Все цвета моей жизни - Сесилия Ахерн

– Брайарсвуд-роуд, Финглас. Дом сорок семь, семерка криво висит.

– Отправляю к вам скорую. Элис, а кто зеленая, скажи, пожалуйста?

– Лили Келли.

– Мама?

– Угу.

– Ты сейчас рядом с ней?

Я отрицательно трясу головой.

– Элис, ты с мамой сейчас?

Снова трясу головой.

– Элис, ты сейчас с мамой?

– Нет.

– Я тебя попрошу – подойди к ней, пожалуйста.

Я трясу головой.

– Элис, сколько тебе лет?

– Восемь.

– Понятно… Элис, с твоей мамой что-то случилось?

– Не знаю, я только сейчас пришла из школы.

– А мама где?

– В кровати. Она зеленая.

– Элис, я тебя попрошу – подойди к маме, пожалуйста.

Я последний раз трясу головой и кладу трубку.

* * *

В нашу дверь громко стучат. Двинуться не могу. Меня бьет дрожь. Я опускаю голову, кладу подбородок на колени, обнимаю ноги руками. Несколько раз звонят в звонок. Снова стучат в дверь, а потом я слышу, как по лестнице кто-то поднимается. Дверь моей комнаты приоткрывается, я замираю, становится тихо, и они отходят. Идут к соседней комнате. Ее комнате.

Стук в дверь, шаги.

И…

Крик. Это она?

Я затыкаю уши, крепко зажмуриваю глаза, еще сильнее утыкаюсь лицом в колени. От пятен на них еще пахнет травой – это Хаджра меня толкнул на спортплощадке, когда мы играли в регби. Я вдыхаю этот запах, дрожу всем телом, грудная клетка стиснута, и воздуха не хватает. Крик затихает, на лестнице слышатся голоса – мужской и женский. Говорят громко. Я сижу тихо-тихо. Потом кто-то из них – не разберу кто – что-то негромко произносит и идет сюда, наверх, а кто-то спускается вниз. Кажется, что это тянется уже долго-долго; я никогда не любила играть в прятки, всегда хотелось побыстрее домчаться до туалета, чтобы пописать. Вот и сейчас мочевой пузырь едва не лопается. Кто-то поднимается по лестнице и открывает дверь моей комнаты.

– Элис! – произносит женщина. В ее голосе нет злости. – Элис, ты здесь?

И делает шаг в комнату.

– Меня зовут Луиза, я сотрудник скорой. Ты нас вызывала.

Двигаться не могу. Боюсь: раз она открыла дверь, зеленое доберется и до меня, оно ведь, наверное, уже во всем доме. Я сняла туфли, чтобы оно меня не запачкало, но, когда я дотронулась до волос лежащей в кровати, на руке что-то осталось. Я вытягиваю руку, чтобы не касаться тела, как делают, когда капает кровь. Я не хочу что-нибудь случайно измазать, но, раз эта женщина со скорой, она, наверное, поможет.

– Я в шкафу! – отзываюсь я.

Дверца открывается, и на меня льется дневной свет.

Ко мне склоняется ласковое лицо. Она в чем-то зеленом и люминесцентно-желтом.

– Ну, здравствуй!

Я сконфуженно оглядываю комнату. Я успела навоображать себе, что зеленое растеклось по всему дому, как горячая лава. Я радовалась, что Олли нет дома. Но ничего зеленого я не вижу.

– Здрасте…

– Может, выйдешь? Мама из-за тебя переволновалась. С ней все в порядке, она только испугалась, когда увидела нас у себя в комнате. Вот поэтому и закричала. Мы ее разбудили. А зачем ты нам позвонила?

– Зеленое… – смущенно произношу я.

– Зеленое?

Смотрю на свою руку. Она думает, что я протягиваю руку ей, и берет ее в свою. Теперь зеленое и на ней, но она его даже не замечает.

– Выходи-ка, поговори со мной, – произносит она и помогает мне выбраться из шкафа. Мы садимся на кровать. – Давай-ка накроемся…

Она приподнимает с кровати мое пуховое одеяло и набрасывает его мне на плечи.

– Олли молодчина, он внизу, борется с Томом, моим напарником. Вернее, не борется, а пинает в зад, – произносит она с улыбкой.

Мне становится немного легче.

– Мама сказала, что ночью плохо спала, вот и прилегла, когда ты ушла в школу. Она и не слышала, как ты вернулась.

Я слышу, как внизу она громко и сердито выступает. Снова становится страшно, но уже по другой причине. Кто ты такой, чего тебе надо… Луиза смотрит на дверь и тоже прислушивается.

– А папа ваш где? На работе?

Я пожимаю плечами.

– Не знаешь?

– Он с нами не живет. Мы не видимся.

– И ты каждый день ходишь из школы одна?

– С Олли. Забираю его, и идем вместе.

– Умница. А мама дома вас ждет?

Киваю. Ждет иногда.

Еще один взгляд в сторону двери – так, проверить, – но нам все равно понятно, что ее здесь нет, потому что вопли доносятся снизу. Томми достается не только от потешной борьбы.

– Что, мама по ночам плохо спит?

Я передергиваю плечами.

– Поэтому и ложится днем подремать?

Киваю.

– И ты за нее переволновалась, да?

– Она была зеленая.

– Ага… – И тут до нее, кажется, доходит. – Когда папа от вас ушел?

– Не очень давно.

– Значит, у нее тоска зеленая, потому что папа ушел, – тихо произносит она.

Это не вопрос, а значит, отвечать не нужно. Она такая не потому, что он ушел; он ушел потому, что она такая. Он сказал, что больше не может с ней жить, что ей лечиться надо. Но вслух я этого не говорю.

– Ты правильно сделала, что нам позвонила.

Ничего не правильно. Когда Луиза сводит меня вниз, на лице у Лили написано, что сейчас мне влетит. Мне не хочется, чтобы они уезжали, пока она так на меня злится, но все-таки они уезжают, машут на прощание и увозят свои оживленные, веселые голоса и мой покой. Вот бы сейчас в дверях появился Хью; но, может, у него после школы футбол, а это значит, что он будет только после ужина, через несколько часов.

Лили смотрит из окна, как уезжает скорая, и сильно затягивает пояс на своем махровом халате, будто хочет перерезать себя надвое. Как только машина скрывается из виду, а соседи перестают глазеть, она разворачивается, подходит ко мне и лупит по голове.

* * *

Когда я спускаюсь вниз, Хью и Олли уже завтракают. После вчерашней драмы сил совсем не осталось, и спала я долго. Я и теперь еще окончательно не проснулась. Приостанавливаюсь на нижней ступеньке лестницы.

Хью и Олли окружают цвета.

– Ты чего? – дожевывая поджаренный хлеб, неразборчиво спрашивает Хью и ставит ногу на стул, чтобы зашнуровать ботинок.

К горлу вдруг подкатывает ком и не дает дышать. Потом раз – и все проходит.

– Опять зеленое?

Качаю головой – нет, мол. Ему я сказала, что вчера видела этот цвет в ее комнате. Он не посмеялся и не обозвал меня чокнутой, выслушал очень серьезно, но промолчал.

– Тогда что?

– Ничего.

Брат бросает на меня взгляд и опять начинает возиться со шнурками.

– Хлеб