Гений - Афаг Масуд

Гулам Гусейнли некоторое время повертел трубку в руке, словно ждал еще чего-то, потом положил ее на место.

- Говорит, что именно после его справки... - задумчиво сказал он.

- Что?- простонал кто-то в противоположном конце кабинета.

- Он говорит, что этот вопрос подняли, только ознакомившись с его справкой,- глухим растерянным голосом проговорил Гулам Гусейнли.

Его всегда раздражали путаница, бессмыслица, неопределенность. И в прозе своей Гулам Гусейнли был таким. В каждой фразе, каждом обороте он старался быть предельно ясным и логичным, что постоянно отмечали анализирующие его творчество критики.

- Ну, что я говорил?.. Убедились?.. - выкрикнул Асланоглы, оглядывая присутствующих, при этом в глубине его глаз вспыхивали непонятные огоньки.

- Ради Аллаха, потише - потирая лицо, проговорил Гулам Гусейнли, - ...и без тебя тошно...

...Смеркалось. Собравшиеся разбрелись по домам, остались только, как это всегда бывало в экстремальных случаях, Гулам Гусейнли и Фарадж. И хотя в кабинете горел полный свет, но по мере того, как за окном темнело мрак , казалось, сгущался и в кабинете...

- Тут может быть несколько вариантов,- говорил Фарадж, вглядываясь в клубы табачного дыма. - Во-первых, может быть, Президент просто хочет этим поступком войти в историю... То есть остаться в истории справедливым шахом, создавшим условия для жизни великому Поэту... - Фарадж взглянул краем глаза на Гулама Гусейнли, чтобы убедиться, что тот его слушает, и продолжал: - А может быть, стихи Поэта произвели на Президента, любящего поэзию, впечатление... и он сделал это безо всякой задней мысли, во имя великой литературы... Но есть еще одна версия...

... Эти рассуждения прервал резкий звонок телефона. Гулам Гусейнли чуть ли не всем телом обрушился на него... На том конце провода послышался взволнованный голос Дениза:

- По-моему, тут есть только одна версия - Президенту нужна любовь поэтов...

Дениз начал распространяться о том, какую огромную энергию может дать человеку любовь поэта, после чего торопливо попрощался и бросил трубку, так словно внезапно куда-то заспешил...

- Третья версия... - как ни в чем ни бывало продолжил Фарадж, загибая очередной палец.

-... Значит, он способен понять художественное слово...- прервал вдруг Фараджа Гулам Гусейнли, и неясное сияние разлилось по его лицу...- значит, он все понимает... взволновано проговорил он...- а мы-то...

...Фарадж давно не видевший друга таким, слегка растерялся.

- Конечно, понимает, ответил он, недоуменно пожимая плечами.- Я всегда говорил... и опять повторяю... Быть может, он самый великий писатель...

-... Значит, он нас понимает,- будто самому себе сказал Гулам Гусейнли и почувствовал, как от восторга комок подкатывает к горлу ...

В такие мгновения, когда Гулам Гусейнли был чем-то растроган, Фараджу становилось не по себе. Он расстраивался, ему казалось, что это он довел своего друга детства, крепкого мужчину, автора нескольких книг до столь жалкого состояния.

И сейчас сердце Фараджа, больше жизни любившего литературу, болело за друга... Ему было больно видеть этого здорового пятидесятилетнего человека беспомощным и растерянным, как внезапно осиротевший ребенок...

***

...Вечером в своей маленькой однокомнатной квартире Гулам Гусейнли в задумчивости сидел в глубоком кресле перед телевизором и вспоминал, как Фарадж, перечисляя версии, загибал свои маленькие пальчики, точно на кнопки надавливал.

Во всем этом единственной реальностью было предоставление Президентом квартиры Поэту, без устали поносившему во всех газетах и зарубежных радиоголосах власти и их "инфантильную политику"...

За раздумьями Гулам Гусейнли незаметно задремал в своем кресле, и приснился ему Фарадж.

-Его самое крупное произведение - это мы... - подмигивая говорил он.

...Наутро в литературных кругах, во всех редакциях и творческих объединениях царило необыкновенное возбуждение. Всюду "обмывали" квартиру Поэта, произносили в его честь тосты, направляли через газеты пышные поздравления Поэту и благодарственные телеграммы Президенту...

Рассказывают, что группа литераторов, потрясенных этим сообщением, направила Президенту телеграмму на двадцати трех страницах, в которой говорилось о силе художественного слова, о том, какие перемены способно произвести оно в душах людей, о физической мощи Слова, которое властно изменять события.

А поклонники Поэта, по слухам, видя в этом событии символ торжества поэзии и искусства, даже отправились с паломничеством на могилу какого-то средневекового поэта. Там они провели День поэзии, читая стихи виновника торжества, и закончили все возложением цветов на могилу...

...Рассказывают еще, что несколько собратьев по перу поехали к Поэту, рассчитывая увидеть своего друга на седьмом небе от счастья. Но вместо этого нашли его печальным, даже сонным, лежащим спиной ко всему миру.

Увидев их, он встал, и ноги его были опухшими, похожими на столбы, потому что было в квартире тесно, и вел Поэт от того жизнь малоподвижную. С трудом переставляя ноги, он двинулся к ним с выражением вины на лице.

- ...Это он сам... Я ни о чем не просил, - растеряно пробормотал Поэт, вглядываясь в лица пришедших...

...Новость о том, что Президент дал квартиру Поэту, откровенно поддерживающему оппозицию, и даже прочитал на память его стихи, в тот же день вышла за пределы кругов литературных и разлетелась по кругам, никакого отношения к литературе не имеющим...

Многие сочли это рекламной акцией для привлечения на свою сторону армию поклонников Поэта, оппозиционные партии, которым сочувствовал Поэт, литераторов...

...Другие видели в этом расчет Президента на то, что благодарный Поэт со временем создаст и его, Президента поэтический портрет.

В памяти у многих остались стихи Поэта, посвященные экс-президенту, после которых тот из обычного ученого - языковеда, почти против своего желания, ставшего президентом, вдруг превратился в личность легендарную, всеобщего любимца. Видно тот феномен привлек внимание и нынешнего Президента...

И если бы теперь Поэт с присущим ему вдохновением воспел Президента, рожденного властвовать над людьми, создал образ мудрого руководителя, отдающего себя без остатка во имя народа, тогда уж ни годы, ни тысячелетия не стерли бы имя этого человека из памяти потомков...

***

...Вечером следующего дня - холодным, ветреным, осенним вечером - Гулам Гусейнли, все еще тонущий в море версий, брел домой. За одним из поворотов он нос к носу столкнулся с кем-то.

- Ах, дорогой,- слабым голосом простонал этот некто, уткнувшись лицом ему в грудь, так будто специально караулил его за этим углом. - Я знал, я всегда знал, что среди нас самый сильный, самый смелый - это ты... И снова ты... снова Гули...

Только по мягкому, певучему выговору Гусейн Гусейнли узнал во встречном Салаха Сарызаде, всю жизнь, пишущего романы о трудной жизни простых нефтяников с черными от мазута руками, но светлыми душами.

- Значит, все было напрасно?... все было ложью?... Литература...- тут голос старого писателя словно куда-то отдалился, а потом зазвучал совсем рядом, - Литература, которой мы отдали всю свою жизнь, ради которой терпели столько лишений, никому, значит, не нужна, Гули?...

...Сарызаде продолжал говорить, все еще уткнувшись лицом в грудь Гулама Гусейнли, и казалось, отстранись он сейчас и тут же упадет. Он даже плакал ... Или это Гуламу Гусейнли так показалось?..

...Гулам осторожно отстранил от себя, худое, хилое тело старого писателя, взглянул ему в лицо.

- Почему же не нужна?..

- Не нужна...Не нужна... Если б была нужна, если б они ценили литературу, то не поступили бы так...

Тут голос старика задрожал, он закашлялся, лицо его сморщилось, отчего он стал похож на обиженного ребенка

- Да что же они такого сделали, Салах муэллим?..

- Я уже пятьдесят лет в литературе, автор тридцати двух романов, ста четырех рассказов, инвалид Отечественной войны, рядовой литературы, посвятивший ей всю свою жизнь, живу у черта на куличках, в коммунальной квартире, а они раздают квартиры тем, у кого и так по три-четыре дома...

...Гулам Гусейнли насторожился. Он внимательней взглянул на старого писателя, которого до сих пор считал человеком тонким, добрым.

- Вы кого имеете в виду, Салах муэллим?.. Если вы о Поэте, то он, бедняга...

- При чем тут Поэт, милый?!. Мне сейчас позвонили и сказали, Президент в честь съезда дал квартиру каждому члену Совета аксакалов...

...Гулам Гусейнли собирался ответить, но Сарызаде, неожиданно повернулся и, продолжая что-то бормотать о совете аксакалов, пошел прочь, шаркая старыми, стоптанными башмаками.

- ...Я новый роман написал... пришлю! - крикнул он уже с другой стороны улицы. - Опять про нефть!..

...Дома Гулам Гусейнли включил телевизор. Транслировали встречу из Дворца президента.

...Президент на этот раз вошел в зал не как обычно через широкие двустворчатые двери, а возник из какого-то таинственного пространства между стен. Он на некоторое время величественно остановился на фоне трехцветного знамени, будто ждал чего-то, а потом, словно повинуясь не слышному обычному уху приказу, прошел на свое место во главе огромного круглого стола, оглядел собравшихся светло-серыми глазами, настолько светлыми, что зрачки почти сливались с белками. Потом на его розовых щеках появилась улыбка, он что-то сказал.