Поводырь - 4 - Андрей Дай

Засада? Какая-то каверзная ловушка, которую мне там приготовили? Но уж кому как не мне знать, что ничего в этом мире не происходит просто так. Что везде, в каждом дуновении ветерка, в каждом слове - сказанном или написанном, в каждом движении каждого живого существа на Земле - Дух Божий, и Его промысел. Выходит, это Высокий начальник требует от меня, чтоб я, бросив все дела, отправился в путешествие на запад?

С другой стороны я, всем сердцем, всей душой, противлюсь этому. Знаю, чувствую, всей кожей ощущаю, что нельзя мне ехать! Что место мое здесь. Что огроменный, триллионотонный Долг придавливает меня к этой земле, к этому холодному и неприветливому краю. И чему я должен был доверять? Подталкиваниям Судьбы или Сердцу?

И тут меня пронзила мысль - а не оставил ли меня Он, не бросил ли вне Своего внимания? А не разочаровал ли я Его чем-либо? Быть может, он требовал от меня чего-то совершенно иного? Не развития преданной и проданной мною в том, ином мире земли, а... ну, не знаю, каких-то подвигов во имя Его? Не железной дороги и заселения пустынных территорий, а храмов?

Или... Я резко вспотел, и сразу, одновременно с этим - озяб. Или все дело в Карине Бутковской и ее, не рожденном еще, ребенке? Ведь почувствовался же легкий привкус лжи в ее уверениях, будто я никакого отношения к этому не имею...

- Апанас! - голос предатель. Так истерично взвизгнуть - нужно еще постараться. - Закладывай! Сейчас же!

Знал куда нужно ехать. Где, скорее всего, придет понимание происходящего со мной, и вокруг меня. Конечно же - на могилу Святого Старца!

Голосили колокола. Отмаливал огроменный, трехсотпудовый, "Торжественный" в колокольне Богородице-Алексеевского монастыря. Звон и гул волнами, покорные рваному, часто меняющему направление, ветру, бродили над городом.

К месту упокоения таинственного старика вела хорошо натоптанная тропинка. Совсем не тот "проспект", что получился в сугробах, когда большая часть христианского народа отправилось к проруби. Но и забытой могила не выглядела.

Ленты выцвели на солнце, поистрепались в ветрах с грозами. Когда-то могучие еловые венки высохли, хвоя за два прошедших года успела по-осыпаться. Издалека это все это еще выглядело нарядным, а вблизи создавало совершенно удручающее впечатление. И замерзшая, обледенелая веточка с цветками какого-то комнатного растения только усиливала эффект.

- Вот так вот, старик, - поворочав прежде головой - убедившись, что ни одна живая душа не может услышать, выговорил я. - Вот так у нас с тобой. Пока при власти были, пока силой владели - и лап еловых для нас с тобой не жалели. С оркестром встречали. Слова льстивые говорили... Теперь - вот геранью какой-то пытаются отделаться...

Не знаю, почему именно эти речи завел. Так-то у меня не все еще плохо было. Ну лишили должности, ну на письма перестали отвечать. Так ведь и обвинить-то в том некого. Сам виноват. Теперь-то вот понимал - не стоило искушать судьбу лишний раз. Мог бы и отсрочить дела немного, съездить на свадьбу к Никсе с Дагмарой. Глядишь, не ломал бы теперь голову - что за "черные силы нас злобно гнетут". Знал бы со всей определенностью, что именно уготовили мне во дворцах, вызывая в столицу.

- Не мог я иначе, Кузьмич, - толи особо колючий ветерок пробрался под одежду, толи что-то потустороннее коснулось, только я вдруг вздрогнул всем телом. Будто плечами пожал. - Понимаешь... Ты жизнь прожил, ты поймешь! Понял как-то - нельзя мне отсюда уезжать. Соблазна что ли забоялся. Вдруг предложили бы местечко теплое, возле самой кормушки... Сам знаешь - себя легче всего уговорить. Попервой, убедил бы, что из Петербурга больше для Сибири сделать смогу. Потом...

Мягкий мех воротника вдруг уколол подбородок. Пришлось снять перчатку и лезть, расправлять волоски, вертеть головой.

- А ныне... - начал и замолк. Не находились нужные слова. Чувствовал, что это очень важно именно здесь и сейчас говорить только такие - только нужные. - Опора у меня пропала. Словно на льду стою. Туда или сюда шагнуть опасаюсь - а ну как поскользнусь?! Дел полно, работы непочатый край, а руки опускаются... Вдруг не той дорогой пошел? Или грех какой-нибудь на мне...

Нет, Герочка. Не родня он мне. А обращаюсь так к почившему Старцу, оттого, что оба мы с ним теперь, как бы не от мира сего. Оба померли по одному разу... Однополчане, вроде как, едрешкин корень. Тебе, малыш, этого не понять.

Есть, правда, одно отличие. Этот-то, Федор, свет Кузьмич, уж точно в то беспросветное место, где миллион лет томилась моя душа, не попал. Я просто в этом уверен! Не ведаю, кем на самом деле был этот старец - царем, не сумевшим найти в себе силы и дальше тянуть неподъемный груз грехов, или другим каким-нибудь дворянином. Но ведь, самое-то главное - смог же он вовремя одуматься. Отринуть все неправедное и податься в странствия.

Спорный, конечно, метод. Не наш. По мне так и вовсе - никчемный. В стиле небезызвестного графа Толстого. Все бросить, отречься, обрядиться в вериги, и перестать противиться злу. Спасти себя, а до остальных и дела нет. Много бы я наискуплял, если бы в монастырь поклоны иконам бить отправился?! И не верю, что чего-то подобного ждет от меня Господь. Не верю, и все тут! Иметь силы и возможности, и ничего не сделать? Оставаться непредвзятым наблюдателем? Молить и молиться...

- Ты там передай, кому следует, Кузьмич, - хмыкнул я. - Фиг ему, а не монастырь. Пусть версту рельсового пути за "Отче наш" принимает, а каждый лишний рубль в крестьянской семье - за аминь! И с Кариной разберусь. Не принцесса, чай. И не тайны Мадридского двора. Не так уж и сложно выяснить - кто, скорее всего, отец народившегося еще человечка. Будут хотя бы сомнения, что я - не брошу.

Герман испугался. Он так всегда. Чуть что - начинает на немецком молиться. Можно подумать, Богу не все равно - на каком языке к Нему обращаются.

- Вот, Герочка мой и отмолит, если что, - я, похоже, начинал злиться. То-то так щеки вспыхнули. - А ежели чего-то особенного от меня желаешь, хоть знак бы подал. Мне и намека хватит...

И вздрогнул. Почувствовал, что кто-то стоит за плечом, а я и скрипа шагов по снегу не слышал. И револьвер, опрометчиво, за поясом под пальто. Быстро не вытащишь. В шее словно десяток лишних костей образовался, мешающих легко повернуть голову.

- Ваше превосходительство, - негромко, едва-едва чтоб слова было слышно за колокольными перезвонами и свистом ветра, голосом Карбышева, выговорил человек из-за плеча. - Дурные вести.

Выдохнул сквозь сжатые зубы, и повернулся всем телом.

- Я задумался, Миша. Ты что-то сказал?

- Насилу вас сыскал, Герман Густавович. Слава Господу, Апанас подсказал... От Афанасьева, Николая Андреевича, посыльный приходил. Послание принес. Я имел смелость прочесть. Беда, Ваше превосходительство!

- Британская империя объявила войну? - пошутил я. Ну не было у меня предчувствия надвигающихся неприятностей, едрешкин корень, и все тут! Даже, к вящему моему удивлению, как-то даже наоборот. Подъем душевный ощущался. Что-то новое на пороге. Какой-то поворот. И, что самое главное - конец моим терзаниям и разочарованиям.

- Нет, что бы!? - отшатнулся бывший жандармский поручик.

- И в Государевой семье все живы и здоровы? - на всякий случай, уточнил я. Убедился, что и тут без каких-либо изменений, и подвел итог. - Ну, значит, то не беда, а легкая неприятность. Так что именно наш бравый штабс-капитан так торопился мне сообщить?

- Николай Андреевич сегодня дежурным штаб-офицером по отделению назначен, - гораздо более спокойно принялся рассказывать мой секретарь. - Он и депешу с телеграфа получил. Из Санкт-Петербурга. Подписана главноуправляющим Вторым отделением, графом Паниным. И с визой "к немедленному исполнению" советника от министерства Юстиции Главного Управления, статского советника Спасского. Велено вас, Герман Густавович, арестовать и препроводить в Омскую гауптвахту.

- Вот как? - удивился я. Известие, и правда, оказалось несколько неожиданным. - И снова никаких обвинений не предъявлено?

- Точно так, Ваше превосходительство, - клюнул головой Миша. - Однако же, ныне вовсе не Киприян Фаустипович в Томске надзором ведает. А господин...

- А господин майор и палец о палец не ударит, чтоб кого-то выручить, - кивнул я. - Только не понятно - с чего Афанасьев-то вместо унтера с солдатами мне записку с предупреждением решил прислать?

- Думается мне, Герман Густавович, что их благородие - весьма умный человек. И хорошо осведомлен о... О ваших друзьях в столице. Штабс-капитан извещает так же, что сразу после обеда пошлет вестового к господину Катанскому с рапортом, в котором настоятельно порекомендует уточнить распоряжение у вышестоящего начальства, прежде чем ссориться с такой... гм... фигурой. И еще, есть у нас с Иринеем Михайловичем подозрения, что наш Николай Андреевич имеет регулярные сношения с...

- С Мезенцевым? - скривился я. - Ничуть этому не удивлюсь. Так же, как и тому, что майор наверняка уже каким-то образом стакнулся с... с кем-либо из окружения графа Панина. Хотя... Зная... эм... таланты нашего майора, может оказаться, что ничего подобного ему и в голову не пришло.