Варвара - Феоктист Березовский

Кое-как очухался Иван, помог поднять и на телегу взвалить покойника. Тихонько обратно поплелся — как пьяный шел.

Вернулся и весь день в траве пролежал. Весь день кони без воды стояли. А Пенкин запряг дядиных лошадей в повозку, вывел на дорогу, настегал и направил в Казаткуль. Ни денег, ни покупок не взял.

Потом вернулся к избушке, запряг свою лошадь в телегу, взял топор, железную лопату и повез покойника к болотy — верст за пять у болота свалил. Раздел донага.

Отрубил топором одну ногу и зарыл в ракитнике около воды. Огрубил вторую ногу и отвез к своему залогу. Отворотил пласт и под пластом зарыл. Вернулся к болоту. Стал думать, что делать дальше с туловищем?

Потом нарубил сухого ракитника, развел костер и стал палить дядино тело; палил до захода солнца — только обуглилось. Измаялся — бросил.

Отдохнул, вырыл в ракитнике вторую яму и закопал.

Подержал в руках дядины вещи, подумал и бросил в костер.

Только к ночи в свою избушку вернулся, — весь день промаялся.

А дядины лошади пришли домой.

В Казаткуле мужики тревогу подняли. Заседателю донесли.

Через неделю в нашу деревню и заседатель явился.

Опросил всю деревню — от старого до малого.

Конечно, все показали, что через деревню Казаткульский старшина проехал, а куда делся — никто не знает.

Так ничем дело и кончилось. Пропал и пропал старшина. Кони пришли, вещи целы, значит не ограблен и не убит, сам куда-то пропал.

Брат Иван вернулся с пашни и три дня на печке валялся — хворал. Заходил к нам и Пенкин — бледный, хмурый.

С братом покалякают и с Варварой где-нибудь пошепчутся…

Как-то вечером говорит Варвара маменьке:

— Седни пойду к тетке ночевать…

— С чево это, спрашивает маменька, што ты там не видала?

— Так… звала она меня…

— Ну што ж… иди, коли охота пришла.

К ночи Варвара ушла.

Тетка тоже удивилась:

— Ты чо, Варя?

— Ночевать, говорит, пришла… Тятенька изобидил…

— Ну… милости просим… ночуй ужо… Отца твово сорок годов знаю… Знаю што за родитель!..

Повертелась Варвара и, как стемнело — шмыгнула на гумне. А там Пенкин поджидал ее.

Дворы были рядом.

Вот тут он и рассказал ей обо всем — што натворил…

Он рассказывает, Варвара тихонько ревет…

А тетка — баба дошлая была — притаилась за плетнем, да слушает. Вернулась Варвара в избу — глаза запухли.

Тетка спрашивает:

— Што с тобой, Варя?

— Говорю — тятенька изобидил… жизни никакой нету!..

Тетка виду не подала — будто ничего не слыхала.

Утром Варвара вернулась домой и весь день проплакала. Потом три дня ходила как тень. За три дня высохла — краше в гроб кладут.

Маменька как ни добивалась — ничего не могла добиться. Молчит и плачет.

Брат Иван опять уехал на пашню. А тятенька со вторым братом перед тем в город уехали — муку продавать повезли.

Тетка три дня молчала, а потом бабий язык не выдержал — шепнула соседке…

Ну, а дальше — дело известное.

В тот же день, к вечеру, вся деревня знала.

На четвертый день тятенька вернулся. Вызвали его на сход…

Сход порешил: обоих дружков арестовать, допрос снять и в волость отправить.

Староста да человек десять понятых, на двух телегах, на пашню поехали. Пенкин в поле был.

Староста даже ружьишко с собой захватил — одно во всей деревне было. Тятенька сел на коня верхом и тоже поехал. Осунулся он в этот день, почернел. Весь день по двору молча ходил, пальцами бороду перебирал, глазами горел — в лицо страшно было посмотреть.

Маменька с Варварой весь день ревели, я тоже.

Уехали мужики.

Приехали сначала к Пенкину.

Застали его за сохой — на полосе.

Слезли с телег, поздоровались. Пенкин немного в лице изменился. Помолчали.

Староста на слова не прыткий был. Снял картуз, покряхтел и заговорил;

— Ну… чо, Михайла… сказывай!

Пенкин побелел:

— Чо сказывать?

— Кайся, паря… нам без греха… и тебе легче будет…

— О чем вы?

— Сам знашь… Чо зря язык трепать!

Загалдели и мужики, стали ближе к Пенкину подходить:

— Сказывай, паря…

— Сымай грех!

— Зря канителишься…

— Куды дел Казаткульского старшину?

Взмолился Пенкин:

— Што вы… Бог с вами!

Остановились. Молчат.

Посмотрел на всех староста, опять крякнул:

— Ну… чо, ребята… надо приматься… валяй!

Навалились мужики на Пенкина и начали хлестать — кто по лицу, кто по спине, кто ногой, в брюхо, в бока.

Свалился.

Ногами слегка потоптали.

Молчит.

Вспотели. Стали дух переводить.

Тятенька со старостой в стороне стоял и к делу не прикасался.

Староста подошел к Пенкину и опять просить стал.

— Ну… чо же, паря?.. Сказывай!.. Сам потонул в грехе… Чо же нас мытаришь?

Лежит Пенкин — в черных кудрях кровь показалась, лицо в синяках запухло — а молчит.

Кто-то из мужиков посоветывал:

— Вздохи маленько надо отбить… сазнатца!

Схватили за руки, за ноги, раза три подняли и спиной на землю бросили. Изо рта кровь хлынула.

Молчит.

Один из мужиков взял с телеги старостин дробовик, подошел:

— Шомпол надо в зад пустить… До сердца дойдет… Сазнатца!

Застонал парень, заговорил:

— Не надо… Водицы бы…

Отвязали от телеги логушку, подали.

Раза три принимался пить — никак не может, кровь захлебать. Кое-как отошел. Стал рассказывать:

— Не хотел я… Нечистый попутал… вышиб из ума!.. Не помню, как топор схватил, как зарубил…

Остановился, дух перевел и опять:

— Опомнился я… За Иваном сходил… Взвалили на телегу… А к ракитам один увез… Один рубил на части… Один зарывал… Мучился… Душу выворотило!..

Замолчал.

Мужики после рассказывали: долго и они молчали; стояли, держались руками за пояса, а языком повернуть не могли.

Кое-как очухались.

Староста велел на телегу класть.

Нарвали мужики травы, сделали на телеге подстилку и стали Пенкина поднимать.

Тихонько положили.

А Пенкин стонет и все рассказывает: где зарыл ноги, где туловище; как мучился, как руки хотел на себя наложить…

— А вот теперь, — говорит, — рассказал… и легче мне!

Староста смеется:

— Вот так-то бы давно… чудак человек!

Подошли мужики к тятеньке:

— Ну, чо, Иван Степаныч… теперь к тебе поедем?.. Надо Ванюху-то поучить!?

Вышел тятенька вперед, посмотрел и говорит:

— Ехать ко мне не зачем! Поучить сына сам могу… вы меня знаете, мужики… правов своих я не лишен! Значит, не о чем беспокоиться… Сам представлю — куды следует!..

Пал на коня и ускакал к своей избушке на пашню.

Пенкина прямо с пашни в волость увезли.

А брата Ивана тятенька вечером привез на телеге домой — полуживого. Так уходил вожжами — узнать было невозможно…

Потом взялся за Варвару — с полчаса по ограде за волосы таскал, косу начисто вырвал…

Маменьку кнутом бил…

Младший брат, Влас, убежал за деревню к озеру.

А я в погребу просидела.

На другой день тятенька сам отвез Ивана в волость,

Там заседатель снял с парней допрос и в город отправил — в острог.

В остроге до суда три года просидели.

Потом и суд вышел.

Брату Ивану общество приговор дало — суд оправдал его.

А Пенкину дали: двести плетей и каторгу.

После этой беды Варвара словно переродилась.

Раньше была веселая, певунья. А после того сразу умолкла.

Стала сохнуть, румянец стал пропадать, только глаза, будто чернее да больше стали. Перестала со двора выходить и сарафан кумачовой забросила; стала синюю дабовую юбку носить. По десять раз в день волосы чесала, все ждала — когда коса вырастет.

Девки придут, уговаривают в хоровод или в разлучки играть — никак не уговорят.

Смеется, а у самой в голосе слезы:

— Будет… наигралась!

Маменька ласково начнет улещать:

— Оденься ты… поди… поиграй… засохнешь!

Сердито оборвет:

— Никуды не пойду… не засохну…

Если день праздничный да ведренный, уйдет куда-нибудь на зады, сядет у плетня за солнышко — косу плетет, да слезами поливает.

Сватали ее несколько раз — наотрез отказывалась.

Тятенька бить принимался.

Стиснет зубы, молча слезы хлебает и с места не тронется — пока тятенька бить не перестанет.

Потом поправит волосы и сквозь зубы скажет:

— Будешь бить, удавлюсь!.. А в замуж не пойду…

Отступился и тятенька.

Так три года прожила, до самого ухода Пенкина на каторгу.

Все три года, тихонько от тятеньки, холсты ткала; продавала и деньги копила.

Вскоре после суда, каким-то манером, пронюхала она, что скоро по тракту арестантов прогонят и что в той партии Пенкин пройдет.

Стала проситься у отца верст за сорок в деревню, погостить у родственников. А деревня эта стояла как раз на тракту, по которому каторжан гоняли.