Когда время вернется - Любовь Салимова

Еще у бабушки есть хлам. Это забавные старинные вещи. Например, веник. Это такая штуковина, раньше ее использовали вместо пылесоса. Еще есть утюг и электрическая плита. Бабушка даже сама готовит на ней еду. Мне эта еда нравится, она приятно пахнет. А та, которую мама покупает или заказывает, а потом разогревает, не пахнет ничем. Но мама говорит, что глупо тратить время на приготовление еды, и уговаривает бабушку выбросить весь этот хлам. Но мне жалко, мне этот хлам нравится. Там еще есть цветы в горшочках, книги, пластинки с музыкой, старые фотографии, на которых разные люди все время улыбаются. Я люблю все это рассматривать и нюхать. Мне кажется, что в этих вещах есть что-то спокойное, неторопливое и доброе. Может быть, в них прячется время?

Я сижу за столом и ем бабушкины блины. Нет, не ем. Просто заглатываю. Видела бы это мама! Бабушка стоит у своей старинной плиты и печет, печет, еле успевая мне подкладывать. На столе передо мной — банка меда и банка варенья. Один блин я намазываю медом, другой — вареньем. Бабушка поворачивается ко мне и смеется. Ей нравится, когда ребенок хорошо кушает.

— Вот бы мама научилась такие блины печь, — говорю я, проглотив очередной блин.

— Всем бы от этого было только лучше, — говорит бабушка.

— То есть, мне и папе?

— Нет, всему человечеству.

Я не понимаю. Все человечество пришло бы на мамины блины, что ли?

— Если бы все мамы начали печь блины, а все папы по утрам сами чистили бы свои ботинки, — говорит бабушка, — возможно, время вернулось бы.

Я совсем ничего не понимаю. При чем здесь ботинки? Бабушка наверняка что-то знает.

— Расскажи мне про время, — прошу я. — Почему оно сокращается?

Бабушка только этого и ждет. Она садится за стол напротив меня.

— Когда-то, давным-давно, людям приходилось делать все своими руками. Они строили дома, пахали, сеяли, убирали урожай… Конечно, все очень уставали от тяжелой работы, и потому радовались, когда можно было отдохнуть. Тогда они ходили друг к другу в гости, разговаривали, пели песни, рассказывали детям сказки, любовались природой. Потом появились разные машины, которые помогали людям делать их работу, и жить стало легче. Свободного времени появилось больше, и люди могли заниматься своими любимыми делами. Потом появились еще более хитрые, быстрые и умные машины, они стали все делать за людей, и времени оставалось еще больше. Людям стоило бы радоваться и использовать это время…

— А они не использовали?

— Они захотели зарабатывать больше денег, чтобы покупать все новые машины и разные вещи. И столько времени тратили на это, что ни на что другое его просто не оставалось. Они думали так: «Сначала надо заработать побольше денег, купить, все, что надо, а потом можно будет жить в свое удовольствие». Но появлялись все новые вещи, людям хотелось их купить, и конца этому не было. Все ходили на работу, а после нее носились по магазинам и покупали новые, не очень уже нужные, но модные вещи.

— Ну, а дальше?

— А дальше — время обиделось.

— Обиделось? Разве время — живое?

— Значит, живое.

— Почему оно обиделось?

— А ты бы не обиделся, если бы все стали говорить, что тебя нет? А именно так и происходило. Вот если ты просишь маму сходить с тобой в лес, что она говорит?

— «Времени нет».

— Вот видишь? Все стали говорить, что у них нет времени на разные глупости.

— Значит, люди забыли о времени? Забыли, что они сами хотели, чтобы его было больше? И оно обиделось?

— Ну да, примерно так. Обиделось и стало сокращаться.

— Выходит, можно его вернуть, если правильно с ним обращаться?

— Я уверена, что можно. Нужно совсем немного. Радоваться ему. Хоть иногда остановиться, никуда не спешить, о чем-то задуматься…

— Ну вот ты ведь никуда не спешишь.

— Да, и ты тоже — пока. Возможно, есть в мире еще такие. Надеюсь, что есть. Но нас слишком мало, чтобы удержать его…

Так вот почему мне кажется, что время идет медленно, когда я гуляю с папой или смотрю с ним фильмы. И если…

Мне кажется, я слышу, как мысли начинают шуршать в моей голове.

Вечером я уже знаю, что надо сделать, и мне не терпится вернуться домой. Бабушка это замечает и удивляется — я никогда не спешил покинуть ее. И когда утром, раньше намеченного времени, за мной приезжает мама, я быстро собираюсь и бегу в машину.

Дома папа обрабатывает фильм — завтра он должен сдать очередную партию. Я все время верчусь рядом, и когда он заканчивает, выпрашиваю, как всегда, вырезанные куски. Папа устал, он разрешает мне самому их собрать. Но на этот раз вместе с кусками я потихоньку переписываю себе и то, что осталось от фильма. Этот фильм я недавно смотрел вместе с папой. Там про медведя, которого пытались поймать охотники, но потом отказались от этого, потому что медведь оказался умнее и добрее людей — он пожалел и отпустил одного из охотников, когда тот оказался без оружия, и медведь мог запросто его задрать. Ну, это вкратце — то, что осталось после папиной обработки, а на самом деле там показывают всю жизнь этого медведя, еще с того времени, как он был медвежонком, и погибла его мама. Там мало говорят, но очень интересно смотреть про приключения этого медведя. Там даже показывают, что ему снится.

Я не могу дождаться вечера — кажется, что время действительно идет очень медленно. Но вот наконец я ужинаю и ухожу в свою комнату. Там я тушу свет и жду, стараясь не заснуть. И когда мамин и папин голоса затихают, я принимаюсь за дело. Дело очень трудное — мне надо вставить все куски фильма на место, так, как они были. Я долго вожусь, уже ночь, но спать мне совсем не хочется. Некоторые куски никак не хотят становиться на место, я просто забыл, где они были. Но наконец вставляю и их, не знаю, правильно ли. В следующий раз (если он будет, ведь наверняка мне здорово влетит, и больше фильмы смотреть не разрешат) надо будет все кусочки пронумеровать.

Закончив, я потихоньку крадусь в гостиную, где на полочке папа оставляет диски с фильмами, и просто меняю диск в коробочке с медведем. Теперь можно идти спать. Возвращаясь к себе, замечаю, что за небо за окном уже светлеет.

Всю следующую неделю я с волнением жду — фильм должны показать по телевизору в субботу. Мне хочется, чтобы скорее показали — интересно, что будет? Но и страшно. Ведь когда заметят, что я натворил… И еще я только сейчас подумал о папе — могут подумать, что он не выполнил свою работу. От этого еще страшнее. Но дело сделано, ничего уже не изменишь…

И вот — суббота. Папа с мамой собираются ехать в магазин за продуктами. Я уговариваю маму посмотреть про мишку, а поехать потом.

— Сколько фильм идет? — спрашивает она.

— Минут пятнадцать, — отвечает папа.

А фильм уже начался.

— Ладно, — соглашается мама. — Очень уж медведик симпатичный.

И она присаживается на диван, уже одетая, с кошельком в руках.

Проходит пятнадцать минут. Потом еще пятнадцать. Я нарочно все время поглядываю на часы. Но мама словно забыла и о времени, и о магазине. А папа хмурит брови. Я вижу, как по его лицу, очень быстро сменяя друг друга, пробегают мысли. Его лицо настолько выразительно, что я прямо могу их читать. «Я не сократил фильм» — «Но я же отлично помню…» — «Почему-то решили показать целый» — «Нет, не могли» — «Не может быть…» — «Несносный ребенок!» Тут он смотрит на меня так, будто собирается устроить мне хорошую взбучку, хотя никогда даже пальцем меня не трогал. И через секунду — новое выражение, и я читаю следующую мысль: «Как же я сам не додумался? Давно надо было…»

А я представляю себе, как во многих домах люди вот так же сидят сейчас перед экраном телевизора, переживают за медведя, и совершенно не думают, что надо куда-то бежать, что-то покупать, что времени в обрез, и чего-то они не успеют…

Наутро я просыпаюсь от какого-то необычного шума в квартире. Я слышу взволнованные голоса мамы, папы, и, кажется, бабушки. Я одеваюсь и выхожу в гостиную. Действительно, бабушка здесь, и все галдят, перебивают друг друга, переключают телевизор с одного канала на другой.

— Надо еще раз послушать!

— Скоро новости по первому. Но я утром сама слышала по радио.

— Нет, не может быть! Как это могло случиться? И есть ли надежда…?

— Тсс! Слушайте! — папа тыкает пальцем в экран, где дядечка собирается рассказывать новости. И вид у этого дядечки такой, как будто он сейчас взорвется, если не скажет всему миру чего-то важного.

И когда он начинает говорить, я уже знаю, что произошло. И от радости начинаю носиться по квартире, как сумасшедший. Только обрывки фраз долетают до моих ушей.

— Зарегистрировали… восемнадцатого апреля… шестнадцать часов и сорок три минуты… на девятнадцать минут больше…

Я врезаюсь во что-то мягкое. Это бабушка ловит меня.

— И что ты носишься, дурачок? — Она наклоняется ко мне и шепчет: — Я видела фильм…