Платит последний - Ольга Некрасова

— Джой! Джойка!

Пес ответил барабанной дробью, но к Лидии не вышел.

— Обиделся на меня, Джойка? Джойку бросила хозяйка…

Она заглянула за шкаф. Пес лежал под отцовой кушеткой.

— Ну вылезай, не дуйся…

Не переставая барабанить хвостом, Джой предупредительно рыкнул. Дружба дружбой, но под кушеткой была его территория, частная собственность, где в углу хранились ценные косточки, где никто не станет приставать с нежностями и тем более не наступит на него по случайности.

Лидию, как всегда, расстроило это типично мужское хамство. Они все такие, даже самые лучшие. Даже отец. В лепешку ради них расшибись, ставь им горчичники и клизмы, раскрой им душу — все равно когда-нибудь да рыкнут над своими унылыми сокровищами. Кстати, Джой, если долго не выметать из-под кушетки его косточки, сам начинал хватать людей за пятки. Ему было недостаточно чувствовать себя богатым. Он требовал внимания и преклонения.

Лидия села за отцовский письменный стол. Там, в нижнем ящике, была ее заповедная территория. Парамонову не удавалось туда залезть, хотя ковырялся и бывал замечен.

Стол был с секретом, таким простым, что Лидия разгадала его еще в детстве, а специалист по противоугонным системам Парамонов тринадцать лет покупался на эту простоту. Он искал механические премудрости, а премудрости давно сломались. Чтобы открылся нижний ящик, надо было сначала вытащить второй сверху и поддеть чем-нибудь оставшуюся от замка запирающую железку.

Если бы ревнивый Парамонов добрался до этого ящика, он, скорее всего, решил бы, что жена устроила ему издевательский розыгрыш. Ну что, по его разумению, могла прятать от мужа тридцатитрехлетняя женщина?.. А вот и нет. Поздравительные открытки, подарочки студенческих поклонников, давние театральные билеты, засушенные цветы — она-то помнила, с кем ходила в театр и кто дарил эти цветы, а муж был волен фантазировать и вырабатывать желчь. В коробке из-под торта лежали пупсики — и советские целлулоидные, и редкие в ее детстве немецкие, и привезенные ею не так давно из Франции, которые оказались китайскими. Это были ее нерожденные дети. Лидия мечтала о близнецах, но заводить детей от Парамонова ей быстро расхотелось.

Она разыскала пожелтевший конверт с трехкопеечной маркой; на клапане, внутри, неиспорченным девичьим почерком было написано «Колечка». Хранилась там затертая любительская карточка и два ломких вишневых листика из сада его тетки в Митине. Лидия добавила еще один трофей, который носила в сумочке целый месяц: визитную карточку Ивашникова Николая Ильича, директора фирмы «Ивашников», из чего следовало, что этот самый Николай Ильич был и владельцем фирмы.

Вот уж за эту карточку Парамонов точно снял бы ей голову. К роману с Вадимом, развивавшемуся у него на глазах, муж относился снисходительно, разумеется, пока Лидия не ушла из дому. Вадим был автомеханик, пусть и с вузовским дипломом, то есть в глазах Парамонова существо низшего порядка. А Колечка, Колька, ее студенческая любовь, превосходил Парамонова по всем параметрам.

Другое дело, что муж злился бы совершенно зря. Лидия в свое время не пошла жить к Кольке в его полуразвалившуюся избу (самую настоящую, бревенчатую, хотя и в черте Москвы) и теперь вовсе не собиралась идти на готовенькое в наверняка роскошную квартиру Николая Ильича Ивашникова, директора фирмы имени его. Хотя Колька был не против. Давал ей понять. Как всегда не вовремя — сейчас у нее был Вадим. А десять лет назад, когда Лидия еще не привыкла к Парамонову и поняла, что привыкать не хочет, у Кольки была Мария. Вот так они и жили в противофазе, всегда с кем-то не тем. Одного из пупсят-близнецов звали Колечка.

Задребезжали дверные звонки, все три. Отец притащил их со старой квартиры, и там они были нужны, а здесь лишь горько напоминали о том, что жило семейство на Кутузовском, в большой профессорской квартире, где звук обычного звонка не доносился до кухни и кабинета. Здесь хватило бы одного звонка. Кухня была — клетушка, а кабинета не было совсем.

Лидия закрыла стол и пошла открывать. Конечно же, это Вадим. Заждался, бедный.

Подходя к двери, она подумала, что у них с Вадимом где только не было, даже в лифте для романтики, только здесь, у нее дома, не было ни разу. Этот пробел стоило восполнить.

С НИМ ТЫ БУДЕШЬ СПАТЬ, ЛЮБИМАЯ

Дойдя до своего теплого гаража-бокса постройки еще пятидесятых годов, доцент Сергей Петрович Парамонов откатил стальную воротину, на первый взгляд не снабженную замками. Человек технически грамотный и посвященный в премудрости антиугонных систем обратил бы внимание на то, что лист стали такого размера должен бы весить тонны три, а Сергей Петрович даже не толкал, а скорее провожал едущую саму по себе воротину одной рукой, и на то, что замок там имеется, и какой! Другое дело, что нет замочной скважины, ручек и тому подобного. Роль ключа выполняла спрятанная в запонку на рукаве Доцента «далласская таблетка» с микросхемой.

В глубине запиравшегося столь хитромудрым способом гаража стояла обычная «девятка» — модель, стремительно терявшая свою былую престижность. Сергей Петрович просто подошел и открыл ее, опять же не доставая ничего похожего на ключи. Сел, расправил полы плаща, чтобы не измять, и сказал:

— Проснись.

«Девятка» завелась, тонко присвистывая мотором. Тут наш технически грамотный человек, которого на самом деле, увы, поблизости не было, должен был удалиться, стеная и рвя на себе волосы из понятной большинству мужчин и некоторым женщинам зависти. Мотор был с турбонаддувом, от «Порше», и, стало быть, остальные механизмы при таком моторе просто не могли оставаться «жигулевскими». Непрестижная «девятка» оказалась фикцией, жестянкой, прикрывавшей сердцевину неприлично дорогого автомобиля, доступного на Западе только верхушке среднего класса.

Педантично выждав пять минут, чтобы мотор прогрелся, Сергей Петрович выехал из гаража. На оставшиеся распахнутыми ворота он даже не оглянулся. Они закрылись автоматически.

Лидия удивилась бы (а Вадим, пожалуй, нет), если бы ей пришло в голову проследить, куда отправился ее немилый. Она не ошиблась: у Парамонова действительно была лекция в девять тридцать. Только напрасно ждали доцента Парамонова быковатые пятикурсники автомобильного института, из которых иные носили трехсотграммовые «голды» на шее и владели автомастерскими, подаренными папой, чтобы ребенок приобщался к бизнесу. В девять тридцать на кафедру взошла ассистентка и стала читать парамоновскую монографию «Противоугонные системы». Интересно, что как раз братовье с золотыми цепями, учившееся вообще-то через пень-колоду, слушало ее, как детектив, причем давно знакомый и любимый. Если ассистентка неправильно ставила ударения в названиях иностранных фирм, ее дружно поправляли, а в некоторых местах смеялись и перемигивались, как будто Парамонов отпустил невесть какую остроту, понятную, впрочем, только своим пацанам.

А Сергей Петрович беседовал с восточным человеком Гусейном, сидя в его в офисе с евроремонтом, который отличался от десятков тысяч таких же московских офисов разве что скромными размерами и окнами. Здесь окна были в потолке.

Все предприятие Гусейна — пять гаражных боксов, каждый на две машины. На общей крыше ржавеют помятые кузова, и высоко на шесте поднята выкрашенная белилами старая покрышка с надписью «Шиномонтаж». Под землей еще один гараж. Его расширяли при Сергее Петровиче. Грунт вытаскивали мешками и увозили в багажниках и так же, в багажниках, завозили цемент и арматуру. Гусейн как-то прихвастнул, что подземный гараж вдвое больше верхнего. Может быть, и не врал. Сергей Петрович не был допущен туда и не стремился. На Гусейновом предприятии соблюдался принцип «меньше знаешь — меньше срок».

Меж двумя смежными боксами у Гусейна тот самый офис с окнами в потолке, кондиционером и евроремонтом. Восточный человек лукаво называет его каморкой. Каморка не такая секретная, как подземный гараж. В ней Гусейн принимает важных клиентов и даже участкового.

Когда ни зайди, у Гусейна шашлыки из осетрины. Скворчащие, с корочкой, а откусишь — сочнейшие и нежнейшие. Сергей Петрович однажды подглядел: Гусейновы мальчики достают их из морозильника и разогревают в микроволновке. Вот и весь фокус, а Гусейн темнил несколько лет: «О чем говорим, Сирожа! Ждали гостя, сделали шашлык. Завтра придешь — завтра будет шашлык. Ночью придешь — ночью будет шашлык. Всегда тебя ждем, да?»

Еще у Гусейна неиссякающий бочонок настоящего коньяка, на наш вкус резковатого, но говорить об этом не стоит — обидится. Сергей Петрович однажды в благодушном настроении сболтнул, как его угощали в Ереване: армянский коньяк такой, армянский коньяк сякой, и в центре стола — одна бутылка азербайджанского. Хозяин торжественно ее откупоривает. Оскорбленные такой непатриотичностью гости замирают, старики начинают привставать из-за стола. А хозяин ополаскивает из бутылки руки и передает ее дальше. Так вот, услышав эту историю, Гусейн куксился два месяца и отмяк только после того, как Сергей Петрович вскрыл ему одну хитрую противоугонную системку.