Случайный билет в детство - Владислав Стрелков

— Я «Гнездо-два», вижу движение. Вроде кто-то борется.

Вдруг в квартире что-то бумкнуло. А рация голосом «Штаба» истерически заорала:

— Штурм! Штурм! Всем группам штурм!

Истомин моментом соскальзывает до девятого этажа и, оттолкнувшись от стены, ногами бьёт в стеклопакет.

Тресь! — Вниз летят осколки стекла, и вместе с ними супер-пупер камера, а я влетаю в проём следом за Валерой.

«Бердыш» уже ищет цель. Отстёгиваюсь и перекатом в сторону. Рядом пронзительно визжат.

— Тихо, — одновременно шипим мы заложнице, — отодвинься в угол.

Девушка замолкает, кивает, сдвигается и в этот момент в окно влетает Жихарев.

Взяли дверь на прицел. Валера замирает рядом с дверью. Там идёт пальба и кто-то матерится. Чего они там телепаются? Докладываю «Штабу»:

— Западная комната чисто!

— Принято! — отзывается «Штаб».

За дверью орут:

— Глаза!

Бум! И вместе со вспышкой, дверь распахивается и влетает габаритная фигура. Мгновение сопровождаем пистолетами полёт туши, затем я мягко принимаю её в жесткие объятия. Но этот «жирдяй» вдруг очухивается, дёргается и, взревев, начинает подниматься. С трудом удерживаю его. На помощь приходит Жихарев, и вместе быстро скручиваем задержанного.

— Здоров, зараза! Наручники только-только влезли, — кряхтит Олег, прижимая толстяка к полу болевым.

— Чисто! — кричит Истомин.

— Чисто! — Кричат в глубине квартиры.

Туша под нами матерится и рычит, наносим по удару, тот затихает. В двери появляется два спецназовца. Это Любшин и Легких.

— Чисто! — орут они.

Бах!

Как во сне вижу, брызги крови и заваливающегося набок Олега.

Бах!

Три выстрела сливаются в один. Дёргает бок. «Заложница» отлетает в угол, теряя пистолет.

— У нас трёхсотый! — Орёт кто-то из наших, что стрелял вместе со мной.

Жихарева выносят, а я присаживаюсь у стены. Тут и так полно народу, чтоб со всем разобраться.

Как же так? Откуда у неё пистолет и почему она в нас стреляла? Вот так косяк!

Держа на прицеле замершую в углу девушку, приближаются Любшин и Легких.

— Готова. — Склонился над телом Андрей, потом показал на сгиб её руки. — Наркоманка. Она, похоже, из той же компании.

Паша подбирает пистолет и с удивлением говорит:

— Ого! Смотри, с чем нарики разгуливают. Это же «Глок».

Туша «жирдяя» заворочалась, повернула голову к окну и дёрнулась в сторону тела:

— Светка!

— Лежать! — Его сразу прижали к полу.

— Суки… падлы… порву… — Он рычит с подвывом. Поворачивается. Вижу его бешеные глаза. Он смотрит на меня и вдруг яростно хрипит:

— Вяз, ты труп. Ты труп, понял? Ты труп! Я найду тебя. Закопа…

Загнув болевым, преступника выводят.

Он меня знает? Откуда он меня знает? Лицо его знакомо, вот только вспомнить не могу. Такого «жирдяя» я бы всяко запомнил. И «Вязом» меня называли только в школе.

Точно! Вспомнил!

Этого толстяка зовут Макс Громин, по кличке «Громила», но, помнится, в школе его все называли «Громозека». Вот так встреча! Он постоянно с Вершининым и Тощевым тусовался. Эта троица была поперёк горла всей школе. Там Громин и его «компания» не учились, а просто посещали. Учителя, чтоб не портить показатели, ставили по всем предметам тройки, и терпели Громинские «выкрутасы» из-за его отца, который был какой-то шишкой в горуправлении.

Игорь Вершинин, по кличке «Вершина», тощая каланча, баскетбольного роста, которого втихомолку все называли — «Пик коммунизма» и Вячеслав Тощев, с тучной фигурой, полной противоположностью фамилии и прозвищем «Толща», вместе с Громозекой промышляли тем, что отбирали деньги у младших школяров. Часто доставалось и мне, но я с этим не мирился и рыпался в ответ. Потом приходилось молчать и не отвечать на вопросы мамы, скрывая синяки. Не хотелось вмешивать взрослых и прослыть «стукачом».

Объединяло их одно — хулиганство и унижение слабейших, постоянное издевательство над младшими. Если у кого были деньги, то они перекочевывали им в карманы. Школу они так и не закончили, пропав куда-то после девятого класса. Я тогда только седьмой класс закончил.

Передо мной присаживается Истомин.

— Серёга, ты как? Тебя вроде задело.

Провожу рукой под мышкой. Пуля прошла по касательной, не задев даже бронежилет, только пропорола спецуру.

— Нет, я в порядке. Как там Олег?

— Не знаю, — хмуро пожимает плечами Валера, — его уже в больницу увезли.

Вместе смотрим на труп в углу.

— Наручниками приковали. И кто знал, что эта дура с ними заодно? Ну и косяк, мля!

— М-да, — вздохнул Истомин, — а у того типа какой-то супер-пупер броник был надет. По нему из «бердышей» в упор лупят, а ему хоть бы хны. «Зарей» ошеломили, так он к вам улетел.

В комнату врывается подполковник Белкин. Перескакивая через валяющиеся вещи, он подходит к телу девушки.

— Мать-перемать! — Произносит он свою любимую поговорку. — И какого хэ её тут наручниками к батарее пристегнули?

Затем, присев, внимательно осматривает осколки под окном и говорит в рацию:

— Шамаров, пошукай-ка внизу, с западной стороны, «глаз» упавший поищи.

Оборачивается к нам.

— Тот верзила на весь подъезд орал, что закопает какого-то там «Вяза».

— Того верзилу, — поясняю я, — зовут Громин Максим Викторович. Мы в одной школе учились.

— Ясно, — Белкин поднялся, — в рапорте все изложишь. Супермены, мать-перемать!

— Пойдём, Серёга, — подал мне руку Истомин, — вечером в «Погребке» посидим, снимем стресс. Хороший же у тебя выдался последний день перед отпуском.

— Да уж.

У автобуса собрались все бойцы, но в салон не входили. Сняв шлемы и расстегнувшись, тихо переговаривались между собой:

— Что про Олега слышно?

— Как там он?

— Жив?

Рядом туда-сюда ходил Белкин, разговаривая с кем-то по мобиле.

— И что? — Он резко остановился, а мы затихли. Подполковник мрачно выслушал он кого-то, спросил тихо:

— Какая нужна? Понятно.

Выругался, при этом обозвав «нерадивых» медиков, заменив на «п» первую букву.

— Ну почему всегда так погано в неподходящий момент? Вечно чего-то не хватает!

Он обвёл нас взглядом.

— Значит так, мужики. Жихарев в тяжелом состоянии. Срочно нужна кровь четвёртой группы.

Поднимаю руку.

— У меня четвёртая.

— У меня. — Махнул Легких.

— И у меня. — Сказал Любшин. — Сдадим сколько надо.

По странному совпадению, в нашей четвёрке у всех оказалась одинаковая группа крови.

Заверещал телефон Белкина. Он так озлобленно нажал на кнопку, что чуть не сломал мобилу пополам.

— Да. — Проорал он в трубку. — Что?

Затем внимательно выслушал, а мы так же внимательно смотрели. Может, что новое про Олега?

— Понял, едем. — Нажав отбой, сплюнул. — Так, мужики, в аэропорту захват. Легких и Любшин в больницу, сдавать кровь, Вязов…

Он взглянул мне в глаза.

— Серёга, всё будет путём. Ты нужен нам здесь.

Легких и Любшину наказали звонить и сообщать о состоянии Олега, а сами загрузились в автобус, где Белкин сразу стал давать предварительную вводную:

— Итак, мы имеем захват самолёта. Тип борта — сто пятьдесят четвёртая «тушка». Террористы требуют деньги, водку и «бла-бла-бла», как всегда, а так же свободный коридор до Ирана, мать-перемать! Придурки, мля. Грозят взорвать борт, хотя вряд ли у них есть ве-ве. Началось всё в момент прихода пилотов, но там террористам обломилось — летуны успели запрыгнуть в кабину и закрыть дверь. Пилоты передали о двух террористах, но не факт что их только двое, так же возможны «тихушники» среди пассажиров. Борт откатили с глаз долой на дальнюю стоянку. — Слова подполковника Белкина вылетали четко и громко, как выстрелы. — Это пока всё, остальное на месте.

Кто-то спросил из глубины салона:

— Но почему именно мы?

— Да потому, что мы единственная группа в городе, на данный момент, прошедшая курс по освобождению самолетов. Ещё вопросы?

Вопросов больше не задавали. Ехали молча, чего давно не было. Каждый думал о своём.

Я, из-за этой неожиданной встречи, вспоминал своё «боевое» детство. Как раз после седьмого класса я и начал активно заниматься спортом и, можно так сказать, что «Громозека» со товарищи и дали такой толчок. Собирался стать военным, как отец, и стал им.

А вчера опять звонил мой друг, Савин Олег. С ним я с первого по десятый класс сидел за одной партой. Он, не знаю в который раз, интересовался — когда я снизойду до того, что, наконец, выполню обещание и появлюсь на встрече выпускников, и так пропустил уже двадцать «сборищ». А я что могу сделать? В отпуск не отпускают. Второй год, без него родимого. Мало того, мы уже полгода находимся на казарменном положении. Но вчера мой рапорт, наконец, подписали, с завтрашнего дня я в отпуске. Только последний день больно уж динамичный выдался.