Мерзкий старикашка - Алексей Герасимов

— Отчего вы не послали за мной, брат, когда ему стало совсем худо?

— Ах, отец Тхритрава, но что бы это изменило? Я молился за него…

— И мы могли бы молиться о его исцелении вместе, — в голосе настоятеля прорезались нотки сурового недовольства.

— Но… ведь и вы, и вся братия неустанно о том молитесь и так!

Вот интересно, и откуда во мне такой скепсис к последним словам брата Шаптура? Ой, не иначе все те же обещанные воспоминания…

А что, может бывший хозяин моего тела был такой гад, что единственной молитвы, которой он достоин, является «Чтоб ты, гнида, сдох»? Интересно, и много мой предшественник врагов нажил?

— Это верно, — голос настоятеля смягчился. — И все же, в такой час, когда жизнь нашего брата висела на волоске, каждый глас, взывающий к Святому Солнцу был бы небесполезен. Я не виню вас, брат Шаптур, вам, как бывшему мирскому лекарю это непривычно, должно быть…

— Я, верно, еще не проникся должной благодати, отец Тхритрава.

— Пустое. Вы слишком недавно у нас в обители, вам наши порядки внове, но я буду последним, кто обвинит вас в небрежении своим священным долгом, — голос настоятеля был полон меда и патоки. — Нынче пойдите отдыхать. Скоро брат Асмара придет вас сменить, а покуда его нет, при брате Прашнартре побуду я, помолюсь о его скорейшем выздоровлении. Идите, не спорьте. Я тут, все же, пока настоятель.

Интересно, меня сейчас подушкой придушить не попытаются? Если так, то Тхритраву будет ждать пренеприятный сюрприз — мне обещали еще немножко пожить, причем, полагаю, не несколько минут подразумевалось, так что буду драться.

Хотя, сам-то настоятель мараться будет вряд ли…

Хм, а с чего бы это такая паранойя? Явно, не моя собственная, а благоприобретенная — за свой поганый язык в торец, бывало, получал, но вот чтобы всерьез кто-то на мое здоровье покушался, такого не было. Ну, ангелы небесные, или кто вы там, что за типа вы мне в качестве реципиента подсунули-то?

Блин, пить охота, а тут этот пастырь душ человеческих ошивается, чтоб его. Вот не доверяю я ему отчего-то, хотя и не видел еще ни разу, не буду при нем «в себя приходить».

Вновь скрипнула дверь.

— Отец-настоятель? — басовито произнес вновь вошедший.

— Оставь, Асмара, мы одни, — отозвался Тхритрава. — Шаптура я отпустил, пусть отдохнет. Этот лекарь хорошо поработал. Он идет на поправку.

— Велика важность… — тяжелые шаги у этого брата Асмары, не иначе весит как чугунный мост. — Когда он год назад расшибся, ты так не переживал.

— Год назад был жив царевич Тыкави, — сварливо огрызнулся настоятель.

— У него же остались двое сыновей.

— Двое малолетних сыновей, — прошипел Тхритрава, затем помолчал немного, и спокойно, как-то нудно уже, добавил: — Я получил вести из столицы. Каген серьезно болен.

— Оправится? — деловито поинтересовался Асмара.

— Все в воле Святого Солнца, конечно, но я бы не рассчитывал на выздоровление царя.

— И чего теперь ожидать? — озадаченно пробормотал собеседник настоятеля.

— Кто знает? — задумчиво протянул Тхритрава. — Дочерей своих он всех выдал за кордон, других сыновей у него нет, но и Шехамскую Гадюку в качестве регентши при малолетнем внуке Кагена совет князей потерпит вряд ли. Сами они промеж собой тоже никогда не договорятся, а вот тут те, кто поумнее, могут припомнить о том, что у царя есть еще и брат, который по всем законам имеет преимущественное перед его внуками право на престол. Но если к тому моменту как это придет в головы примаса и владетельных царевич Лисапет умрет, то нам с тобой, брат-кастелян, не поздоровится.

Оп-па! Опаньки! Оп-па-панечки! Это они про кого? Не иначе как про меня! Я что же, выходит, царского роду и вскоре трон унаследую? Черт возьми, а жизнь-то налаживается!

— Ладно, это все пока умозрительно. Приставь кого-нибудь из братии за ним приглядывать, пока не поправится. Не самим же нам с тобой за ним горшок выносить.

— Думаю, юный Тумил сегодня о нем позаботится, — ответил Асмара.

— Кто? Он же еще только послушник и совсем мальчишка.

— Зато княжеского рода. Никто не скажет, что приглядывать за братом Прашнартрой приставили незнамо кого. К тому же… — кастелян издал гаденький смешок. — Выносить горшки за больными, это хороший урок смирения.

— Резонно, — согласился настоятель. — Пойдем, пришлешь его, а у нас еще много дел.

Снова скрипнула дверь, и я остался в одиночестве.

Помирающего одного оставили гады — припомню я вам это, когда царем стану.

Продрав глаза, я первым делом огляделся. Что сказать? Небогато тут живут царевичи, что уж там. Келья, какие в монастырях бывают (если верить фильмам и интернету), камень, никакой штукатурки, размером три на три с половиной метра где-то. Ну или, по местным меркам, шесть на семь локтей.

О, опять телесная память. Не обманул неопознанный светящийся субъект!

Обстановка — тоже не гостиница на пять звезд. Это скорее отель «все выключено»: топчан подо мной, табуретка, небольшой столик, вешалка с каким-то буро-коричневым плащом на ней, пузатая тумбочка у стены, справа от двери, на тумбе какие-то инструменты для пыток валяются, и небольшое зеркальце над ней, на стене. Вроде как из полированного металла — зеркало, естественно, а не стена.

Хм, набор юного палача, выходит, это мои мыльно-рыльные? Однако… В какую же глушь я попал-то?

Ладно, хоть посмотрим, как я теперь выгляжу… если чертова спина и негнущиеся коленки встать позволят. Есть! Сел! Теперь встать… Слабость-то в теле какая… Ну-да, ну-да, я ж болел… А мы вот по стеночке, по стеночке, и на месте. Ну, свет мой, зеркальце… заткнись.

Да-а-а… Что же, теперь с «немножко» все понятно. Глядя на свое отражение я невольно припомнил широко известный анекдот про осла: «Судя по члену и ушам, Петька, этому зайцу лет сто».

Ну или немногим меньше, если сделать поправку на болезнь. Но это офигеть как болеть надо!

Из зеркала на меня смотрело сухое морщинистое лицо — натуральный обтянутый кожей череп, еще и не бритый дней пять — с седыми, некогда заплетенными в косичку до лопаток, а теперь частично выбившимися и всклокоченными жидкими волосенками, тонкими губами, крупным тонким носом и здоровенными водянисто-голубыми глазищами. Вокруг глаз наблюдалась такая чернота, что сравнение с пандой само собой приходило на ум.

Я перевел взгляд на костлявые руки с узловатыми, воспаленными суставами артритника, заглянул под свою замызганную серую ночнушку (нижняя рубаха — услужливо поправила меня память), — нет, не задирал подол, тощие и перевитые венами цыплячьи ножки и так видны были хорошо, — ворот широкий оттянул и заглянул.