Тили-тили-тесто - Наталья Суханова

Страшнее всего казался Андрею этот малютка-разбойник с наточенной иголкой.

— Перестань ребенка пугать! — кричала из комнаты Черная мама, и девочка, опомнившись, смеялась, но все же с опаской оглядывалась на лес.

Еще любили они с отцом переиначивать слова. Андрею это не очень-то нравилось: несерьезная игра и запутывает — потом уже и не вспомнишь, как в самом деле надо говорить.

А еще Белый папа любил спрашивать. На эти вопросы Андрей так задумывался, что забывал закрыть рот. Девочка же отвечала на вопросы кое-как, дурачилась — наверное, в школе будет двойки хватать.

Если девочка смотрела на Андрея, его, как и в первый день, выламывало всего от неловкости и волнения и вроде как стыда. Но когда девочка очень долго не обращала на него внимания, он подходил ближе, чтобы она его все-таки заметила.

Так он и провел почти весь следующий день, стоя поближе к веранде и вслушиваясь и вглядываясь, что делают дачники.

— Ну, и долго мы еще будем играть в гляделки? — спросил девочкин отец. — Скажи лучше, почему река течет?

Андрей оглянулся: кого это зовет девочкин папа? Но сзади никого не было, и Андрей вспомнил, что тут стоит он, Андрей. Тогда он смутился и убежал.

Дома он хотел поиграть в «конскую армию», но что-то не игралось, как-то нехорошо было — ежилось и вздыхалось. Он вышел и сел на скамейку. С веранды спустились папа с девочкой.

— Пойдешь с нами гулять? — спросил папа. Андрей ничего не ответил, но когда они направились к лесу, пошел потихоньку за ними. Если они оборачивались и звали его, он останавливался и смотрел в сторону. Если не обращали на него внимания, приближался и шел почти рядом.

Девочка стала собирать в коробку козявок. Он тоже принялся их собирать в лопух.

— Папа, пошмотри, какая букашка-комашка!

И Андрей, найдя хорошую козявку, тоже улыбался.

Когда Натэлла отошла в сторону, он высыпал в ее коробку всех букашек и жуков.

— Ой, папка! — закричала она, увидев в коробке Андреевых жуков. — Ой, пошмотри, какие жуки-буржуки!

Белый папа посмотрел и усмехнулся и погладил Андрея.

Теперь уж Андрей не отходил от них.

— Ой, люди, шмотрите, какие лиштья! — вдруг закричала Натэлла.

Среди зеленых стояло желтое дерево.

— Как чветы, — сказала Натэлла. — Давайте рвать эти лиштья! Ой, я уронила, ловите же! Я не ушпеваю, как они валятщя! Ой, повещилщя лиштик! Ой, никак!

Они смеялись и нарочно роняли листья.

— Ой, сдох! — сказал Андрей и упал и закатил глаза. — Ой, меня убил лист. По макушке трамбамбахнул!

— Ой, папка, его лиштик убил! — верещала Натэлла. — Ой, еще упал лиштик! Ой, я тоже шдохла!

— А ну-ка, мы этих дохлячков уложим штабелями! — сказал Белый папа и навалил Натэллу поперек Андрея, а потом, когда они с визгом расползлись, Андрея поперек Натэллы.

— Ой, папка, ой, щекотно! — брыкалась Натэлла. — Ой, я щейчаш шовщем щдохну!

— А я умею кувыркаться! — крикнул Андрей и перевернулся через голову.

— Это что! — сказал Белый папа, встал на голову и принялся болтать ногами.

— У него головешка втыкнулась в жемлю! — в восторге кричала Натэлла.

Они стали кувыркаться и кричать до хрипоты.

— Как нам было вещело! — сказала на обратном пути с рассудительным удовольствием Натэлла. — Очень мы хорошо погуляли!

Они потом все время играли вдвоем.

Вместе укутывали и нянчили мишку.

Любка и Зойка насмеялись над Натэллой, что у нее дите — медведь, но Андрею нравилось, что у всех девчонок куклы, а у Натэллы медвежонок. Только он всегда болел.

Натэлла пробовала его лоб сначала рукой, потом губами.

— У малышки жар! — говорила она так нежно и тревожно, что у Андрея даже чесалось где-то под лопаткой. — Ты шлышишь, папка, у ребенка жар! Выжови доктора! Ой, шкорей же!

Андрей бросался опрометью с крыльца.

— Уже приходи! — командовала Натэлла. — Теперь ты доктор.

— Открой ротик, скажи «а-а»!

— Коллега, вы же видите, што ето такое! — жалобно говорила Натэлла.

— Скарлатин! — ляпал Андрей.

— Коллега, напишите лекарштва!

— Ой, «калека»! — хихикала со скамейки Любка. — Андрей — калека!

— Йи, умру! — закатывала глаза Зойка. — Ему ведмедь ногу откусил!

— Что я знаю! — сказала Любка Натэлле. — Сделай руку так! — Она повернула вверх ладонью Натэллину руку. — Да не бойся, ничего тебе не сделаю, только покажу! Вот слушай. У тебя стол есть?

— Ешть, только не наш.

— А стулья есть?

— Ешть!

— А хлеб?

— Щегодня лепешки ешть.

— Все у тебя есть. А чего ж ты милостыню просишь?

— Хо-хо-хо! — заливалась Зойка. — Все есть, а милостыню просишь!

Натэлла так и стояла с протянутой ладошкой, недоуменно хмурясь. Андрей первый опомнился и кинул песком в Любку. Любка погналась за ним, и Андрей молча, а Натэлла визжа заскочили в дом.

Дрожа от боевого азарта, выглядывали в окно.

— Видела, как я в нее сыпанул?

— Она вся первернулась! «Ой, мамочка, ой, папочка, шпащите!»

— Глаза на лоб выскочили!

— Шишка вышкочила!

Стоило им показаться на веранде, как на них набегала Любка, а один раз они думали, что она уже ушла, и осторожно спустились с веранды, а Любка налетела из-за угла и опять гналась за ними.

Они еле отдышались.

— Ты с ней не играйся! — сказал таинственно Андрей. — Она плохая девчонка. Она может… околдовать. Она тебя околдует в камень.

— У наш тоже одна девочка колдовать может. Только ш куклами.

— Она околдует в камень, и тогда даже мама ро́дная не узнает.

— Даже папа родный не узнает!

— Знаешь, как она жука околдовала! Жук…

Но Натэлла вдруг расширила глаза и встала на цыпочки, чтобы видеть в дверное стекло. Он тоже встал рядом и посмотрел — на веранде, поближе к перилам, лежал мишка мордой вниз.

На минуту Андрею стало страшно, как никогда. Но тут же он выскочил, схватил медвежонка и кинулся обратно.

— Бежи шкорей! Бежи шкорей! — оглушительно верещала Натэлла.

— Знаешь, — говорил Андрей Натэлле, — ты никогда не обзывайся. Ни идиоткой, ни дурой, никак! А то сама будешь так называться! Потому что знаешь что? «Кто обзывается, тот так и называется!» Вот ты скажешь: «Дура» — значит, так и называешься. Обзовешь кого собакой, а оказывается, это ты сама собакой называешься. Поняла? Поэтому лучше не обзывайся!

Он задумывался, от чего бы еще уберечь Натэллу.

— И не повторяй! Кто тебе скажет: «Задавала из подвала», а ты не повторяй: «Сама задавала!» А то: «Кто за мною повторяет, тот в уборную ныряет». Вот.

Они ходили гулять на поляну за домом и к оврагу, к полям. У Натэллы были очень неудобные сандалии или, может быть, она ходила так — всегда оказывалось, что у нее в сандалиях полно песка и камней.

— Што ли, видишь, я ногу натерла! — говорила она и садилась вытряхивать. Андрей собирал ей листья подорожника и учил прикладывать к стертой или порезанной коже.

Много чему он учил ее. Венки плести учил. Плевать в длину учил. Сам Андрей плевал не очень хорошо, хуже Любки, но Натэлла вообще не умела и даже научиться не могла: как ни старалась, все слюни у нее оставались на подбородке и платье.

Что бы они ни видели, обо всем разговаривали;

— Шмотри, паук веревку повещил — што ли белье шушить будет?

— Дурных букашек будет ловить!

Доносился запах жареной рыбы, и Андрей, весь в пылу откровений, объяснял Натэлле:

— А рыбу все же ночью хорошо ловить. Хоть ее мало, зато она большая! Знаешь же почему? Догадалась, нет? Вот как у людей? Детей кладут спать, а сами по хозяйству занимаются.

— Читают!

— Читают, водку пьют! Так и у рыб. Маленькие все спят, а взрослые со своими делами управляются. Вот почему ночью меньше ловится рыб, но они большие и старые.

— У наш бабушка шовщем ночью не шпит. Еще и утром ходит.

— Совсем поздно ночью одних только старичков поймаешь!

— Шмотри, какие чветочки!

— Сорняк! Василем называется! — вздыхал Андрей и садился и смотрел, как бегает по земле, меняясь от ямок и кочек, тень: туда-сюда, туда-сюда. Как притворно опрокидываются колоски, а чуть ветер забудет свое дело, бросит дуть, подскакивают, будто ни в чем не бывало.

А косичка у девочки расплелась. И волосы лезли в глаза. И маленькое ухо было красное от жары и ветра. И клетчатый сарафан задран.

— Эх, Тимоха-растереха! — говорил он ей, заплетая косичку и поправляя сарафан.

— Что же, все Натэлле да Натэлле! — сказала насмешливо мама. — Яблоко ей, конфетку ей! А что же твоя Натэлла велосипеда тебе не дает?

— Она дает.

— Как же — дает! Сама каталась, а ты следом бегал!

— Она мне потом за домом дала покататься. Тебе не видно было.

— Видно, видно: не давала она тебе велосипед!

— Ну и пусть. Я не обижаюсь.