Солдат трех армий - Бруно Винцер

Около десяти часов я выехал из поселка в штаб группы «Юг». Он находился в центре города, напротив главного вокзала, в гостинице «Рейхсхоф», которую бундесвер снял и приспособил для своих нужд.

Перед зданием, с правой стороны, там, где была стоянка для служебных машин, стояло несколько джипов, множество стандартных голубовато-серых бундесверовских частных машинки большой генеральский «опель-капитан». К счастью, я нашел место для своего «фольксвагена» слева, между машинами, принадлежавшими офицерам штаба.

Когда я вошел в «Рейхсхоф», часовой отдал мне честь и пропустил, не спросив служебного удостоверения, хоть я и был в штатской одежде. Он меня знал, да к тому же почти все мы тогда ходили в штатском и только в служебном помещении надевали форму, которая хранилась в шкафу. К концу занятий все опять переодевались. «Гражданину в военной форме» мы, так сказать, противопоставили «солдата в штатском». Под этим обличьем в нас нельзя было признать офицеров бундесвера и затеять с нами нежелательный спор где-нибудь на улице, в ресторане, поезде и т. п. Нам нередко приходилось «защищать» свою профессию: большинство народа было решительно несогласно с ремилитаризацией, несмотря на то, что каждый проект, имевший отношение к бундесверу, неизменно принимался бундестагом.

Ответив на приветствие часового, я прошел через вестибюль к широкой лестнице. На четвертом этаже находился отдел кадров штаба, а в конце длинного коридора – мой отдел, функцией которого была связь с гражданскими организациями с целью вовлечения молодежи в бундесвер. В одной из четырех комнат, занимаемых отделом, был мой служебный кабинет, где сейчас работал капитан Небе, заменявший меня во время отпуска. Из окна видна была людная привокзальная площадь. В кабинете стоял письменный стол, по стенам комнаты – полки для папок и газет, а посреди – круглый стол и четыре удобных мягких кресла. Они, правда, не очень подходили для военного учреждения, но моими посетителями были главным образом журналисты, которых я просвещал, разъясняя им преимущества бундесвера. А в мягком кресле иной раз терпеливо слушаешь.

В моем кабинете висели карта мира с военными базами НАТО, карта Европы, где Германия была представлена в границах 1937 года – правда, с той особенностью, что территория ГДР, закрашенная малиновой краской, именовалась Советской зоной, – и большая картина. Изображала она мчавшуюся во весь опор вермахтовскую мотопехоту, когда она брала штурмом какую-то советскую позицию, – художник запечатлел здесь момент наступления. Картины на тему о нашем отступлении, естественно, спроса не имели.

В остальных трех комнатах сидели мои сослуживцы: два фельдфебеля, унтер-офицер, ефрейтор и машинистка – одна из тех вольнонаемных служащих, которые встречаются во всех штабах бундесвера. И наконец, особого упоминания заслуживает капитан Небе, который сейчас временно занимал мой кабинет.

Когда я вошел, он с подчеркнутой вежливостью встал с места и отрапортовал. Этим он как бы подчеркнул расстояние между нами, какое должно быть, согласно уставу, между капитаном и старшим офицерским составом.

Затем мы поздоровались за руку, осклабились, спросили друг друга «как живем», после чего убрали стоявшую между нами «кулису» в сторону. Бесшумная смена декораций, как на сцене. Да, точь-в-точь как в театре.

– Что нового в нашей лавочке, Небе?

– Ничего существенного, господин майор. Кое-какие директивы по поводу рекламы, несколько эскизов плакатов и обычные телефонные переговоры с редакциями. Да еще звонил вам кто-то из министерства, хотел говорить с вами лично; фамилии своей он не назвал, Я ответил ему, что вы часам к десяти сюда заглянете.

– Он не говорил, что ему нужно?

– К сожалению, нет. Я спросил, не надо ли вам позвонить ему в Бонн, но он сказал, что сам вас вызовет.

Волей-неволей приходилось ждать этого телефонного разговора. Я зашел в другие комнаты, поздоровался с сослуживцами, прочитал новые распоряжения и уселся в одно из кресел у капитана Небе, где сиживали мои посетители. Фрау Хефеле подала нам по чашечке кофе, мы закурили и принялись злословить о нашем старике командующем, генерал-лейтенанте Иоахиме Гуте. Нам, офицерам связи с прессой, доставляло необычайное удовольствие подсылать к нему интервьюеров. Этот генерал, который полагал, что воздушная бомбардировка и фасон фуражки одинаково важны с военной точки зрения, и позволял себе орать во все горло на подчиненных независимо от их ранга, этот человек, при появлении которого все замирали или шмыгали в первую попавшуюся дверь, становился совершенно беспомощен, когда ему подсовывали под нос микрофон. Он не в состоянии был связать двух слов перед магнитофоном. От всего этого мы получали дьявольское удовольствие, поистине наслаждение, правда, недолгое и с отдачей, как бумеранг, ибо за то, что мы видели «всесильного» в минуту слабости, он при удобном случае расплачивался с нами сполна.

Пока мы злословили, незаметно прошло время, и телефонный звонок прозвучал неожиданно. Мне показалось – разумеется, это была игра воображения, – что он прозвучал как-то особенно резко и угрожающе; я как будто предчувствовал, что этот разговор окажется очень важным, решающим для моей судьбы. На войне мы часто говорили об убитом товарище, что он предчувствовал свою гибель. На самом же деле нас тогда просто не покидало чувство страха и какое-то ощущение, похожее на предчувствие. Если оно не сбывалось, значит, человеку повезло. У других же это непрестанное дурное предчувствие, к несчастью, оправдывалось. Нечто подобное случилось и со мной.

Человек, вызвавший меня к телефону, был моим добрым приятелем, офицером из окружения министра, Разговор наш был краток, мы оба знали суть дела.

– Министр совершенно не согласен с вашим докладом о пресс-конференции. Шумел.

– Да почему же, ведь я изложил все как было, подробней уж никак нельзя.

– Так-то так, страниц там много, материала для чтения хватает. Но в вашем докладе отсутствуют, во-первых, такие слова, как «черный рейхсвер», «незаконные меры», «все это уже было прежде», во-вторых, информация о выпадах ваших офицеров против самого господина министра. А особенно взволновало его то, что вы не выполнили его приказ. Вы обязаны были назвать офицеров, которые высказывались против министра и его распоряжений.

– Ах ты господи, да разве я могу сейчас вспомнить все фамилии! Правда, я могу точно указать, кто принимал участие в прениях – список выступавших приложен к моему докладу, – но я уже не помню, кто что говорил.

– . Милый господин Винцер, этими отговорками вы от министра не отделаетесь. Его информировали, что на этом вечере велась магнитофонная запись, и теперь он требует от вас этот материал, причем прислать его нужно с первым же курьером в Бонн.