Семья - Лесли Уоллер

— Что означает твое «вроде того»? — продолжала она непримиримо. — Мы либо заблудились, либо нет.

— Нельзя быть вроде беременным, — пришла на помощь Джерри.

Палмер свернул тяжелый пикап на зеленую обочину и остановился. Выключив зажигание, он сидел некоторое время, не говоря ни слова, пытаясь сосредоточиться и взять себя в руки. Для него было очень важно сохранять хладнокровие, ведь теперь его кредо — «Относись ко всему легче».

— Во-первых, — начал он, — мы заблудились лишь теоретически. Иначе говоря, мы знаем, где находимся, просто следует несколько уточнить маршрут. Во-вторых, мы…

— Оставь, пожалуйста, — прервала его Эдис. Она начала судорожно копаться в своей сумочке. — У меня тут было написано, как ехать. Агнес диктовала мне по телефону.

— Плевать нам на то, что диктовала Агнес, — отрезал Палмер. — Нам не нужны ее указания. Говорю вам, что доставлю вас в это треклятое место, можете не волноваться.

— Не сомневаться, — поправила его Джерри.

— Что?

— Когда говоришь «не сомневаться», звучит более решительно. Возникает чувство уверенности и необходимости достижения результата.

За этим последовала довольно долгая пауза.

— Вопрос закрыт, — произнес наконец Палмер. — Можете не волноваться.

Сохраняя молчание, он попытался вспомнить, что было на карте. Включив зажигание, он вновь выехал на шоссе. По его расчетам, они двигались на север. Питомник, который Эдис хотела посетить, назывался просто «У Амато». Знакомые рекомендовали его — там уйма самых разнообразных растений, нигде столько нет. Палмер пытался припомнить хоть что-нибудь из этой информации, которую он получил от Эдис перед отъездом.

Палмер понимал теперь, что субботняя прогулка за город неожиданно оборачивалась для него испытанием. Он задавался вопросом, не сделал ли он это подсознательно, не нарочно ли забыл карту дома, не специально ли решил не уточнять маршрут в бюро проката фирмы «Херц».

— Остановись на заправке, — посоветовала Эдис, — там подскажут.

Палмер молча проехал мимо бензоколонки. Он не имел привычки спрашивать у местных, в какую сторону ехать. Почти никто из них никогда не давал правильного совета, все только путали. Сегодня утром ему решительно не хотелось спрашивать у кого бы то ни было, куда ему направляться.

Он чувствовал, как учащается его дыхание. С ним происходило что-то странное. В голове стремительно проносились беспорядочные обрывки мыслей — куда же ехать? Итак, питомник называется «У Амато». Расположен он на дороге то ли вблизи Старого местечка, то ли Старой улицы. Название городка, кажется, Кловердейл, или нет — Кловертаун, а может, Кловервилль, или что-нибудь в этом роде. После моста надо ехать на север, потом на запад. До городка было миль десять.

— Вон полицейская машина, — сказала Эдис, — остановись и спроси.

Палмер проехал, не останавливаясь. Он сориентировался по солнцу и на следующей большой развилке свернул налево. Он искренне надеялся, что запад находился слева. Все вдруг начинало зависеть от одного импульсивного решения.

Он опять вспомнил июльское утро на Сицилии. Черт возьми, подумал он, неужели все повторяется? Мужчина он в возрасте, начинается маразм и прочее.

Он редко вспоминал о задании, что выполнял на Сицилии. В течение лет десяти или около того он вообще не думал об этом. Ничего хорошего тогда не происходило. Все, казалось, в тот день шло кувырком, да и неделю спустя ничего не изменилось.

Но сегодня все пойдет своим чередом.

Палмер не понимал, почему он придает столь большое значение той ситуации, в которую сам себя загнал в этот солнечный субботний день. Непонятно, как совместить этот его внезапный авантюризм и желание рискнуть с его кредо «Относись ко всему легче». Может, это он решил сделать так назло Эдис? Или не послушаться Джерри? А почему, собственно, он должен слушать их? А может, что-то изменилось в его жизни?

Краем глаза он заметил, что проскочил указатель, стоявший у обочины в низкорослом кустарнике. Старое что-то…

Палмер резко затормозил и съехал с шоссе. Он посмотрел в зеркало заднего обзора, проверил, пуста ли дорога в том и другом направлении, и, круто развернув пикап на сто восемьдесят градусов, газанул в обратную сторону.

— Вудс!

— Ву-у-и! — завизжала Джерри.

Палмер опять крутанул руль и резко вписался в левый поворот дороги под названием «Старая печка». Колеса пикапа забуксовали по гравию. Машина рывками двигалась вперед, потом помчалась на большой скорости. Но очень скоро Палмер заметил крошечный белый указатель с зелеными буквами. Он затормозил.

— «У Амато», — прочел он. — Ну, что я говорил!

Все трое сидели молча и глазели на указатель и на огромный комплекс оранжерей, поднимавшихся в отдалении. Сквозь чистый мартовский воздух солнечные лучи легко лились на чистые стеклянные рамы и играли в них, рассыпая вокруг веер ярких, как снежинки, блесток. И бушующая зелень с чуть бледными, не набравшими силу молодыми побегами, казалось, вибрирует под лучами солнца.

— Да здравствует папа! — закричала Джерри. — Ур-ра!

— Утихомирься, — только и нашел что сказать Палмер.

Он изучал открывшийся перед ними дивный ландшафт. Внезапно над их головой туча закрыла солнце. Пронесся порыв ветра. Тепло и радость растворились. Сочные темные цвета, яркая белизна, нежная зелень превратились в грязно-серые подтеки. Стало нестерпимо холодно.

Палмер поежился.

Глава вторая

Бен Фискетти сидел в своей гостиной, поджав ноги, на ковре буро-красного цвета. На нем были хлопчатобумажные узкие брюки, толстый белый свитер крупной вязки и темно-коричневые закрытые туфли. В огромное окно во всю стену светило яркое солнце, и его лучи падали прямо на коротко остриженные, блестящие черные волосы Фискетти. В двадцать восемь лет у него появились первые седые волосы, но он успокоил себя — для брюнета это нормально. Мартовское солнце субботнего дня переливалось искрами в щетке его волос.

Он подмигнул сыну Барни, который сидел, также поджав ноги, рядом с ним на полу. («Барни? — спросил тогда папаша Фискетти. — Это что еще за имя такое, Барни?» Но в свидетельстве о крещении он был записан как Бартоломео Гаэтано Фискетти, Гаэтано — в честь деда. Фискетти надеялся, что со временем сын придумает какое-нибудь удачное имя, сокращенное от Бартоломео, ведь он свое переиначил. Его-то окрестили Бенедетто, но с первого курса в Вест-Пойнте он стал Беном.)

— Все готово, малыш? — спросил Фискетти у Барни.

— Все готово, папа.

Фискетти подвел провода от трансформатора к краю миниатюрного автотрека. Он осторожно установил свою машинку модели «Шелби Джи-Ти-350» размером не больше спичечного коробка. Крошечная проволочная щетка под носовой частью машинки сквозь отверстие в треке подключилась к проводам, спрятанным под площадкой автотрека.

— Какую машинку выбираешь, Барни, «ягуар»?

Для семилетнего ребенка у Барни были очень ловкие пальцы. Он подключил изящный, длинный «ягуар Экс-Кей-И» к электросети, схватил пульт управления, и машинка помчалась вперед, лихо беря повороты и летя стрелой по прямой части трассы.

— Нечестно, — сказал Фискетти. Он включил полный газ «шелби» и отправил ее вдогонку «ягуару».

Обе машинки носились по кругу минут пятнадцать, то и дело обгоняя друг друга. Наконец, когда машинка Барни вырвалась вперед, Фискетти крикнул: «Последний круг!» Два крошечных автомобиля пронеслись еще раз по кругу. Фискетти незаметно сбросил скорость на своем пульте, совсем на немного. Барни любил выигрывать, но он угадывал, что ему поддались.

Бен Фискетти задумался, правильно ли он поступил, поддавшись сыну. Его отец ни разу в жизни не проиграл умышленно в карты или в «boccie»[1] своему сыну. Фискетти очень хорошо помнил, как радовался его отец, когда его сынишка Бен выиграл у него в первый раз. Он проигрывал ему почти до семнадцати лет, прежде чем научиться хорошо играть и выигрывать у папаши, вспоминал Бен теперь. И это событие было потрясающим — ведь его пришлось ждать так долго!

Фискетти выпрямился и оглядел гостиную. Яркое мартовское солнце затопило комнату бледно-желтым светом, заставив ковер цвета этрусских ваз загореться огнем, а мебельную обивку цвета сомон вспыхнуть ярким апельсином.

В типичном вкусе итальяшек, подумал Фискетти, — цвета сомон и терракоты. На минуту он задумался, почему Розали не пошла до конца и не оклеила стены обоями ярко-зеленого цвета.

Он тут же почувствовал раскаяние, хотя знал, что не сам выбрал Розали, не совсем так. Это дядя Винченцо выбрал ее для Бена. Розали и Селия были его единственными детьми, поздними, от второй жены. И то, что он отдал свое чадо юноше, было равносильно пожалованию его в рыцари. И плевать было дяде на всю эту чушь о кровосмешении и сплетни, что он инородцев на дух не переносит, как все макароне.