Золотая рыбка - Ивакура Масадзи

Как ни странно, сердобольные соседи восприняли перемену в жизни двух стариков в еще более мрачном свете. В их городе не могло быть секретов. Неудивительно, что судьба молодой разведенной женщины вызывала повышенный интерес у любопытных соседей. Все привыкли к тому, что на улицах города то тут, то там мелькала фигурка Мугино в джинсах и красном свитере, похожая, по ее собственному выражению, на «развевающийся флажок». Было бы даже странно, если бы внезапное исчезновение Мугино не стало темой для пересудов.

Отъезд Мугино и Рюкити не только привлек всеобщее внимание. Дальнейшие события следовали одно за другим, как при цепной реакции, и скрыть их было невозможно. То вдруг уже после отъезда Рюкити на его имя пришло больше двадцати цветных новогодних открыток от школьных друзей. То спустя некоторое время какие-то третьеклассницы принесли старикам сверток с «вещами, забытыми Рюкити»: пианикой[2] и памятной картиной, нарисованной всем классом по случаю перехода Рюкити в другую школу. Все это приводило хМияко в смятение.

С отъездом Мугино молодые мужчины больше не захаживали в зубоврачебный кабинет Мияко, теперь в приемной можно было видеть только пожилых людей. Ёхэй целыми днями угрюмо сидел перед своим письменным столом. Временами он начинал беспокоиться о жене: как-то она справляется теперь там без помощницы?… И, ковыляя по заснеженной тропинке, Ёхэй спешил к Мияко. Случалось, что новые пациенты принимали его за «главного специалиста» и начинали' забрасывать вопросами:

– Доктор, мне вот вставили зуб, но…

Ёхэй поспешно ретировался. Он снова усаживался за письменный стол, но ему удавалось написать не больше двух-трех строк. Тишина безлюдного дома затягивала его в свое безмолвие, и, уронив седую голову на спинку кресла, старик погружался в дремоту.

Встречаясь иногда на улице с соседкой из дома напротив, Мияко рассказывала ей кое-что об уехавшей дочери. Вот откуда и растекались по городу новости. Сочувствие к одиноким старикам переросло в какое-то особое, заботливое отношение к ним, каждое проявление которого поражало и смущало Ёхэя и его жену.

Вот что случилось однажды зимой. В начале февраля вдруг резко похолодало, и несколько дней подряд валил снег. В такую погоду ужасно не хотелось вылезать из-под одеяла. Все утро старики оттягивали этот момент до последней минуты, когда Мияко уже было пора отправляться на прием больных. Подойдя к окну, изумленный Ёхэй увидел, что тропинка от их дома до приемной Мияко тщательно расчищена от снега, будто выметена метлой. Ёхэй догадался, что это дело рук одного из их соседей – преподавателя средней школы. Когда смущенный старик пришел к соседу поблагодарить его, тот, теребя свою лыжную шапочку и выдыхая клубы пара, принялся простодушно возражать:

– Какие тут могут быть благодарности?! Я ж понимаю, что разгребать снег – дело тяжелое. Людям преклонного возраста это совсем не по силам. А я мигом управлюсь. Да и хозяйка у меня еще молодая. Вы уж положитесь на нас и не тревожьтесь – все будет в порядке…

Учитель с женой явно решили опекать Ёхэя и Мияко.

Нечто подобное произошло и в булочной. Как-то ранним утром в метель Ёхэй отправился разносить газету «Акахата».[3] Навстречу ему из пекарни вышел булочник и восторженно воскликнул:

– Какой же вы необыкновенный человек, Адзума-сан!

– Чем это необыкновенный? – недоумевая, выглянул из-под своего капюшона Ёхэй.

– Ну как же! Ведь ваша доченька Муги-тян уехала от вас, и вы с супругой остались на старости лет вдвоем… И, несмотря ни на что, вы даже в такую пургу знай себе шагаете привычным маршрутом. Разве это не достойно восхищения?!

– А-а, вот вы о чем.

– И не только об этом! Одно дело, если бы можно было рассчитывать, что общественный строй, к которому вы призываете, будет установлен не сегодня завтра. Но ведь никому не известно, когда это свершится. А вы, семидесятилетний старик… Нет, как хотите, Адзума-сан, но вы замечательный человек.

– Ничего замечательного во мне нет, Я просто чувствую потребность заниматься этим, вот и занимаюсь.

– Не возражайте, не возражайте! Человек вы замечательный…

Ёхэю почудился в словах булочника какой-то скрытый смысл, но приближалось время утреннего завтрака, и, сочтя неудобным затягивать беседу, он направился к выходу.

– А что, Мути-тян и Рюкун больше не вернутся сюда? – спросил булочник вдогонку.

– Хм… Во всяком случае, постоянно они будут жить в Токио.

– Может быть, я и лишнее болтаю… Но ведь вам самому и вашей супруге не по сто же лет отпущено… Словом, берегите себя! Берегите себя…

С таким напутствием хозяин завернул в бумагу две только что вынутые из печи французские булочки и вручил их Ёхэю. Благодатное тепло волной разлилось по закоченевшим рукам. После этой встречи булочник нет-нет да и присылал домой к Ёхэю дочь, всякий раз приносившую старикам свежевыпеченный хлеб.

2

«Как-то вы поживаете, мои дорогие?

Выпорхнув из родительского гнездышка, мне теперь, хочешь не хочешь, приходится изворачиваться, рассчитывая только на свой тощий кошелек. Услыхав, что где-то идет распродажа сайры, я мчусь туда на велосипеде. Наткнувшись на дешевую листовую капусту, подолгу мерзну в очередях на улице. Однако все эти хлопоты доставляют мне радость. Пусть мы живем бедно, но для меня важнее всего сознание собственной самостоятельности и независимости. Надеюсь, мама поймет меня».

Вот какие письма приходили теперь от Мугино. Родители радовались долгожданному, заслуженному счастью дочери, восхищались трудолюбием и терпением Мугино и в конце концов успокоились за нее. Теперь все их мысли сосредоточились на Рюкити. В доме то и дело что-нибудь напоминало старикам о внуке, вызывая прилив любви и щемящей жалости к малышу. Стоило увидеть какую-нибудь старую игрушку Рюкити – робота, солдатика, бумеранг или пистолет с портупеей, – как в памяти тотчас всплывала сосредоточенная, большеглазая мордашка с плотно стиснутыми губами.

Иногда Ёхэй проходил мимо школы. Заметив его, одноклассники Рюкити всякий раз радостно подпрыгивали, махали Ёхэю руками, громко оповещая:

– Вон пошел дедушка нашего Рю-тяна!

«Не-ет, все-таки надо было добиться, чтобы мальчика оставили с нами!» – с сожалением думал Ёхэй.

Последнее время, готовя уроки, Рюкити часто обращался за помощью к Ёхэю, это как-то еще больше сблизило их. С домашней тетрадью в руках улыбающийся Рюкити появлялся в кабинете деда. Даже если Ёхэй и не бывал особенно занят, он имел обыкновение встречать каждого, кто отваживался нарушить его покой, недовольным вопросительным взглядом. Но это ни капельки не смущало Рюкити, и он преспокойно усаживался за стол напротив Ёхэя.

– Дедуля, не знаю, как пишется иероглиф «песня». Покажи, какой тут порядок черт.

– Что еще за «порядок черт»?!

– Хм… «порядок черт» – это порядок, который надо соблюдать при письме. Ну, какая черта сначала, какая потом…

– А-а, вот ты о чем. Опять эти никому не нужные вопросы…

– Вовсе нет! Учитель сказал, что это важно для изучения родного языка! – настаивал Рюкити.

– Видишь ли, Рю, может быть, и следует обучать школьников наиболее простому порядку начертания иероглифов. Но я категорически против чрезмерных придирок.

– Да-а, по родному языку я числюсь хорошо успевающим, а по каллиграфии чуть не в отстающих хожу…

Ёхэй сдался.

– Послушай, Рю. Я против этих правил. Но дай-ка вспомнить, как же все-таки пишется твоя «песня»?… Не-ет, никак не соображу…

– Дедуля, ты что, не знаешь?!

– Да понимаешь ли, я привык писать, как мне заблагорассудится.

– О-го! – поразился Рюкити и со словами: «Ладно, ладно… я спрошу в библиотеке…» – вскочил и выскользнул из кабинета.

«Уж этот мне Рюкити!..» – подумал раздосадованный Ёхэй, глядя вслед внуку.

Подобные эпизоды повторялись не раз.

Мияко разыскала где-то моментальную фотографию Рюкити и приколола ее рядом с телевизором. Снимок был сделан прошлой весной по случаю перехода Рюкити в третий класс.

Фотограф запечатлел радостный миг: сияющий Рюкити занес ногу на педаль только что купленного велосипеда. И чертами лица, и сложением Рюкити необыкновенно походил на мать. Глядя на его тщательно выписанные брови и поражавшие всех огромные черные глаза, окаймленные длинными пушистыми ресницами, трудно было поверить, что перед вами мальчик. Глаза его, как широко распахнутые окна, открывали перед каждым доверчивую душу ребенка. Еще когда Рюкити быт грудным младенцем, Ёхэй называл его «наш доверчивый глазастик». На девочку Рюкити был похож не только глазами, но и гибкостью, мягкостью и нежностью движений.

Невольно привлекая внимание своей внешностью, мальчик, в общем-то, рос и воспитывался, как все дети его возраста. Иногда, правда, с ним случались нелепые истории. Сколько шума было из-за того, что он «нарушил правила поведения», якобы забравшись в женский туалет… Рюкити горько плакал, отрицая свою вину. Классный руководитель и Мугино стали выяснять, что же произошло. Оказалось, дело было совсем иначе: какие-то мальчишки из пятого класса силком затолкали Рюкити в женскую уборную и заперли его там.