить вас… если только вы сдержите ваше обещание… нам так хотелось бы оказать русской литературе такую великую услугу… обольщение велико – но – пишите, пишите, г. Булгарин, а у нас нет сил на такой подвиг!..

После этого милости просим верить журнальным суждениям, объявлениям и декламациям! После этого просим гневаться на публику за то, что она не поддерживала и не поддерживает журналов, издававшихся и издающихся в духе «Московского наблюдателя».

На это мы заметим только то, что «Сын отечества» издавался совсем не в духе «Московского наблюдателя», а между тем публика так слабо поддерживала его, что нужен был московский литератор, чтобы спасти этот журнал от смерти, и еще нужно было из двух журналов сделать один и исключить имя одного из двух редакторов{19}.

В заключение, просим всех любителей русской словесности читать «Московский наблюдатель», потому что это лучшее средство для оценки литераторов, принадлежащих к двум литературным мнениям.

Странное заключение! Как противоречит оно духу и содержанию всей статьи!

Примечания

Впервые – «Московский наблюдатель», 1838, ч. XVII, май, кн. 1, «Смесь», с. 144–156 (ц. р. 11 июня; вып. в свет 27 июля). Подпись: Московский наблюдатель. В оглавлении журнала подзаголовок: «Ответ г-ну Фаддею Булгарину». Вошло в КСсБ, ч. II, с. 461–470.

«Журнальная заметка» произвела сильное впечатление на современников. И. И. Панаев писал Белинскому из Петербурга 11 октября 1838 года: «Отповедь ваша Фаддею – усладительна, эпиграф бесподобен» («Белинский и корреспонденты», с. 199). Эпиграф взят из «Ревизора» Гоголя (д. V, явл. 8).

Сноски

1

В другом месте своей статьи г. Булгарин, выписав из «Наблюдателя» фразу{20}, говорит: «Ей-богу, это субъективная и объективная галиматья, отрицательный абсолют = 0». Не правда ли, что это образец журнальной и литературной вежливости!

2

«моя вина, моя вина, моя большая вина» (лат.). – Ред.

Комментарии

1

Фельетон Ф. Булгарина «Журналистика» в «Северной пчеле» (1838, № 140, 23 июня, с. 557–559) представлял собой резкую критику, граничащую с доносом, первого номера реорганизованного «Московского наблюдателя» и был направлен в основном против предисловия М. А. Бакунина к «Гимназическим речам» Гегеля и четырех рецензий Белинского: «Литературная хроника», «Г-н Каратыгин на московской сцене в роли Гамлета», «Г-н Сосницкий на московской сцене в роли городничего», на комедию-водевиль Н. Соколова «Невеста под замком».

2

Журнал «Сын отечества» в 1812–1824 гг. издавался и редактировался Гречем, с 1825 г. – Булгариным и Гречем. Булгарин в 1822–1828 гг. издавал и редактировал журнал «Северный архив». В 1829 г. оба журнала объединяются – начинает выходить «Сын отечества и Северный архив» под общей редакцией Греча и Булгарина. В 1837 г. Булгарин и Греч передали издание журнала А. Ф. Смирдину, оставляя за собой редакторские функции (Греч – редактор, Булгарин – его помощник). Смирдин, намереваясь оживить журнал, осенью 1837 г. в качестве неофициального редактора (точнее, редактора литературно-критических отделов) приглашает Н. А. Полевого. В марте – апреле 1838 г. журнал сохраняет прежнее наименование и редакторами названы Н. Греч и Ф. Булгарин. С мая журнал начал выходить под названием «Сын отечества» и на титуле значилось: «Редактор – Греч». Полевой продолжал оставаться неофициальным редактором «Сына отечества» до 1840 г.