Первый среди первых - Максим Волжский

***

В Сочи вечерело. Люди гуляли по набережной, отовсюду слышалась музыка, фонарики светили — не слепили, воздух был южный, прогретый, обнимающий. Брёл Еремей в толпе и диву давался. Красивый город — ухоженный. Просто райское местечко.

Зашёл Калашников в кафе. Заказал шашлык и бокал красного вина. Ужин был вкусный, вино ускоряло пищеварение. Через дорогу он заметил магазин с броской вывеской. Горела реклама неоновым светом — то красным, то голубым, то жёлтым и читалась как «First», что в переводе с английского значит, первый. Ну как не заглянуть в столь достойное заведение?

Съев всё до косточки и выпив до капельки, Еремей направился в магазин. Встретила его там продавщица, она же хозяйка: женщина упитанная, армянской национальности, приветливая, улыбчивая, но судя по взгляду, ушлая до курортных денег.

— Проходите, пожалуйста, — зазывала она. — У той стеночки отечественные товары, здесь турецкие джинсы, а также есть итальянские брючки в наличие. Хорошие брючки, и цены не кусачие.

Калашников походил вдоль скромных рядов, щупал вещи, да только пальцы вытирал. Он кепку примерял, что с якорем вместо кокарды и веселился, подыгрывая хмельному вину в теле. Как вдруг приметил ремешок синего цвета: крепкий брючный ремень. Пряжка у него большая, блестящая, буквы английские в готическом стиле: чудо, а не ремень!

— Сколько стоит? — деловито поинтересовался Еремей.

Продавщица опытным глазом взвесила вес кошелька русского парня.

— Для тебя дорогой, за пять с половиной тысяч уступлю. Ремень кожаный, мягкий. Носить его, сносу нет. Фирменная вещь. Италия!

Не с деревни приехал капитан, из самой Москвы пожаловал, правда, родился он в Егорьевске и за первые шестнадцать лет лишь один раз бывал в столице и всё больше на вокзале, но итальянские бренды знал — и недолго думая, согласился. А в подарок армянская женщина отблагодарила Калашникова пёстрым пакетом и спрятала в нём и ремень, и чек с пожизненной гарантией итальянской фабрики, что под Мытищами.

Оправился Еремей гулять дальше. Улыбался он прохожим, любовался пальмами, цветами диковинными. Гости города счастливы, ходят, словно пьяные, и только одинокий гражданин с бородёнкой, как у дьячка, переступая с ноги на ногу, разглядывал звёздное небо. В руках у него были нарды, на лице вселенская тоска.

«Что ж ты грустишь, мужичок? Уныние — это грех великий», — думал Еремей и твёрдой походкой направился разгонять тоску.

— Прекрасный вечер, — улыбнулся Калашников, присев на скамейку.

Грустный мужик кивнул в ответ, оценив Еремея положительно, и ответил заманчиво:

— Южная ночь, великолепна, но нет в ней лихости. Вот бы с кем кубики покидать, так просто сказка. Я, кстати, Семён.

— А я, Еремей, — ответил Калашников. — Может, в нардишки сыграем? Времени у нас много. Ночь в Сочи длинная.

Семён согласился на партейку другую и, присев рядышком, раскрыл доску.

— Метнём кубики наудачу? Узнаем, чей первый ход? — спросил Еремей.

Мужик почесал бородёнку, пожал плечами.

— Я никуда не спешу. Ходи первым, — ответил он

— Ну, первым так первым! — рассмеялся Калашников.

***

Две партии Еремей проиграл быстро. Потом сосредоточился и следующие две игры продул ещё быстрее — причём одну с «марсами».

— Что-то не везёт, — удивлённо бормотал Калашников. — Каждый ход вымеряю, оцениваю шансы, цифру загадываю. Но не везёт, хоть тресни!

— Ты просто торопишься, друг, — резонно заметил Семён, потому что сам никогда не спешил и думал коротко — просто жил, дышал летом, играл с незнакомцами в нарды и в небо засматривался по ночам.

Проигрывать Еремей не привык. Сходил за пивом. Принёс себе, другой бутылкой угостил Семёна. Приготовился Калашников сыграть последнюю партию, как заметил ремень на сопернике: синий, кожаный — точь-в-точь как в армянском магазине.

— Зачётный ремень, — перекатывая на ладони кубики, сказал Еремей. — Дорого взяли?

— Триста рублей. Здесь недалеко магазин, через дорогу. Вам показать?

Семён не врал. Глаза у него честные, да и к чему обман? Тогда Калашников призадумался. Почему-то вспомнился ёрш из моря.

Может быть, это знак? Вот такой странный сигнал, мол, не спеши, Еремей, не торопись всё делать с наскоку. Ёрш свою пасть открывал, не захлёбываясь кислородом, он предупреждал о чём-то важном. Да и в игре не везёт — тоже факт. Когда такое случалось, чтобы Еремей позорно проигрывал? Получается, что обитатель прибрежных глубин кричал ему: оглянись назад, Еремей!.. на жизнь свою оглянись и подумай здраво!

«Но я ведь всегда первый. Всегда и во всём. Неужели перемены грядут?» — прикидывал Калашников, оттого что сорок три года на горизонте подсвечивали, и пенсия через год. «А если бы преступник с пистолетом был половчее? Если бы ни вниз выстрелил, а точно мне в голову?» — испугался Еремей.

Калашников так и замер с кубиками в кулаке.

Мысль показалась глубокой. Ёрш гениальным. И тут послышался протяжный гудок. Еремей успел бросить взгляд в сторону дороги и увидел, как огромный грузовик несётся точно к лавочке.

***

Стало темно. Затем заиграла мелодия, но непростая мелодия. Это была волшебная музыка космоса, как песня с далёких звёзд. Еремей попробовал открыть глаза. Получилось. Рядом стоял Семён всё с той же бородкой. В руках у него доска. Глаза его зажмурены, он будто напуган.

Калашников осмотрелся, заметил, что висит в невесомости, а потом увидел Землю. Земля виделась, как на картинке, словно в кино.

— Семён, мы на луне, что ли? — изумился Еремей, свободно вертя головой на 360 градусов, будто нет у него скелета. — Друг, ты только глянь на меня. Я ведь парю, я летаю!

Мужик с бородёнкой прищурился, оценив обстановку.

— Чему ты радуешься? — сказал он. — Ты, брат, преставился, ты умер. Прошляпил свою жизнь, на том свете уже летаешь и радуешься.

Калашников вовсе не расстроился, лишь взмахнув руками, опустился ногами в лунную пыль.

— Посмотри, я наследил! Я оставил свой отпечаток! — орал от счастья Калашников. — Это первый след призрака на луне. Ты представляешь, Семён, я и здесь номер один!

— Не утешай себя, — не поддержал восторг Еремея скучный мужик. — Ты прислушайся? Чудится мне, будто машина гудит. Сигнал её слышишь?

Еремей вспорхнул вверх и завис, приложив ладонь к уху. И, правда, гул нарастал, будто в пробке кляли нерадивого «чайника». Только сигнал был недолгий, потому что сразу смолк, сменившись на звон могучего колокола. Звон становился всё громче, всё напористей.

— Пропал гудок. Я только слышу призывный бой, — понял капитан Калашников. — Ты прости меня, Семён, но мне пора. Прощай, человек. Прощай номер два…

Семён не успел и слова сказать, как Еремей превратился в тонкий луч и умчался в космическую темноту, чтобы, где-то в глубинах Вселенной найти новый мир.

Проводив товарища, Семён потряс нардами.