Русские и пруссаки. История Семилетней войны - Альфред Рамбо

Однако предлагаемая читателю книга представляет собой нечто большее, чем изложение труда г-на Масловского. Последний слишком скуп относительно всего, что не касается чисто военной стороны. Он пренебрег рассказами современников, даже теми, которые чрезвычайно характерны для духа и нравов армии. Он чуждается всякой живописности, особенно в описаниях баталий. Вполне сознательно он не использовал многие мемуары и письма, которые по его представлению хорошо известны русскому читателю. Но поскольку они могут быть интересны читателю французскому, я немало взял именно из них[2]. Наконец, в архиве французского министерства иностранных дел я нашел неизданные донесения французских и австрийских военных атташе, относящиеся к русской армии.

Настоящая книга отличается от труда г-на Масловского еще и тем, что в пределах одной и той же темы мы преследовали разные цели, имея при этом в виду совершенно разного читателя.

Однако, как и г-н Масловский, я не собирался затрагивать политическую и дипломатическую историю той эпохи. Она и так уже достаточно изучалась и обновлялась. Я ограничился ссылками на С. М. Соловьева из русских трудов, а из немецких — на Шефера и Арнета. Что касается французских источников, это «Людовик XV и Елизавета» Альбера Вандаля и опубликованные мною два тома «Собрания инструкций, данных французским посланникам и агентам за границей». Дипломатической истории я касаюсь лишь в тех случаях, когда это необходимо для понимания военных действий.

Август 1894 г.

А. Рамбо

Глава первая. Российский двор и европейская дипломатия

Дочь Петра Великого, царица Елизавета Петровна, в течение долгого времени была отстранена от трона, сначала своей двоюродной сестрой, вдовой курляндского герцога Анной Ивановной, затем герцогиней Брауншвейг-Бевернской Анной Леопольдовной, которая стала регентшей во время младенчества несчастного Ивана VI. При обеих Аннах Россией стали управлять немцы. Фаворит Анны Ивановны, сын курляндского конюха Бирон правил от имени своей любовницы. На смену ему пришел император-немец{1}, сын герцога Брауншвейгского, который наследовал престол еще в пеленках при регентстве матери, урожденной герцогини Мекленбургской.

При Анне Ивановне иностранными делами руководил вестфалец Остерман, главнокомандующим был ольденбуржец Миних, а главные дипломатические должности занимали Корф, Лёвенвольде, Кейзерлинг и Бреверн. В армии командовали Бисмарк и три генерала Бирона. При дворе выше всех стояли другие Лёвенвольде, Ливены, Бреверны и Эйхлеры. Там все было немецким — язык, нравы, кухня, политика, театр, моды, вкусы, пришедшие из мелких городов Вестфалии и Саксонии. Первостепенные русские аристократы и самые высокопоставленные иерархи были в опале или рассеяны по тюрьмам и ссылкам. Дочь царя-реформатора, которую народ, солдаты и священники почитали как «искру Петра Великого», отстранили от дел и держали под строгим надзором. Ей постоянно угрожало заточение в монастырь.

Все внезапно переменилось после переворота 1741 г., произведенного самой Елизаветой при содействии французского посланника ла Шетарди. Брауншвейгский император и его родители оказались в тюрьме, а дочь Петра Великого на троне. Немецких правителей разогнали, их креатуры были лишены высших постов в армии и некоторых важных должностей в дипломатическом ведомстве.

Этот переворот, поддержанный гвардейскими полками, одобренный духовенством и народом, приветствуемый новгородским архиепископом как победа над «Вельзевулом и ангелами его», воспетый Ломоносовым в ореоле спасительного освобождения России от «чужеземного потопа» и «ночи рабства египетского», был ответом национальной партии на «немецкое засилье», реакцией против нравов, языка и политики немцев.

Елизавета царствовала тоже как самодержавная государыня со всем присущим для царей деспотизмом. Одаренная от природы живым умом, однако совершенно необразованная, она больше стремилась править, чем имела к тому возможностей. Французский посланник ла Шетарди в своей секретной корреспонденции, которая была перехвачена и расшифрована, рисует малопривлекательный портрет царицы: утрированную и до крайности нетерпимую набожность, соединенную с самыми невежественными предрассудками; беззаботность и легкомыслие, которые ставили ее в зависимость от окружающих; боязнь самого незначительного дела и малейшего усилия ума; склонность лишь к празднествам, нарядам и домашним интригам. Ее не только предавали министры, но продавали даже собственный духовник и горничные. Секретные донесения других иностранных посланников показывают эту царицу ничуть не в лучшем свете. И действительно, ее нравы были всегда довольно легкими. До переворота она выбирала своих фаворитов, как по расчету, так и по склонности, из гвардии. Тайный брак в 1742 г. с одним из любовников, Разумовским, нисколько не стеснял ее, а лишь добавлял пикантность адюльтера последующим любовным связям. С 1749 г. официальным фаворитом стал Иван Шувалов, и это возвышение облагодетельствовало все его семейство.

Но императрица старела. При восшествии на престол ей было тридцать два года, а при начале Семилетней войны уже сорок семь. В этом возрасте Екатерина II еще сохраняла молодость, которую Елизавета утратила и на смену которой пришли болезни.

Все эти физические и нравственные слабости императрицы благоприятствовали всяческим интригам, что сказывалось и на дипломатическом ведомстве и даже, как будет видно из дальнейшего, на военных действиях.

Переворот 1741 г. покончил с брауншвейгской династией и «засильем немцев», но лишь ненамного мог изменить международное положение России, которое определялось прежде всего тесными отношениями с Австрией. Как говорит Сен-Симон, отец Елизаветы «страстно желал» союза с Францией, сначала при Людовике XIV, затем в регентство герцога Орлеанского. В 1717 г. ему удалось заключить с правительством герцога договор о дружбе и торговле. Ту же политику продолжала и мать Елизаветы, Екатерина I, и какое-то время даже надеялась выдать свою дочь за юного Людовика XV. Высокомерие герцога Бурбонского, который пришел на смену Филиппу Орлеанскому, вынудило эту императрицу обратиться в сторону Австрии — русско-австрийский договор, подписанный 6 августа 1726 г., определил до самого конца столетия направление царской политики. Анна Ивановна и ее немецкие советники во время войны за Польское Наследство{2} поспешили на помощь венскому двору. Однако правительство Людовика XV подтолкнуло союзников еще и на войну с Турцией{3}, которую они смогли успешно завершить лишь при посредстве этого короля на переговорах, завершившихся Белградским мирным договором (1739).

После воцарения Елизаветы Людовик XV мог надеяться, что она покончит с этой традицией и выступит на его стороне во время войны за Австрийское Наследство{4}. И действительно, новая императрица отказалась предоставить контингент, предусмотренный как трактатом 1726 г., так и всеми последующими, подтверждающими его актами. Но чрезмерная забота версальского двора об интересах Швеции и излишнее усердие ла Шетарди во время его первого посольства помогли новому канцлеру Бестужеву-Рюмину сдерживать профранцузские чувства царицы.

Ла Шетарди добился для себя нового посольства в Петербург, не теряя уверенности в восстановлении своего влияния на государыню и надежды устранить канцлера. Однако его опрометчивое поведение и в особенности открытие тайной переписки вызвали громкий скандал, и он был выслан из России. Через два года, в 1746 г., стараниями Бестужева царица подписала новый договор об оборонительном и наступательном союзе с Австрией, а также соглашения о кредитах с Англией и Голландией. Тридцатитысячный экспедиционный корпус князя Репнина прошел маршем через всю Германию для действий в Нидерландах и появился на берегах Рейна, но тогда уже были подписаны предварительные статьи Ахенского мирного договора (1748).

Таким образом, Россия участвовала в войне за Австрийское Наследство лишь как вспомогательная сила, а не воюющая сторона, и по понятиям того времени отношения между Версалем и Петербургом вполне могли сохраняться. Тем не менее они были разорваны одновременно с заключением мира. Восстановить их оказалось настолько трудно, что прошло целых восемь лет, прежде чем при дворах были аккредитованы новые представители. В течение всего этого периода шла ожесточенная борьба двух дипломатий на традиционных полях соперничества — в Швеции, Польше и Турции.

В своем донесении царице Бестужев радовался тем результатам, которые, по его мнению, принесли новую славу и российской политике, и русской армии: до тех пор, пока «Ее Императорское Величество индифферентным оком на раздиравшие Европу замешательства взирать изволила, военное пламя лишь больше разгоралось; напротив же того, коль скоро изволила Ее Императорское Величество в европейские дела с большею силою вступиться, тотчас все состояние европейских дел весьма другой вид получило. <…> Обсервационный корпус[3] не ходил больше, как только чтоб славу оружия Ее Императорского Величества по всей Европе разнести, ласкательный титул европейской миротворительницы монархине своей, возвращаясь назад, в дар посвятить и знатные суммы денег как с собою привесть, так и здесь отсутствием в казне сберечь»[4]. Бестужев вычислил, что чистая выгода от этих субсидий составила почти миллион рублей. Подобная дотошность в подсчетах и нескрываемое самодовольство российского канцлера более пристали бы какому-нибудь немецкому князьку вроде гессен-кассельского, приторговывавшему солдатами, чем министру, который руководил дипломатией великой империи. Подобная мелкая меркантильность и в дальнейшем не раз влияла на политические комбинации Бестужева. Армия и нация чувствовали себя униженными. Поставлять наемников — это было совсем не то, что могло возбуждать у русского народа воинский дух. Его политические инстинкты сосредоточивались на величии страны, религиозных и национальных чаяниях.