В двух лицах - Боб Шоу

— О чем ты говоришь, Гордон? — Мириам Палфри откинулась на спинку кресла, а ее занесенные над верхним листом руки начали покачиваться, внезапно ныряя вниз, точно две хищные птицы, парящие на сильном ветру.

— Рассказываю Кэт и Джону про старого Хэмиша.

— О да, мы сполна насладились старым Хэмишем. — Голос Мириам перешел в глухое бормотание, и Бретону почудилось, что он слышит пошлейшее подражание актеру, специализирующемуся на амплуа киновампиров. Тут он заметил восторженное внимание на лице Кэт и решил перейти в атаку во имя здравого смысла.

— Ах, так вы насладились старым Хэмишем! — произнес он неестественно громким и бодрым голосом. — Какая картина встает перед глазами! Я просто вижу, как старый Хэмиш обмяк в углу своей хижины — пустая опавшая оболочка, ибо он исполнил свое предназначение — им насладились супруги Палфри!

Но Кэт махнула, чтобы он замолчал, а Гордон Палфри, тем временем расправивший черный бархат, задрапировал им откинутое лицо Мириам. Тотчас ее пухлые белые пальцы схватили ручку и запорхали по листу, аккуратным почерком выписывая строку за строкой. Гордон стоял на коленях возле кофейного столика и придерживал лист, который, едва он заполнялся, Кэт снимала со стопки благоговейным движением, что возмущало Бретона больше всего остального. Ну, пусть его жену интересует так называемое автоматическое письмо, но почему она не хочет взглянуть на него более рационально? Он бы и сам, пожалуй, помог ей исследовать это явление, если бы она упрямо не зачисляла каждую строку в категорию «посланий оттуда».

— Кто-нибудь хочет еще капелюшечку? — Бретон встал и направился к шкафчику-бару с зеркальной задней стенкой. — «Капелюшечка! — подумал он с омерзением. — Черт! Во что они меня превращают?» Он налил себе щедрую порцию шотландского виски, добавил содовой и, прислонившись к бару, уставился на живую картину в противоположном углу комнаты.

Туловище Мириам Палфри осело в кресле, но рука писала с почти стенографической скоростью — тридцать слов в минуту, а то и больше. Обычно она извергала цветистую старомодную прозу о том, о сем с большими вкраплениями существительных типа Красота и Любовь, обязательно написанных с большой буквы. Палфри утверждали, будто ее рукой водят покойные писатели, и определяли по стилю, кто именно. Бретон придерживался собственного мнения и даже себе не признавался, как сильно задевала его безоговорочная готовность Кэт принимать на веру то, в чем он видел фокус-покус, заимствованный из салонных развлечений викторианской эпохи.

Прихлебывая виски, Бретон следил, как Кэт забирает листы один за другим, ставит номер в верхнем углу и укладывает в новую стопку. За одиннадцать лет брака физически она почти не изменилась — высокая, все еще худощавая, она одевалась в яркие шелка, льнувшие к ней, подумал Бретон, словно оперение великолепной тропической птицы. Однако ее глаза стали гораздо старше. Пригородный невроз, решил он, что же еще? Распадение семьи, запечатленное в индивиде. Наклей ярлычок и забудь. Женщина только тогда окончательно становится женой, когда ее собственные родители умирают. Объедините сиротские приюты и брачные конторы… «Что-то я много пью…»

Тихий взволнованный возглас Кэт вновь привлек его внимание к группе у стола. Рука Мириам Палфри начала словно бы описывать спирали, как будто рисуя цветок — так, во всяком случае, казалось на расстоянии. Он подошел ближе и увидел, что она, действительно, пишет по медленно расширяющейся спирали, слабо постанывая и подергиваясь. Край черного бархата на ее запрокинутом лице то приподнимался, то снова опадал, точно жаберный мешок какого-нибудь морского моллюска.

— Что это? — Бретон задал вопрос неохотно, опасаясь проявить излишний интерес, но понимая, что это нечто новое. При звуке его голоса Мириам неуверенно выпрямилась, и Гордон Палфри обнял ее за плечи.

— Не знаю, — ответила Кэт, поворачивая лист в длинных тонких пальцах.

— Это… это стихи!

— Ну, так послушаем их, — произнес Бретон благодушно, злясь, что позволил втянуть себя в это шарлатанство. Однако быстрота и ловкость, с какой писала Мириам, произвели на него впечатление.

Кэт откашлялась и прочла:

Без тебя я томился во мраке ночей, А стрелки ползли от черты до черты.

Я плакать готов, так я жажду тебя, Но слезы мои не попробуешь ты.

Бретона эти строчки смутно встревожили, хотя он не мог бы объяснить, почему. Он вернулся к бару и, пока остальные изучали этот стихотворный отрывок, хмуро смотрел на отраженный строй бутылок, бокалов и рюмок. Прихлебывая позвякивающее льдом виски, он смотрел в собственные глаза среди стеклянного блеска, и тут — внезапно — в его сознании всплыл смысл, который мог быть скрыт во фразе «вот уже почти девять лет». В этом была подоплека телефонного звонка, если он не ошибся. Психологическая глубинная бомба с точно рассчитанным моментом взрыва.

Девять лет назад без одного месяца полицейская патрульная машина обнаружила Кэт, когда она брела по темной Пятидесятой авеню, а на ее лице были брызги человеческого мозга…

Бретон судорожно вздрогнул — в холле затрезвонил телефон. С дробным стуком он поставил бокал, вышел в холл и взял трубку.

— Бретон слушает! — резко сказал он. — Кто это?

— Добрый вечер, Джон. Что случилось? — На этот раз голос безусловно принадлежал Таферу.

— Карл! — Бретон рухнул в кресло и пошарил в поисках сигарет. — Вы мне уже звонили? Полчаса назад?

— Нет… Мне было не до звонков.

— Это точно?

— В чем дело, Джон? Я же сказал, что мне было не до звонков. С разведкой у Силверстрима дело скверно.

— Противоречия?

— Вот именно. Сегодня утром я провел проверку в восьми местах участка, а днем перепроверил с другим гравиметром. Насколько я могу судить в данный момент, первоначальные изыскания, которые мы провели месяц назад

— это черт знает что! Новые данные, грубо говоря, на двадцать миллигалей меньше, чем следовало бы.

— На двадцать! Но в этом случае порода много легче, чем мы предполагали. Что-то вроде…

— Соли! — перебил Тафер. — Не предложишь ли ты клиенту вместо цементного завода открыть соляные копи?

Бретон сунул сигарету в рот и закурил, спрашивая себя, почему судьба выбрала именно этот вечер, чтобы пустить все под откос.

— Покушайте, Карл! Тут могут быть два объяснения. Первое вы уже упомянули: известняк, который, как нам твердо известно, пролегает под этим участком, внезапно преобразился в соль. Это мы, естественно, сразу отбросим. Значит оба наших гравиметра внезапно разрегулировались. Верно?

— Как будто, — устало сказал Тафер.

— Завтра мы возьмем напрокат новые инструменты и сделаем контрольные замеры.