Ах, покойный месьё де Жонзак! Из четверологии романа «Франсуа и Мальвази» - Анри Коломон

И у тихой, одинокой жизни появятся свои прекрасные стороны. Слуги которых он ранее мало замечал, заменят ему ушедших в мир иной родных.

Мало-помалу де Жонзак снова вернулся к тем ужасным воспоминаниям, так измучившим ему душу:

Меньше полгода назад умерла жена: она не проснулась задохнувшись от цветов аспарагусов, непредусмотрительно оставленных служанкой на ночь, при закрытых дверях и окнах.

Примечательно, что служанка в слезах уверяла, будто бы сама госпожа отказалась от проветривания, а цветы могли и скопится.

Почти сразу же после нее последовала мать. Смерть жены пагубно подействовала на нее, да и было ей под восемьдесят.

Племянника убили в парке Ангулема на дуэли. Естественно имя победителя установить не удалось, таковых почти никогда и не устанавливают, потому как выяснение отношений таким способом строжайше запрещено еще по указам кардинала Ришелье, за что дуэлянтам и секундантам полагается суровое наказание с конфискацией имущества.

А все указывало на то, что была именно дуэль. Его труп нашли утром с проколами ран в животе и отрубленной рукой, держащей шпагу.

Он, де Жонзак надолго уехал на похороны и там узнал о гибели другого племянника, убитого в битве при Гохштедте в Баварии. Жена того, узнав об этом, отравилась в ту же ночь. Дядя, живший у него в Жонзаке, скончался по дороге на похороны, от апоплексического удара.

Похороны следовали одни за другими, так что вернуться ему в Жонзак пришлось уже опустевший, откуда разбежались, почувствовав неладное, все близкие, жившие с ним во времена благополучия, как он говорил: «как крысы с тонущего корабля».

И действительно, дом Жонзаков, некогда величественный, как корабль, оставался над водой сейчас лишь только носом. Остался только он, на нем род закончит свое существование. Правда можно объявить де Морне – его незаконнорожденного сына – Жонзаком.

Сеньор де Жонзак посмотрел на него, приехавшего откуда-то из империи, сидящего недалеко от него, от чего ему стало от этого неприятно.

Де Жонзаку сразу не понравился этот немец, полный, и этим чем-то схожий со свиньей /по его представлениям/, оскобленный, с пышной копной грязно-соломенных волос.

Временами он вызывал у него отвращение от одной только мысли, что его дом и славное доброе имя может перейти ему.

Поистине верны слухи, что над его родом веет проклятие.

Однако оставался еще его кузен, к которому он в несчастии привязался всей душой и всегда ждал его приезда, как и сейчас. Но почему до сих пор он не приехал? Давно уже было пора.

Внезапно сеньора де Жонзака поразила мысль, что его кузен не приедет на то кощунство, которое он здесь устроил. Де Жонзаку стало еще невыносимее сидеть среди праздновавших. От музыки звенело в голове; закрыв глаза, чтобы не видеть ничего, прошептал:

– Боже, как плохо.

Ему стали противны гости, только и ищущие где бы повеселиться, и в то же время дороги те близкие знакомые, что сидели за одним столом, и которым так же передалось его мрачное настроение.

Как ему хотелось видеть еще и графа Саймона, с его положительно действующей на него разговорчивостью. Тут он к вящему своему удивлению заметил в дверях Рено. «Легок на помине» – подумал он и стал высматривать за Рено того, кого так ожидал. Всматриваясь в вертящуюся толпу, де Жонзак не заметил как Рено оказался рядом перед ним. Заметив – вздрогнул!

– А… что, графа нет? – спросил он слабым дрожащим голосом, стараясь не глядеть в глаза.

– Графа нет… в живых. – ответил Рено, как можно мягче, но слова его прозвучали как приговор.

Де Жонзак, как пораженный уронил голову на стол, потеряв сознание.

Очнулся от воды, которую подала служанка Марчелла.

Слабость и тошнота не проходила. Пошли за сердечными каплями. Ему все не становилось легче. Лицо все такое же серое. Он то открывал, то закрывал глаза. От остатков воды в стакане отказался. Все же начал чувствовать, что становится лучше и причиной тому была музыка, продолжавшая бессовестно звучать. Лишь немногие в той стороне зала заметили смятение в этой, и пока только глядели…

– Да прекратите же! – крикнул кто-то из рядом стоявших, оборвав игру итальянских музыкантов. Среди гостей разносилось известие об убийстве графа Саймона, ввергая их в смятение.

Праздника как не бывало, и мог ли он быть, когда хозяина уносят в кресле, ослабевшего и в бессознательном состоянии.

Узнав почему его уносят? – От сердечного приступа, им ничего больше не оставалось делать как уезжать. И в это время другое ошеломляющее происшествие: де Морне идя, вдруг схватился за живот застонал и стал медленно валиться…, но его вовремя подхватили прежде чем он упал. Подтащили и положили на диван.

– Врача! Врача! – завизжали старые дамы, когда молодые люди спешили выйти с еще большим испугом от мысли, что и у них сейчас тоже может зажечь в груди.

Гости мало-помалу покидали дворец, с той поспешностью, с которой покидают опасные места.

Рено никем более не замеченный, чтоб не стоять так просто, подошел поближе к дивану, где врач давал де Морне какое-то снадобье, а затем стал прополаскивать взбухшие от яда десны. А так как он стоял так же недалеко и от стола, то услышал разговор двух людей между собой.

– Сюда бы и полицию не помешало. – заметил один.

– Сначала врач. Что он скажет? Что-то странным был последний приступ у месье де Жонзака.

– Говорят он душевнобольной. Я сам-то не верю этим слухам, но думаю, что после всего случившегося, с ним это может произойти.

Сзади Рено кто-то подошел и дотронулся до его плеча. Тот человек был примерно лет на десять моложе его. Держался по-джентельменски спокойно, с толикой изысканности, судя по тому с каким шиком он пил кофе, смакуя из маленькой чашечки.

– А что брата де Жонзака тоже отравили? – спросил он.

– А что разве сеньора де Жонзака отравили?

– А я и не говорил, что его отравили, отравили де Морне, потому мною и было произнесено слово «тоже».

Рено укорил себя в невнимательности, но все же жилка подозрительности в нем все же всколыхнулась.

– А что вы разве не знаете двоюродного брата де Жонзака по имени?

– И знать не хочу. Я даже не знал, что он ему двоюродным братом приходится, я просто хочу знать, как его устранили, вот и все. Что так же ядом?

– Кинжалом.

– Кинжал и яд, – проговорил человек, допив кофе. – Старая, испытанная формула.

– Две смерти за день, это только подумать? —прошептал Рено.

– Вы поразительно правы, хотя и ошибаетесь в деталях.

Собеседник поставил со звуком чашечку на стол и направился вместе с последними уходящими к выходу, от ничего не понявшего из его последних слов Рено.

Сзади опять кто-то подошел, но не оборачиваясь можно было определить, что это женщина: по характерному для нее шарканью юбок и ароматическим запахом тонких французских снадобий, которыми она благоухала.

Рено узнал Марчеллу, которая состроив обворожительную гримасску испуга, нежно произнесла:

– Месье Рено, сеньор де Жонзак желает вас видеть. Следуйте пожалуйста за мной.

И Рено ничего не оставалось делать, как пойти за ней.

В первой же полутемной, а главное пустой галерее Марчелла вдруг остановилась, как будто испугавшись чего-то ждущего впереди… но испуг был личного характера.

С некоторое время она продолжала так стоять, видимо не решаясь чего-то сказать, бросая мимолетные взгляды.

– Вы мне что-то хотите сказать? – так и спросил ее Рено, покровительственно положив руку на плечо.

– Я? Нет! – ответила она, как очнувшись в испуге.

Тогда Рено не видя впереди ничего опасного, что могло бы остановить, шагнул вперед, но остановился от прикосновения ее ручек, обхвативших его руку и прижавших ее к своей щеке.

Тут же она упала перед ним на колени /заметим нечаянно при этом заголив свою ножку/ и со слезами стала жалобно умолять:

– Месье Рено, я узнала такое… месье Рено, умоляю вас… увезите меня отсюда! – разрыдалась она. – Они меня убьют, если я останусь здесь! это ужасное место… я чувствую этой ночью со мной что-то случится! /захныкала/…Я не знаю, что они со мной сделают, но они на все способны: вот посмотрите, что они со мной хотели сделать…

Марчелла оголила плечо и указала на шрам, опустив с наплечников полу, ранее прикрывавшую полную грудь.

– Они мне сказали, что ее … – договорила жестом руки, – Я хотела бежать этой ночью / захлебывалась она в слезах / они поймали… Боже, что они вытворяли со мной на сеновале… я еле вырвалась. Мне было приказано подсыпать яд в бокал месье де Жонзаку и поднести. Я не сделала этого! Они убьют меня за это! Месье Рено, ведь я!…О, Боже, что со мной будет?…Вы ведь спасете меня, милый месье Рено? Ведь правда? – мучительно в волнении упрашивала она.