О любви. Тема с вариациями - Лев Симкин

Собственно, у нас была всего одна руководящая дама, так та вмиг потеряла свое влияние заодно со спесью. Вернувшись из отпуска и не разобравшись в произошедших за время ее отсутствия изменениях, она накинулась на Лиду, к тому моменту наложившую ручку на дефицит, с претензиями по причине не доставшегося талона на финские сапоги (в министерстве как раз случилась выездная распродажа).

Холодно выслушав пламенную речь обойденной сапогами, Лида прервала ее на словах: «Что вы себе позволяете!» «Нет, это вы себе что-то не то позволяете, — сказала она, постепенно повышая голос. — Вам не дали талон, и правильно сделали. Скоро будет новая распродажа, и вам вновь его не дадут. И нечего тут…»

Когда мне пересказывал этот диалог неслучайный свидетель, я представлял себе лицо дамы, которая еще недавно могла стереть Лиду в порошок. А тут пришлось утереться и почаще позванивать в Комитет советских женщин, где она числилась в какой-то комиссии — с тем чтобы поскорее поехать за кордон прибарахлиться.

…«А ему хоть раз бы возвратиться раньше срока из командировки», — как писал популярный в нашем кругу поэт Эдуард Асадов. Так оно и случилось, заходит к себе в кабинет министр, раздраженный срывом совещания, где собирался скоротать денек, и направляется перевести дух в собственную комнату отдыха. А там на его диване Лида с Сашей, без лишней одежды. Последняя деталь имеет значение, поскольку спустя секунду именно в таком виде они вылетели в министерский коридор, а за ними гнался министр, оглашая окрестности ненормативной лексикой. Следом бежал неизвестно откуда взявшийся начальник управления кадров, на бегу прикрывая открывающиеся двери и загоняя обратно любопытных. Ему-то вместе с дежурившим у входа милиционером и удалось скрутить обезумевшего ревнивца.

Завели его куда-то, куда — никто не знал, боялись высунуться, и стали вызывать врача. А он не вызывается. В кремлевской больнице, как оказалось, не предусмотрено психиатрического отделения. Но из уважения к чину оттуда все же приехали врачи и больного забрали.

На другой день там же, в больнице, он подписал приказ об увольнении обоих любовников, а на третий история достигла самых верхов, откуда спустился приказ о его собственной отставке.

Лидочка ушла на дно и вынырнула в начале девяностых, принесших ей новые служебные успехи. А незадачливый помощник, на месте которого, в принципе, мог быть я, потерялся из виду.

«У одной женщины умер муж»

«У одной женщины умер муж. А, думает, ерунда. А потом видит, нет, не ерунда». Это из Зощенко, к слову пришлось.

В пьесе Кроммелинка у героини тоже умирает муж, между прочим, совершеннейший тюфяк, не замечавший того даже, что вокруг жены вечно крутились трое любовников.

Прощаться с покойным приходит молодая женщина. Вероятно, родственница. Но нет, как выясняется, не родственница. Хуже. Много хуже.

Вначале вдова не может поверить, что он вообще был способен любить. Потом — тому, как в него, неопрятного немолодого человека, могла влюбиться юная женщина.

Ну и так далее, кто хочет, может пойти в театр узнать, что там дальше. А мне на том спектакле полезли в голову разные мысли. Почему женщины, даже те, кто не обманывает мужей, вечно ведут себя с мужчинами, как взрослые с детьми-недоумками? Так вот, не следует нас недооценивать, иначе «мне отмщение, и аз воздам». Едва ли не любая мужская измена — месть жене. Не только за бл…во, бывает, за нелюбовь, пренебрежение, невнимание.

Мужчина-мститель — человек слабохарактерный. С одной стороны, жена не должна ни о чем догадываться. С другой — втайне мечтается, чтобы когда-нибудь, лучше на смертном одре, когда терять уже нечего, все вышло наружу. Пусть узнает, а потом увидит. Или, наоборот, сначала увидит, а потом узнает. Узнает и поймет, что никакая это не ерунда.

Вот у одной женщины умер муж…

Параллельные поминки

У одной женщины умер муж, когда тому было едва за сорок, и ей было его ужасно жалко. Она часто приходила на кладбище и сокрушалась, что он так рано ушел и не успел вкусить всю сладость жизни. Сама Людмила Ивановна в ней себе не отказывала и, пользуясь мужским вниманием, не видела ничего предосудительного в том, чтобы иной раз перейти границы. Это нисколько не мешало ей принимать как должное обожание мужа и мириться с ревностью, вполне обоснованной.

Прежде ей было приятно, что ради нее муж отказывался от других женщин, теперь Людмила Ивановна едва ли не сожалела об этом.

— Ну почему, почему ты был мне так предан? — думала она. — Жил бы на полную катушку, тем более девки сами на тебя вешались.

На душе было муторно, и однажды она призналась в этом подруге.

— Слушай, перестань, — ответила та. — Думаешь, он тебе не изменял? И подруга поведала, что из города, где они раньше жили, на похороны приезжала некая молодая женщина и устраивала в гостинице поминки по мужу Людмилы Ивановны, и некоторые из его друзей принимали в них участие.

Чувство вины сразу отпустило Людмилу Ивановну. Первой ее мыслью было: «Ну и слава Богу». Второй — «Зачем же я так убивалась!» Третьей — «Как же он мог?» Ну ладно если просто кого-то там трахнул по пьянке, это она еще могла бы простить. Но ведь тут другое — любовная связь. Если все это, конечно, правда.

Правду она так и не узнала, хотя поначалу у всех выпытывала. Друзья молчали. Хотела было поехать в тот город и отыскатьнегодяйку, но потом подумала, что сводить счеты — это неблагородно. И не до того стало. Появился новый ухажер, намного старше. Естественно, женатый. Со всеми вытекающими — одна в праздники, ночные уходы и прочее.

Близкие удивлялись, как такая, как она, терпит двусмысленное положение. Людмила Ивановна иной раз взбрыкивала, но любовник был мягок и тактичен, постепенно вокруг них сложился свой круг, общие друзья собирались у нее дома, и ее положение уже не казалось ей ненормальным. Так шли год за годом, и окружающие больше не видели в сложившейся ситуации ничего особенного.

Тем не менее, когда любовник умер, она на похороны не пошла и параллельные поминки устраивать не стала.

Все впереди

У одной женщины умер муж, и ей было его нисколько не жаль.

Познакомились мы с нею четверть века назад, в подмосковном пансионате, по зимним аллеям которого она прогуливалась в длинной привозной дубленке. На удивление легко незнакомка согласилась разделить мое общество, хотя явно принадлежала к другому, закрытому для меня миру. Еще бы, как сразу выяснилось, три последних года они с мужем-дипломатом провели в Париже.

В выходные муж приехал ее навестить, и я по праву соседства был приглашен на бутылку виски, которого прежде никогда не пробовал. Мне, похоже, предназначалась роль буфера, между супругами то и дело вспыхивали искры напряжения. Те искры гасли, стоило им заговорить о парижских магазинах и счастливой возможности обрести творения великих дизайнеров по ценам, доступным совзагранслужащим. Будучи в сравнении со мною миллионерами, они полагали себя людьми бедными, вынужденными во всем себе отказывать.

Увы, я не мог поддержать разговор на эту тему, поскольку давно оставил безнадежные попытки приодеться и уже без зависти взирал на ондатровые шапки начальников с завмагами, яркие галстуки «выездных» и другие предметы немыслимой роскоши.

Прикончив бутылку, новоприбывший, как ни странно, засобирался в Москву, оставив молодую жену в мужском обществе. Унылый зимний вечер в сочетании с выпитым подвиг ее раскрыть постороннему семейную тайну.

В Париже все было прекрасно до тех пор, пока мужа не увела переводчица из торгпредства. Увела, разумеется, не физически — такое невозможно было вообразить. Просто однажды он признался жене, что любит другую и ничего не может с собой поделать.

Если бы это случилось в Союзе, они могли б тихо разойтись, подать на развод, наконец, существовал вариант жалобы в партком. В суровой обстановке советской колонии за рубежом любой из перечисленных сценариев завершился бы высылкой всех троих в Москву с последующим волчьим билетом.

Никто из них не хотел ничем поступиться, и ей пришлось держать язык за зубами. Ночами муж, не заходя в супружескую спальню, тайком следовал к любовнице. Если его внезапно требовало начальство, жена вынуждена была прибегать к ее посредничеству. Словом, немало унижений пришлось ей пережить, но все хорошо закончилось, их никто не разоблачил.

Мужа она не простила, да он, кажется, легко это перенес, как, впрочем, и разлуку с переводчицей, и в Москве пустился во все тяжкие. Зато они навезли кучу первоклассного барахла и могли в ожидании следующего выезда выжить на скромную мидовскую зарплату. А что касается заплаченной за него цены, так не о том речь.